Эпохалипсис. Пародия
(Лев АННИНСКИЙ)
Я лелеял, баюкал и вынашивал свое детище – двухтомник «Красный век», понимая, что нарекать дитя до рождения – плохая примета. У меня имеется собственный рейтинг плохих примет. Например, в вершинной части фигурирует кошка, перебегающая дорогу. Но на нее я плюю и десять кошек заплевал насмерть. Есть там и воробей, пьющий из лужи, напоминающий некоторых мастеров пера. Не пером, не серостью – питием всякой гадости. Впрочем, как не верить приметам, получая по электронке письмо с корявым детским почерком: «Дяденька критик, правильно писать не «красный век», а «красное веко», если имеется в виду коньюктивит». Где ему - жертве реформы среднего образования и всегда готовых завтраков - улавливать исследовательскую мысль! Ее в аэропорту даже металлоискатель не ловит! Хотя, коллеги тотально считают мои мысли острыми. А чем еще объяснить изодранные в клочья наволочки?!
Отрываясь от наволочки, я ходил беременный книгой об эпохе и ее поэтах. Поэты, выражающие от силы несколько часов бытия, меня не интересовали. Хотя два часа, проведенные с лауреатом государственной премии в частной сауне тянут на эпоху…
- Лавровый веник! – похвастался лауреат, сграбастав меня и швырнув на полок, орудуя лаврушкой словно инквизитор.
- И все-таки она вертится! – строптиво хотел бросить я, пока лауреат парил мне мозги.
Иногда очень жаль, что минули времена сатрапов, тиранов, самодуров - с ними литературная жизнь шла живее. Особенно на погостах. Художник, вообще, тем интересней, чем несчастней. Многие, так называемые не мной, творцы, чтобы попасть в мои манускрипты, умышленно становились несчастными: женились на топ-моделях, брали ипотечный кредит… Даже бросали пить!..
- С вашим случаем обращайтесь к Захрен-Мазоху! – отшивал я литературных наглецов, поскольку их искусственные, как бюсты жен, муки не дотягивали до установленного мною оттенка лакмусовой бумажки жизненных трагедий и драм. И мнимые участники литературного процесса в расстройстве выбрасывали ноутбуки в форточку.
- Ах, почему ноутбуки не летают? – сказал бы классик.
Но для большинства населения классик сегодня – просто маленький класс, кабинет, аудитория. Исключая, конечно, поэта N. Недалекие читатели могут предположить, что, мол, это единственная нерусскоязычная буква, которую знает исследователь. Вынужден огорчить: это, вообще, не буква, а символ номера. Просто, не могу найти этот символ на клавиатуре. А недалеких легко сделать далеким, если знать, куда посылать.
Я встретил N… Звучит, почти как «Я встретил вас»... Дальнейшее будет далеко от пафоса уходящей натуры. Я встретил N в столовке Литературного института, где, погруженные в себя, вечно голодные гении в творческом экстазе проглатывали вилки. Поэтому, учитывая студенческие аппетиты, руководство буфета пошло на замену вилок ложками размером с совковую лопату. Лопата к тому времени была мне хорошо известна. Собственно, ее знали все, кто знал писателя М (здесь я специально употребляю другую букву, демонстрируя свободное владение иноязычным алфавитом), у которого морда была лопатой. Хотя, лопаты пишут вдохновеннее, а ломы - проникновеннее.
- Муха села на варенье! – изрек N просто и буднично (по выходным буфет не работал, обслуживая свадьбы и поминки одновременно).
Я поперхнулся киселем от поэтической зоркости мастера: это была даже не муха, а мушка…
- Мушка у автомата! – могут возразить далекие читатели.
Позволю себе непозволительное – не соглашусь с читателями. Я был у автомата по продаже газировки – мушки там нет. И даже автомат по продаже убийственных сигарет действует без прицела!
Бурлящая фантазия N затягивала в водоворот смертельных троп, гипербол. Откуда варенье в студенческой столовой?.. Что спустило курок поэтических ассоциаций, навевая мысли о мушке?
Вероятно, муха села на котлету. Но тут я начну полемизировать с собой, будучи уверен в победе: муха не могла сесть на котлету, поскольку котлеты поглощались молодыми пишущими организмами быстрее, чем насекомое обнаруживало мясопродукт.
Я хорошо помню день, когда была сотворена глубочайшая строка. Это был именно день, а не иное время суток.
N просто фонтанировал:
Муха села на варенье –
Вот и все…
И уже этого могло оказаться достаточным для поэтического бессмертия! Ведь точно также написал другой гениальный автор:
Я встретил Вас, и все…
Словно гении на поверке выкликали:
- Все?
- Все!
- Все-превсе?
- На все!..
И вот уже N, весь бледный, в испарине, выдыхает:
Вот и все стихотворенье!
И хлопает мушку свернутой в трубочку «Литературной газетой»!
Хлопок звучит как аплодисменты восторженных потомков…
Теперь не надо объяснять, почему N стал для меня поэтом №1 Тут я уже нашел символ номера. А первым поэта сделал потому, что остальные цифры на клавиатуре стерлись.