13.
Прасковья Митрофановна места себе не находила. Она никак не предполагала, что это событие – роды дочери – совсем выбьют ее из колеи. Она вспоминала себя, но с нею всё это было давно и никаких деталей она уже не помнила. А в голову лезла старая, тридцатилетней давности, история. Тогда у них в военном городке умерла от родов жена старшины-сверхсрочника Евсюкова. Все женщины городка были потрясены и не могли поверить, что вот совсем недавно Рая Евсюкова, весёлая и здоровая, жила среди них и вдруг её - нет. Вернее ещё есть: все ходили проститься с нею и видели лежащую в гробу, убранную бумажными цветочками, бледноликую и чужую, но ещё здесь, в этом мире, рядом. Прасковья Митрофановна помнила, как наклонившись над Раей и вытянув дрожащие губы, коснулась её лба и ощутила каменную прохладу и неподвижность…
Минули сутки, как увезли Аллочку, но результата пока не последовало; Лёня дежурил в больнице; старики вторую ночь не спали дома.
Проша сидела на кухне, не зажигая света. Окно, словно затянутое газетной бумагой, сереньким зимним рассветом обозначало стол, буфет, белую, большую с петухом на боку, чашку. В раковину цокали капли из крана.
Ей думалось, что будь она с дочерью рядом, всё обошлось бы. Она помогла бы всё сделать как надо. А как надо? А что надо? Да за ручку бы её просто держала, по головке гладила, боль бы её на себя взяла.
Она представила себе дочку – вот она лежит там сейчас, беспокойно ей, больно, и увидела так ясно, дочку, вот она – руку протяни и погладь. Глазки закрыты, лобик вспотел, а губки сухие потрескались, шепчут: мама… мамочка… Жалобно так, еле слышно.
Проша поднялась, взяла чашку и подошла.
- Попей, доченька, попей. Я – это, мама твоя. Не слышишь? Попей… смотри, губки-то у тебя засохли.
Она попыталась погладить лоб её, стереть крупные капли больного пота, но рука провалилась в пустоту.
Прасковья Митрофановна вскрикнула, и выронила чашку.
На шум прибежал Евграф Владимирович. Лохматый беспокойно тявкнул.
- Ой, Граня, нехорошо мне…
Он подхватил жену под мышки и почувствовал, как она, найдя опору, тяжелеет и валится на сторону.
- Посиди, посиди, сейчас я, сейчас, - приговаривал Евграф Владимирович, пытаясь усадить жену на табуретку и обеспокоенно чувствуя, что не удержит её, если этого не удастся сделать. Но ему все-таки удалось посадить её, и она, облегченно вздохнув, оперлась спиной о кафельную стенку.
- Уфф… уфф… - вздыхала Проша.
Евграф Владимирович выдвинул ящик кухонного стола, там у них лежало «всяко-разно» и перебрал массу ненужных вещей.
- Что ты там роешь?
- Нашатырь ищу.
- Там нету. В ванной он.
Евграф Владимирович принес из ванной пузырёк, отвинтил крышку и поводил у носа жены. Вдохнув нашатыря, Проша, будто от удара, вздрогнула, сначала и дыхание-то зашлось, но потом отпустило, и она задышала ровно и глубоко.
- Лялечка привиделась мне. Ясно так. Пить попросила…
- Иди-ка ты, ляг, вторую ночь не спишь, а то еще чего-нибудь привидится, - сказал Евграф Владимирович.
Граня взял жену под руку и повел в комнату. Там она прилегла на кровать и почувствовала, что действительно очень устала.
Она начала проваливаться в темноту какую-то, в детство ли: казалось, что она уменьшается. Захотелось остренькие коленки подтянуть к подбородку, ладошки сложить под щекой, а сверху, будто кто-то укрывает мягкой овчиной, и теплые губы целуют лоб, шепча: «Храни, Господи…» Мама?
Прасковья Митрофановна открыла глаза и с удивлением посмотрела вокруг. Окружали привычные и знакомые вещи, но вот сейчас-то – что было? Кто вдруг показал ей это сладостное мгновение и зачем? Кому она должна рассказать и поделиться мУкой своей, кого попросить помочь доченьке, Лялечке… «Господи, - шептала она. – Господи…»
Что говорят дальше, о чем и как Его просят, она не знала. Да и откуда знать, в церкви ни разу не была – по военным городкам жили.
И опять оттуда, с сундучка в сенях, радостно вспомнив голос матери ли, бабушки ли, она зашевелила губами:
- Господи… даждь нам днесь…. Во имя отца и сына и святаго духа… иже еси…
Больше она ничего не смогла вспомнить из тех слов, с которыми обращаются к Нему, просят помочь, и решила простыми:
- Ты же все можешь, сделай так, чтобы у Лялечки обошлось. Ну, что тебе стоит? Пожалей нас… Меня возьми, если уж надо…
Потом она хотела перекреститься, но не знала как – слева направо, или справа налево, и, боясь рассердить Его, решила этого не делать.
Ей сразу стало легче, будто камень с души упал, и, успокоившись, Проша задремала.
Продолжение: http://www.proza.ru/2012/10/25/839