СМ. РИСУНОК.Это, конечно, шутка.... А дальше уже серьёзно: небольшой отрывок из моего готового к переизданию романа - "Лики паранойи".
В храме было тихо и безлюдно, толстые стены оберегали таинство молитвенного дома от уличного шума и сезонных капризов погоды. Сквозь витражи проникал тусклый свет, подхваченный и разожженный десятками свечей. Священник с порога встретил его вопросом:
– А скажи, сын мой, случалось ли тебе в твоих предыдущих жизнях совершать этот смертный грех наложения на себя рук? – Батюшка пристально смотрел на Романа.
- Откуда он знает об этом, неужели «голоса» проникли и в эту тайну и рассказали ему? Но в любом случае, - решил для себя Роман Кудряшов, - раз этот кряжистый, с глазами забирающимися в душу человек - священник, значит, наделён полномочиями исповедовать. Как всякий, хоть немного успешный писатель, Кудряшов верил, что творчество даровано свыше или собственным прошлым, прежними жизнями его души на Земле.
Ему несколько раз снился один и тот же сон, трактуемый им как воспоминание из той прошлой, когда-то уже прожитой жизни. Будто он, Роман. польский офицер, обедневший дворянин, вынужден покинуть родину после очередного подавления польской независимости русскими штыками. Он спасается от преследования в Венеции, снимая маленькую квартирку с эркером, нависшим над грязной водой канала.
И испытывает он чувство стыда за то, что не погиб в бою, а лежит на старой кровати с несвежим бельём и ощущает проклятье каналов с застоявшейся, пахнущей городскими отходами водой. Водой, в которую сбрасывают всё: от сдохших домашних животных до ежедневных испражнений. И ведёт судьба его в клуб, где принимают ставки на игру в русскую рулетку. Ему везёт, и из жизни уходят двое других. Ставки на его смерть растут, и при каждом выигрыше крупье сдвигает к нему всё больше фишек. Надо бы остановиться, но его влечёт к фатальному концу. Ну, ещё фишки, ну ещё, что они решат в его жизни? Предоставят возможность прожить над серой водой канала на несколько месяцев дольше? Что ему здесь делать, ходить на площадь Сан-Марко и кормить голубей? Скользить на гондоле под мостом Вздохов, слушая любовные баллады на непонятном языке?
В памяти всплывает картина, где он, подхватив наскоку знамя из рук павшего знаменосца, во главе отряда летит к штабному шатру фельдмаршала Суворова. Польские всадники, что мчались вместе с ним, падают под пулями русских, кто-то, струсив, поворачивает назад. И вот уже он один скачет во весь опор. Ещё каких-то триста метров и он разрубит тщедушного военачальника врагов от плеча до пояса. Вот он перед ним низкорослый, сухенький, нескладно большеголовый причудливый старик. Затейник, поднимающий своё войско ни свет - ни заря петушиным криком, издаваемым им самим. Непобедимый полководец русских, дотла спаливший пригород Варшавы и напугавший до смерти не только мещан, но и шляхту города. Человек, отдающий не сдавшиеся ему города во власть озверевшим от крови солдатам на сутки, а то и на трое.
И вот он, Роман, а точнее тот польский храбрец, что жил до него, уже привстал в стременах, сейчас обрушит удар, вложившись в него всем весом. Но из-за шатра выскочил на длинногривом с необрезанным хвостом коне бородатый казацкий сотник, и пика, которую сотник прижал к себе, втыкается в грудь его породистого рысака, подаренного ему самим Костюшко – предводителем восставших поляков. В нескольких метрах от заклятого врага - Суворова, даже не подумавшего скрыться в шатре или за спинами своей свиты, он – родовитый шляхтич, как мальчишка, летит кувырком на землю. Ещё пытается встать и дотянуться до сабли, но где там, на нём уже сидит дюжина штабных офицеров, подобострастно заглядывающих в бесстрастные глаза своего заговорённого от смерти полководца. Потом уже был дерзкий побег из плена…
А теперь он сидит за зелёным сукном в сумеречном зале особняка, стоящего на деревянных сваях, среди внушающей ему отвращение застоявшейся воды. Светает, слуга задувает половину свечей… ох уж эти скаредные венецианцы…. Он ставит на кон весь свой выигрыш… щелчок курка, и брызги крови вперемежку с кусками плоти разлетаются и виснут по стенам.
- Ну, вот видишь, когда-то ты сделал это, - говорит отец Никодим, а я совершил грех Каина и несу его по жизни тяжелейшим камнем. Ты мне покаялся, а мне кому каяться? Для Бога я слишком грешен, хоть и рукоположен в сан священника людьми, не менее грешными, чем я. Он позвал церковного служку. Что-то пошептал ему. Тот принёс на серебряном подносе револьвер и коробку с патронами. Священник взял револьвер и вытолкнул на бок барабан с шестью каморами. – Один, два? – спросил он хладнокровно у Романа.
– Два, - не уступая ему в безрассудстве, ответил писатель.Отец Никодим вставил в каморы два патрона, раскрутил барабан и, не глядя, быстро вернул его в рабочую позицию. Кудряшов, как завороженный, взял с подноса револьвер, поднёс медленно к виску: щелчок! – Нет, не судьба. - Он повторил действия священника с раскруткой барабана, и также протянул ему на подносе заряженное оружие.
– И меня Бог помиловал, - спустя минуту прошептал священник. В церковь, казалось, ворвалась уличная жара, плюс сорок в тени. Пот струится от самой макушки, делая волосы мокрыми, как под душем, стекает между лопатками до ремня, увлажняя сорочку. Трижды каждый из них передавал револьвер другому. И всякий раз, всё крепче впивались ногти в ручку револьвера. До боли в пальцах, до скрежета зубов.
- Ну, когда ж ты придёшь-то, проклятая? – Шёпотом произнёс писатель.
После того, как курок щёлкнул шестой раз, Никодим отставил поднос в сторону: - Не сейчас, значит. Судьбу можно спрашивать, но насиловать не следует. Выходит, что ещё не всё мы выполнили в этой жизни. - И вдруг, с хитрой усмешкой он схватил револьвер с подноса и нажал на курок. Пуля цвенькнула о каменный пол и отскочила в стену. - А нажимать-то на курок твоя очередь была, - шепнул он Роману. Выйдя из церковной парадной двери на ступени, он громко прокричал, почти пропел: - Не сейчас, ещё срок не пришёл ни ему, ни мне.
И тотчас, внутри себя Кудряшов услышал "голоса", молчавшие во время состязания со смертью: - Господи, и чего это пришло Михалычу на ум тащить его к попу в Таганрог, как есть психи оба: и писатель, и священник. Теперь обратно париться на самолёте в Москву. Если бы писатель хлопнул себя, можно было выжать из полковника и выходные, и премию.
Другой голос поспешно спросил: - Ты передатчик выключил, или для писателя базаришь?
***
«ЭПИТАФИЯ»
Стучу кулаком из дубового гроба,
Кричу во всё горло, что я ещё жив.
Гвоздики и розы на белых сугробах,
Прощальные речи - придуманный миф.
Бросаете землю, спешите засыпать.
Я очень устал и, наверно, заснул.
Сверните платки и не вздумайте хныкать,
Я вовсе не умер, я вас обманул.
Снимите с себя этот траур одежды,
Повесьте поглубже в стенные шкафы.
Конечно, врачи оказались невежды,
Я им не поверил, не верьте и вы.
Я встану сейчас, и отменим поминки.
Сложу чемодан и с хмельной головой,
Приеду к тебе, как когда-то, в Кузьминки.
Пока не забудешь, я буду живой.
THE END
С уважением к читателю, член Союза писателей России, Владимир Брисов.
P.S. МОЯ ГРЁБАННАЯ ПРОНИЦАТЕЛЬНОСТЬ СВЕДЁТ С УМА. УТРОМ ЗАДУМАЛСЯ О СМЫСЛЕ ЖИЗНИ, О СМЫСЛЕ СМЕРТИ. ТОЛЬКО РАЗМЕСТИЛ ОБ ЭТОМ ПОСТ, КАК ВДРУГ ПОЛУЧИЛ ПИСЬМО ОТ ОЛЬГИ АРТИШЕВСКОЙ О БЕЗВРЕМЕННОЙ КОНЧИНЕ НАШЕГО ВЕНСКОГО ИЗДАТЕЛЯ СЕРГЕЯ ТИХОМИРОВА (53 ГОДА!!!). СОБОЛЕЗНУЮ РОДНЫМ И БЛИЗКИМ. ЖАЛЬ, УЖАСНО ЖАЛЬ. НЕ ДОСПОРИЛИ, НЕ ДОЧИТАЛИ, НЕ ДОПИСАЛИ. НЕ ДО, НЕ ДО... ЖИЛ((((