Архиповна тяжело вздохнула и повернулась на другой бок. Уже который год мучала ее бессонница. Все бы ничего – многие старики этим страдают, да мысли проклятые одолевали.
Днем-то ладно, где делом каким займешься, где телевизор посмотришь, где с соседками поговоришь. А ночью-то уж больно тяжело. И не хочешь думать, а мысли лезут и лезут. Был-бы муж жив, все не так тяжко было-бы. Да вот помер три года назад и оставил ее одну.
…Одна… Да разве думала она, что выпадет ей такая вот одинокая старость. Три дочери росли, три девицы-красавицы. С мужем мечтали: вот выйдут дочери замуж, внуков нарожают им, а повезет – так и правнуков дождутся. Где они – внуки-правнуки…
***
Мария… Старшенькая. Такая росла умница, красавица, от парней отбою не было. И как угораздило ее среди всех выбрать этого охламона Пашку. Задурил Маше голову. Красив, конечно, был, ничего не скажешь. А балагур-то – так и сыпал шуточками да прибаутками разными. На любое слово у него был или анекдот какой или присказка. Началось-то у них все вроде хорошо. Жить вот только молодым негде было. У них, у Машиных-то родителей хрущевка двухкомнатная, да еще две дочери. Куда уж там молодой семье. А Пашкина мать и вовсе в коммуналке жила на двенадцати метрах. Им там и с Пашкой-то вдвоем было тесно, куда ж еще и Марию. Пришлось Маше с Павлом комнату снимать. Маша-то на втором курсе была, когда замуж вышла. Уж как отговаривали ее родители, просили хоть институт закончить. Нет, ни в какую. Боялась, что не дождется Пашка, пока она закончит, другую себе найдет. А он и так нашел. Да не одну. Но это уж после было. Сначала-то все хорошо. Маша училась, Павел работал. Много не зарабатывал, родители нет-нет да помогали Маше то деньгами, то продуктами. Павлу она ничего не говорила, гордость его берегла, так он и думал, что живут они только на его зарплату. И вот однажды взяло его – то ли мать ему чего сказала, то ли друзья, а вздумал он попрекнуть Машу тем, что содержит ее. Дальше больше, как выпьет чуть, так и начинает: «Вот жена-то у меня какая будет умная, выучу ее на свои деньги, а она потом найдет себе какого-нибудь тоже образованного, что ей простой работяга». И начинает себя жалеть. И сколько Маша не говорила ему, что никто ей не нужен, кроме мужа, что любит его, Павел ее не слышал, или не хотел слышать. Может, родись у них ребеночек, все бы иначе повернулось. Но, как говорится, знал бы, где упасть, соломки бы подстелил. Забеременела Маша быстро, да решили они с Пашкой, что не время еще рожать. Жилья нет, денег мало, учится еще три года – и пошла дурочка на аборт. Родителям-то лишь потом все сказала. Они и ахнули:
- Доченька, да неужели бы мы не помогли? Мы ж тебя тоже из роддома не в хоромы принесли.
- Да ладно, - грустно отмахнулась Маша, - рожу еще.
Рожу… А вот и не родила. Первая беременность оказалась и последней. Сколько она потом лечилась, а все без толку. А Пашка, пока Маша по больницам да по санаториям разным ездила, скучать не стал. Одну нашел, потом другую, третью. Одна из них и заявилась к Маше домой, с животом на восьмом месяце. Что там был за разговор, теперь уж никто не расскажет, а только собралась их Машенька да в ночь к родителям побежала. Да не дошла до них. Сбила ее на дороге ночью какая-то машина. Сбила да уехала. А Машенька, как потом врачи сказали, еще часа два жила. Если б ее сразу в больницу, может и выжила бы. Да нашли-то ее только под утро.
А у Пашки детей уже трое. Но вот счастья все равно нет. Тот первый, о котором Машенька узнала перед смертью, наркоманом стал. Уж сколько, говорят, лечила его мать, а все без толку. А у девочек-близняшек со здоровьем не все ладно. И замуж они никак не выйдут. Будут ли у Пашки внуки, Бог весть.
***
Средняя дочка Наденька на три года младше Маши. Ох и строптивый характер. Сначала-то признавала в Маше старшую сестру, слушалась ее, а лет в пять вдруг решила, что «своим умом буду жить», - услышала ведь где-то эти слова и так к месту их сказала. С начало-то смеялись, а вот потом не до смеха стало. Это «своим умом буду жить» стало правилом Надюшкиной жизни с пяти лет. Все делала так, как считала нужным, советы ей станешь давать – выслушает, а сделает все по-своему. Лучше ли будет, хуже – не важно. Важно, что по-своему. Все могла по дому сделать - и прибрать, и в магазин сходить, и белье погладить. Но только если ее не заставлять. А стоит дать указание – и не надейся, что выполнит. Школу заканчивала, не знали, как с ней о будущем ее поговорить. Советов слушать не станет, а сама о своих планах не больно-то расскажет. Обычно она ставила родителей в известность о том, что уже сделано. Так и случилось. Едва исполнилось 18, решила Надюша, что пора ей жить самостоятельно. Пришла однажды домой и сказала, что через неделю уезжает по комсомольской путевке на БАМ. Маша тогда пыталась ее образумить:
- Надя, какой БАМ. Ты что решила, что там и впрямь такая романтика, как по телевизору показывают, или «Самоцветы» поют?
Забыла Маша, что нельзя Надюшке советов давать да на путь наставлять. Та только заупрямилась больше.
Через неделю Надя уехала. Писала редко. В гости не рвалась, а сами они к ней поехать не решались. Дорога неблизкая. Да и не звала их Надя, как бы хуже не было, если приедут. Как складывалась ее личная жизнь, они не знали. Ничего про это Надя не писала.
Приехала Надя только однажды, как раз на Машины похороны. Хотя никто и не ждал, что она приедет. Телеграмму-то ей, конечно, дали. Срочную. Только телеграмма не при чем, Надя ее даже не получила. Она, оказывается, дней десять назад уже выехала. В Москву еще с подругой заезжала, а потом уже домой поехала. И приехала накануне похорон. Как чувствовала что.
Прожила у родителей до девятого дня. Лишь накануне ее отъезда, мать спросила:
- Ты замуж-то так и не вышла? Ничего нам с отцом про себя не пишешь. Надя помолчала тогда, а потом вдруг выдала:
- И вышла, мам, и не вышла.
- Это как?
- Женат он и дети у него есть. С женой разводиться не хочет и меня от себя не отпускает. Так и живет с нами обеими.
- А ты сама-то, что его не бросишь? Просидишь около него всю молодость, потом кому нужна будешь? Ни семьи не будет, ни детей. Возвращалась бы домой.
- Не могу я его бросить, говорю же – не отпускает.
- Да неужто на тебя хомут нашелся? С твоим-то характером.
- Знать, был и для меня хомут припасен.
Надя уехала. Больше они с отцом ее не видели. Перестройка скоро началась, про БАМ и забыли. А потом и письма от Нади перестали приходить. И запросы писали, и в милицию ходили – ничего нет про Надю. Лет пять назад соседский Володька по их просьбе отправил письмо Кваше на передачу «Жди меня», да ответа так и нет.
***
Надюшка помнится в первый класс пошла, когда родилась Тонюшка. Младшенькая. Ох и носились с ней сестры. Надюшка и про строптивость свою забывала. Если кто и был, чьи указки она выполняла – так это Тонюшка. И росла Тонюшка как принцесса. Что она захочет, то и делают все. Ни в чем ей отказу не было. Вот и избаловали совсем девчонку. Так избалованной и выросла. А избалованным жить трудно. Они ж привыкли, что дома с ними как с торбой писаной носятся, думают, что и все так будут. Ан нет. Вот и стали у Тони копится обиды на людей. Ни с кем не могла ужиться. То на одной работе ей «все завидуют», то на другой «начальница придирается». Подруг завести не смогла, с мужем ни с одним не ужилась. А ведь раза три только расписывалась, да таких, гражданских сколько было. Да все не складывается у нее. Пока они ей цветы да подарки дарят – все хорошо, все хороши, а как к плите надо стать, да рубашки мужу постирать, так всё, плохими становятся. Вечно она всем недовольная. Ну вот сейчас вроде списалась с каким-то по интернету своему, уже три месяца у него гостит в Португалии. Старый правда, мне скорей бы сгодился, но богатый. И дом у него свой и машины две. Может сложится в этот-то раз. У него, говорит, есть домработница. Самой делать ничего не надо. Одна беда, коль не заладится, работу здесь опять потеряла. Уезжала-то на две недели, а уж четвертый месяц пошел. Хотя нет, две беды, ребеночка она уж там вряд ли родит. У него, сказала, дети есть, а больше он не хочет. Да и ушло ее время, на пятый десяток пошло.
Архиповна снова тяжело вздохнула и снова повернулась на другой бок. Ох, грехи наши тяжкие…