Лохматый. Глава 18

Александр Сизухин
                18.
             Старик ждал   и с ч е з н о в е н и я.   Он не знал, что механизм этот теперь другой: времена изменились, и старые методы работали вхолостую. Так, его докладная с резолюцией «разобраться на месте» вернулась через неделю обратно в город, и сам председатель исполкома после очередной планерки попросил Новикова остаться и сказал:
             - Слушай, главврач, тут на тебя «телега» пришла. По-моему ерунда какая-то… А  вообще-то, как посмотреть. Разберись-ка на досуге.
             И он подал Новикову два листочка писчей бумаги.
             - Ааа, знакомый почерк. Это тесть мой резвится, склеротик старый.
            Пробежав глазами Докладную, добавил:
             - Вот ведь – неймется.
             - Хе-хе-хе, - захихикал председатель, - дела семейные. А лет бы, эдак, десять-двенадцать назад он бы вас, Леонид Юрьич, достал, рука-то чувствуется набита. Матёрый дедуля, хе-хе-хе. Даа, тааак… - мямлил председатель. – Пустологову в обиду не давай, и у жильцов проведи-ка санобработку: мышей, тараканов там, потрави. Ну, договорились, главврач? Хе-хе-хе, дела семейные. В ответе в область мы так и напишем, что провели… А впрочем, чего я буду голову ломать – ты мне сам дня через три ответ-то составь… ну, там насчет прудов и прочего. Договорились? А?
               Председатель взял у Новикова письмо, расправил и положил в ящик стола.
               Новиков мгновенно сообразил, что лучше бы письмо оставить у себя. « Зря из рук-то выпустил», - подумал он. А вслух сказал:
               - Вы мне разве не дадите с собой докладную? Чтоб в ответе чего-нибудь не напутать?
               - Ну, голубчик, ты же молодой, мозги свежие. Неужели не запомнил? Такие вещи надо запоминать сразу. Это на будущее. Так что пиши ответ, а если чего и напутаешь по неопытности, мы подредактируем… Подредактируем…Хе-хе-хе.
               Весь день Новиков был рассеян, задумчив, на телефонные звонки отвечал невпопад, почти не разговаривал со своими старухами-санитарками; а в конце рабочего дня задержался – всё искал себе дЕла, но так и не найдя, вышел на улицу, и там вдруг пронзительно почувствовал, что идти домой сегодня не может.
               А куда можно пойти в этом проклятом городе, как затеряться здесь, где тебя все знают и следят друг за другом? « Но где-то есть другая жизнь. Пусть борьба, пусть шторм, пусть подлость – клокочет, кипит! А здесь-то… буря в стакане. В Москву, в Москву нужно пере… - и только подумал о Москве, тут же вспомнил о Левзине. – Ну да, конечно, нужно зайти к нему. Поговорим. Спрошу, как там, в столице…»
              Левзин оказался на месте. Он сидел за маленьким канцелярским столом, на котором громоздились папки личных дел городского учительства. Одну он держал в руках, когда вошел Новиков, увидел товарища и, как показалось Лёне, с отвращением отбросил папку к остальным в кучу.
              - Ааа, старина, заходи, заходи. Вот не ожидал, да что это я, право – ждал, ждааал! Думаю, чего это он не идет? Закрутился, поди, с мышами, тараканами.
             Левзин искренне обрадовался приходу Новикова и, вставая из-за стола, протянул ему обе руки.
              - Садись. Чаю хочешь?
              -Хорошо бы.
              - Сейчас поставлю. А дверь мы закроем, чтобы не мешали. Да и не придет никто – поздно уже.
              - Закрой, закрой. У меня тут к чаю кое-что есть, - сказал Новиков, доставая из портфеля двухсотграммовую медицинскую склянку со спиртом. – Взял вот, а то думаю – не виделись сто лет…
             Элегического вечера воспоминаний, о котором думалось в начале, не получилось. Так и бывает: кажется, не виделись давно, есть о чем рассказать, да и школьные годы вспомнить, а разговор не идет. То ли отвыкли друг от друга, то ли гнетет и не отпускает происходящее нынче, то ли сами стали другими. Правда, давнишнее, детское,  нет-нет, да и проглянет то у одного, то у другого, но в целом-то одноклассники изменились.
            Вкратце, история Левзина была такова. После школы поехал в Москву, поступил в педагогический, и  окончив, новоиспеченный словесник попал… в Индию. Тогда, в конце семидесятых, куда только не поехали вдруг наши специалисты! Три года в Индии, вернулся уже в министерство, быстро рос и сам вот уже набирает, формирует, представляет и отправляет учителей по всему свету. «Престижные» страны, «непрестижные» страны, кого куда, решает Левзин. Некую выгоду он из своего положения извлекал: люди благодарили, но по мелочи, а индийские деньги таяли. Жену одел, дочка в спецшколе, мог бы и машину осилить, но не хотел Левзин останавливаться, силы чувствовал, и маленькие эти достижения цель  не закрыли. Видел-то он себя где-нибудь в Лондоне или Вене – там обосноваться лет на десять, обеспечить себя на всю оставшуюся жизнь, да и лучшие годы прожить по-человечески – хотелось.
            Константин Робертович понимал, что, будучи нынешним чиновником, из министерского кресла ТУДА не перескочить. На худой конец, в командировку можно только съездить, но хотелось-то лет на десять…
            Тогда он и сделал  этот ход – по собственной инициативе поехал на периферию, чтобы в конкретных условиях внедрять очередную школьную реформу, поработать на «ниве народного просвещения» не на словах, а на деле доказать самую передовую, самую прогрессивную систему школьного образования.
            Естественно, сейчас в разговоре с Новиковым он всего не выложил и даже не намекнул, плёл что-то ему, понизив голос, про интриги наверху, надоело, мол, хочу настоящей, живой работы с простыми людьми, конкретного дела, мол, жажду.
               Лёня и верил, и не верил. Он чувствовал – не прост, сидящий перед ним, школьный товарищ. Не прост, но и не враждебен.
             Время сейчас, Лёня, прекрасное! И мы ещё молоды, а сталинские старички пошли всё больше вперед ногами, мест освободилось! Наше время сейчас, Лёня, наше. Давай, друг, за него и выпьем!
            Лёня разлил спирт по стаканам, разбавил водой. Выпили.
           - Вот ты говоришь, поснимали, вперед ногами, а они живы, живы и… Ааа, да что говорить! – махнул Лёня рукой. – На меня родной тесть  т-а-к-у-ю  телегу накатал. Раньше посадили бы как врага народа.
           - Не бери в голову! Не посадят.
           - Как – не бери, ну, не беру, а телегу-то председатель в стол к себе положил. На всякий случай. Чуть что – он её сразу вытащит на свет божий.
           - Председателя не бойся, дни его сочтены. Неужели ты думаешь, что его оставят? У такого пирога, который намечают. Ему и укусить ни разу не дадут.
           - Я об этом думал.
           - А давай-ка за наш город, за его будущее… И… и за нас в нем.
            Лёня разлил спирт по стаканам.
           Так за разговором они хмелели, и, прощаясь, долго обнимались, уже чуть не плача от умиления друг другом; опять садились за стол, и наконец, часам к десяти склянку опустошили.  И казалось им, что не было и нет друзей лучше на всем белом свете, чем они двое, и было так всегда, и будет, будет всё хорошо теперь. И даже одно, весьма интересное предложение, сделал Левзин Лёне.
            Как оказалось, жили они в разных концах города, и Новиков на правах старожила пошел провожать.
            Они шли, поддерживая друг друга под руку, по вечернему пустому городу; дул сильный ветер и начиналась метель, но  они радовались, что идут вместе, а двоих-то никакая метель не свалит, не занесет.
            - Вот так и по жизни надо – вместе. Понял, старик?... – говорил Лёня; и мысль, что «и по жизни надо – вместе», им понравилась и, казалось, грела.
           Расставшись с Левзиным у подъезда его дома, Новиков остался один, пошел обратно; но ветер и метель усиливались, а обратный путь получался против ветра; в лицо ляпало снегом: он таял, за шиворот текло. Лёня, кое как добравшись до своей СЭС, решил дальше уже не идти, а переночевать здесь. Голова гудела; включив рефлектор и накрывшись пальто, он завалился спать в кабинете…
           С двенадцати до трех ночи дежурил Евграф Владимирович. К концу февраля Юрочка мог спать только на руках. Стоило положить в кроватку, как он начинал плакать и кричать до тех пор, пока кто-нибудь не брал на руки. Ребенок ненадолго успокаивался и засыпал, но минут через двадцать начинал корчиться и извиваться от зуда. Его надо было распеленать, смазать больные места, завернуть снова.
           Всё проделав, Евграф Владимирович выключил свет и подошел к окну. Юрочка успокоился, часы пробили час ночи, старик, баюкая внука, тихонько напевал:
                Шыракааа страна мая раднаяаа
                Многааа в ней лисов, палей и рееек.
                Яаа другой такой страааны ни знаааюууу,
                Где так вооольна дышит чилавееек…
             И дышалось ему сегодня вечером с каждым ударом часов действительно все вольнее и вольнее, и настроение улучшалось.
              Сейчас после двенадцати ночи Евграфу Владимировичу стало совсем ясно, что зять не придет. Он исчез, ИСЧЕЗ,  И С Ч Е З!
              Старик всматривался в метельную кутерьму за окном: там на ветру мотался фонарь, и в желтом конусе света, будто в огромной воронке, закручивался снег. В какой-то миг показалось, что в жуткий водоворот сейчас втянет и их с Юрочкой.
              Он отошел от окна к противоположной стене.

Продолжение:  http://www.proza.ru/2012/10/25/855