Началась эта история с невестой в марте 1995 года, а вот закончилась ли она – решать вам самим.
Итак, в марте месяце мокрый снег внезапно упал на большой город. На улицах машины плелись со скоростью пять километров в час, включив заляпанные грязью подфарники. Серые ранние сумерки вползали в серые окна серых домов. Желтый свет включенных в комнате ламп падал на наши бледные лица и путался в клубах сигаретного дыма.
Мы сидели с приятелем у него дома и ломали головы, как заработать деньги на жизнь нашу незамысловатую.
К тому времени зарплаты хватало разве что на пару недель. Инфляция галопировала по стране, выбивая последние надежды из голов и отложенные на черный день сбережения из дырявых карманов. Да и кто мог знать, что черный день - это даже не на год и не два года, а гораздо дольше.
И дольше века длится Черный День, – так мы шутили при встрече друг с другом. В тот день мой приятель, эрудит и умница, отыскал в “МК” одну интересную заметочку.
Надобно сказать, что с некоторых пор на страницы газет и журналов вбрасывалась информация исключительно для поднятия тиражей и для создания в некрепких мозгах читателей мистического тумана.
Вампиры, экстрасенсы, целители, гигантские крысы из Метро-2, динозавры из Чистых прудов, привидения в подвалах старых домов в Милютинском переулке, сундуки с библиотекой Ивана Грозного в тех же подвалах, ковчеги Ноя и Ковчеги Завета на чердаках, НЛО в небе Мухозасиженска, половой гангстеризм пилотов летающих тарелок, как- то разом превратили нашу размеренную атеистическую жизнь, ранее построенную исключительно на открытиях самой передовой отечественной науки, в филиал Кунсткамеры.
Причем в филиал, до того как из него своровали и продали за Бугор самые скандальные экспонаты вроде двухголового теленка и набора несчастных уродцев в бутылях с формалином.
Но вернемся к заметке. В ней говорилось, что исследователи-энтузиасты под руководством доцента университета Кагосима, Кадзуфуми Гото – эксперта в области искусственного разведения животных, намерены найти с помощью российских коллег в вечной мерзлоте труп мамонта.
Но не с целью порадовать любителей экзотики шашлыком из филейной части усопшего, а для того, чтобы выделить из соответствующего места у Хозяина тайги замороженный семенной материал с не разрушенной ДНК – носителем наследственной информации.
После соответствующей обработки ископаемую сперму японцы намеревались ввести современной слонихе в соответствующее обстоятельствам место.
На сразу возникший в наших повеселевших мозгах вопрос о том, что же это за соответствующая обработка, там же, в мозгах, возник ответ:
“Какая, какая? Такая…, соответствующая! А сам как думаешь?!”
По расчетам ученых, слониха вполне сможет произвести на свет потомство от заочного “мужа”, скончавшегося во второй половине Третьего ледникового периода.
Тут, для того чтобы немного взбодриться после упоминания покойника, я, может быть и не совсем к месту, рассказал приятелю анекдот.
Ветеринар выполнил свою работу по искусственному оплодотворению стада колхозных буренок. Убирает большую спринцовку в портфель. А коровы столпились вокруг и жмутся к нему боками, и в глаза заглядывают. Ветеринар опешил слегка и говорит: “Но, но, тпру… Чего надо, рогатые?”. А одна буренка, искоса так глядя через длинные ресницы: “Му-у-у… А поцеловать?”
Ну, поржали мы с приятелем, и он дальше читает в заметке, что если повезет, и слониха родит самку, то с ней можно повторить операцию по искусственному осеменению.
В результате будет получено животное, которое на “две трети” будет мамонтом.
Дальше, как говорится, и ежу стало ясно, что надо действовать и действовать быстро, пока идею не перехватили остальные жители нашей страны. Ведь идея лежала на поверхности, только ленивый бы не допер!
Приятель бросился к книжным полкам, натащил книжек и брошюр на тахту. Начали мы с ним лихорадочно листать литературу.
И что же узнали? В 1863 году видели местные жители мамонтов! В Салымском крае – салымские же ханты. В районе Тобольска, в Заболотье – обские угры тоже видели, но в 1868 году. А в 1920 году два охотника между речками Чистой и Тазой тоже встретили парочку волосатых слонов.
Оказывается, наш сибирский мамонт имеет свое латинское название – Elephas berezovkius, но не в честь Бориса Абрамовича, а потому, что замерзшую тушу нашли на берегу реки Березовка, на Колыме.
Был он при жизни (мамонт конечно, а не Борис Абрамович) покрыт черно-рыжеватой шерстью, длиной 30-70 сантиметров. Хвост имел короткий. А под хвостом обзавелся кожаной складкой для защиты анального отверстия от холода.
Тут мы ему по-хорошему позавидовали, так как каждому приходилось, хоть раз, на морозе до ветру ходить. То еще удовольствие!
На голове и загривке имел два жировых нароста, - мы это опять про мамонта, а не про Бориса Абрамовича. Сильно он похож на азиатского слона (опять ничего личного) – Elephas indicus.
И был мамонт горбат, имел небольшие уши и вогнутый лоб.
Тут мы с приятелем непроизвольно провели ладонями по своим собственным лбам.
Серологический анализ крови березовского (именно так, с маленькой буквы) мамонта подтвердил, что он родственник индийского слона.
В холке наш мамонт имел не более трех метров. То есть был помельче, чем европейский мамонт Elephas primigenius.
Питался он (мамонт опять же), судя по содержимому желудка, в тайге, а на прогулку выходил в тундру.
В его рацион входили иголки лиственницы, сосны и ели, шалфей, дикий тимьян, сосновые шишки, мох, альпийский мак, лютики, карликовая ива, береза, ольха, тополь, кустарники, злаки.
Но на задуманное нами предприятие нужны были деньги. Две недели беготни по родным и знакомым принесли нам четыре тысячи сто шестьдесят два бакса и кучу долговых расписок. Но игра стоила свеч!
Еще через неделю мы сидели в одноместном номере Красноярской гостиницы “Восход” и ждали телефонного звонка от Кадзуфуми Гото (что тут имя, а что фамилия – не нам решать), которому еще из Москвы позвонил мой слегка англо-говорящий приятель.
В университете далекого японского города Кагосима, после того как мой приятель сообщил, что мы можем проводить японцев к месту обитания последнего живого мамонта, судя по бурной реакции японца, начался немедленный аврал всех наличных экспертов.
Где? Как? – вопил японец в трубку. В ответ мы с него запросили за информацию миллион баксов. Японец перестал кричать и попытался сбить цену до пятнадцати тысяч долларов. Не на таких напал! После двадцати минут аукциона, на кону которого стоял мировой приоритет японца в открытии живого ископаемого, мы сошлись на трехстах тысячах.
Выплата наличными на месте, после предъявления мамонта для съемок на японскую фото-, кино- и видеотехнику!
После чего мы растворяемся в просторах необъятной тайги, а японцы объявляют миру через спутниковый телефон, что Страна Восходящего Солнца впереди планеты всей не только в компьютерах, но и в мамонтах! А нам не жалко.
К этому моменту, мы купили в Красноярском зоопарке семилетнюю сиамскую слониху, по кличке Муха, находящуюся в предпоследней стадии дистрофии по причине нехватки у зооначальства средств на питание. Предпоследняя стадия дистрофии Мухи отличалась от последней только тем, что Муха еще стояла, прислонившись к дощатому забору своего грязного вольера, а не валялась на земле.
В вольере давно не убирались, так как на прокорм денег уборщикам тоже не было. Благо, что из-за отсутствия питания и у Мухи желудок работал не по расписанию.
В общем, так, Муха нам обошлась в полторы тысячи баксов. Еще на пятнадцать долларов мы купили тюк коричневой пакли, а склянку с латексом я выпросил еще в Москве у своего папы.
Мухе мы купили десять мешков с попкорном. После того как животное подхарчилось, у него хватило сил доплестись до грузового причала на Енисее, где мы купили за пятьсот баксов старую баржу с двумя местными бомжами – юкагирами в придачу.
Юкагиров звали Степан и Кукты. Они много походили по тайге, и поплавали на щитиках (так называются по-местному плоты) по Енисею и его притокам. Так, что юкагиры были нам нужны как рабочие руки, матросы и проводники.
Загнав Муху на баржу, мы с приятелем сунули ей под хобот два мешка с попкорном и, пока она, закрыв от наслаждения свои маленькие глазки с редкими рыжими ресницами, набивала пузо, начали обмазывать ее голову, спину и бока латексом.
К латексу пакля прилипала замечательно. На “ура” мы облепили ее паклей, не забыв приклеить два горба из той же пакли к голове и загривку.
После двух часов работы без перекура, мы с удовлетворением окинули взглядом плоды нашего труда. Муха превратилась в мохнатое чудовище трех метров высотой, с небольшими волосатыми ушами и вогнутым лбом. Вот только с бивнями дело было плохо. Даже, если бы мы и раздобыли бивни; то скажите на милость, к чему их клеить? Ну, да ладно, решили мы, и так сойдет. Да и были ли бивни у мамонтих?
Интересна была реакция наших юкагиров. Увидав, что мы сотворили с Мухой, они выронили свои корявые курительные трубочки из корявых зубов и упали перед слонихой на колени.
“Му-Ха, Му-Ха“ - с почтением бормотали они. А Кукты дрожащей рукой достал из мешочка, висящего на веревочке у него на шее, древнюю костяную статуэтку изображавшую мамонта и, подняв ее над головой на ладонях, начал низко кланяться, утыкаясь в грязные доски палубы чумазым лбом.
“Смотри, как пробирает”, - сказал приятель и, пожав мне руку, соскочил с баржи на причал.
Он оставался в Красноярске до приезда японцев. После их прибытия, он должен был, за японские, естественно, деньги нанять вертолет либо у гражданских, либо у военных и доставить ученых к месту, где пасется последний мамонт.
Последний мамонт, по нашей с приятелем договоренности, должен был пастись у опушки леса на Тунгусском плато в координатах 63° Северной широты и 92° Восточной долготы, на расстоянии около 1000 километров от Красноярска.
Вертолет с японцами и моим приятелем (и с экипажем вертолета тоже) должен был долететь до Усть-Пита на Енисее, где необходимо дозаправиться керосином. После этого, пролетев над Заангарским плато, вертолет должен был приземлиться в поселке Бурный на реке Вельмо, впадающей в Подкаменную Тунгуску.
Далее японцев надо было погрузить в моторку, и спуститься вниз по течению Подкаменной Тунгуски до безымянного притока, впадающего в реку с севера.
Там их ждала накрытая поляна с живым ископаемым в качестве главного блюда.
Мне же предстояло сплавить Му-Ху на барже вниз по Енисею на 780 километров на север.
Путь наш лежал мимо населенных пунктов Стрелка, Усть-Пита, Ярцево и здесь, не доплывая до Бора, повернуть на восток и плыть 200 километров по Подкаменной Тунгуске до того же безымянного притока, первого слева по борту.
Там я должен был выгрузить Му-Ху на берег и двигаться по восточному берегу притока на север, в сторону реки Бахта.
Пеший участок пути составлял 80 километров. Но я надеялся за время путешествия подкормить Му-Ху, а во время пути по тайге приучить ее к местному подножному и подхоботному корму.
Так все и получилось. Степан и Кукты боготворили Му-Ху, и всячески ухаживали за ней.
Мне они тоже кланялись, так как считали, что я возвращаю в Мать-Тайгу их утраченное некогда древнее божество. Впрочем, я их не разубеждал.
От этого путешествия у меня в памяти остались лишь отдельные картинки – уж очень мне докучали гнус и мошка. Ведь на репелленты у нас с приятелем денег уже не осталось.
Вот, подняв хобот, Му-Ха трубит на фоне багрового заката, превратившего своими красками рябь реки в расплавленную медь.
Вот Кукты и Степан почесывают ее лохматые бока.
Вот мы, вчетвером, довольно ходко преодолеваем подлесок. Причем Му-Ха на ходу срывает верхушки молодых елок и отправляет их в свою пасть.
Вот Му-Ха, почти не погружаясь в почву своими широкими ногами, форсирует небольшое болото.
Вот она, к неописуемому восторгу юкагиров, напившись из таежного озерка и набрав воду в хобот, поливает себе спину. И радуга, вызванная лучами солнца внезапно проглянувшего сквозь тучи, играет в брызгах воды над ее косматой головой.
Прибыв на место встречи, я под присмотром Кукты отпустил пастись Му-Ху в кустарник на опушке таежного леса. А сам со Степаном сладил дымокур, и повесил над огнем закопченный чайник с водой.
К полудню над тайгой затарахтел мотор, и на поляну опустился вертолет Ми-8. Дверь в пятнистом борту открылась, и из вертолета выпрыгнули японцы во главе с моим приятелем. Японцев было четверо: сам доцент Кадзуфуми Гото, переводчица, и два оператора со съемочной техникой в руках. Все японцы были в новеньких нейлоновых ярко-желтых куртках и очках.
Мой приятель был в старой штормовке, джинсах, трехдневной щетине на щеках и с белозубой улыбкой на лице.
Операторы расчехлили свою технику и изготовились к съемке. Я, сделав хозяйский жест, пригласил прибывших пройти с поляны за густой кустарник, где с утра паслась Му-Ха.
Не успели мы сделать и шага, как из тайги раздался треск ломаемых сучьев и трубный рев. Навстречу нам выбежал Кукты, с вытаращенными глазами и замахал руками.
Мы с японцами бросились в чащу.
На прогалине, за первыми невысокими соснами и кустами, здоровенный волосатый мамонт, пристроившись сверху нашей Му-Хи, интенсивно делал ей бэби.
Рядом с ним, явно ожидая своей очереди, топтались еще два таежных исполина, нервно подергивая волосатыми хоботами.
Увидав нас, счастливец быстро слез с Му-Хи и глухо протрубив, бросился в глубь тайги. За ним, задрав вверх хоботы и хвосты, бросились Му-Ха и остальные мамонты - самцы.
Японцы успели снять этот гомерический исход на пяти кадрах поляроида и в течение пятнадцати секунд видеокамерой, так что свои деньги мы с приятелем получили.
Кукты и Степана мы больше не видели. Скорее всего, оба ушли в тайгу вслед за мамонтами. Ведь они нежданно обрели старых Богов своего племени.
Японцы остались на месте встречи фотографировать следы на земле, собирать клочки шерсти и пакли.
Доцент Кадзуфуми Гото на животе ползал с пробиркой по траве в поисках спермы мамонта.
Мы же с приятелем вернулись в Красноярск на вертолете.
После посещения бани, салона красоты и бутиков, мы отпраздновали успех нашего предприятия столь успешно, что вместо того чтобы лететь из Красноярска чартерным авиарейсом в Австрию, улетели в Австралию.
А, о моей встрече с мегалодоном у Австралийского Большого барьерного рифа я не люблю вспоминать.