На страничке одного из сайтов был помещён рассказ очевидца, который наблюдая за игрой детей, стал неожиданно свидетелем шокировавшей его картины.
на песочнице играли дети, рядом на скамейке примостились их мамы. Дети были заняты игрой, мамы – своими разговорами. Вскоре рядом появился мальчик с выраженными признаками врождённой болезни.
Всем своим видом он проявлял интерес к окружающей детворе, пытался войти в контакт. Видя, как он разительно отличается от остальных, один ребёнок спросил свою мать: «Он что, больной?»
Мамочка не раздумывая ответила: «Да. Он кретин». И тотчас все родительницы, словно встревоженные несушки, схватив своих чад, быстро дистанцировались от больного мальчика.
А мне вспомнился ребёнок-инвалид, когда-то давно проживавший с нами по соседству, и его красивая молодая мама, стремившаяся во что бы то ни стало его вылечить. Диагноз у мальчика был серьёзный – детский церебральный паралич. Диагноз, опровергавший всякую надежду на исцеление.
Медицинский опыт не давал гарантии на полное излечение, но мама мальчика твёрдо верила в его выздоровление. Все дела и помыслы она посвящала больному ребёнку, и это не могло не вызывать сочувствия и понимания.
В то время моей семье часто приходилось кочевать по съёмным квартирам. Мостики для знакомства с соседями прокладывали наши дети. Так я узнала, что у сына появился новый друг, соседский мальчик Миша.
Сын сетовал, что того не часто отпускают гулять, потому что приходится присматривать за больным братом, «который всё время сидит в коляске».
Постепенно с его слов я узнала, что Мишиного брата зовут Даней, ему семь лет и он с радостью реагирует на появление детей во дворе.
Как-то сын, прибежав после игр, радостно заявил с порога: «А Даня теперь научился говорить моё имя, он всё время улыбается, когда видит меня!» Убегая на улицу, он всегда выпрашивал какой-нибудь лакомый кусочек для Дани, а я мысленно жалела мать этого ребёнка, потому что понимала, что диагноз ДЦП – это почти приговор на всю жизнь.
А потом и мне представился случай познакомиться с их мамой. Мы были с ней ровесники, потому и обнаружилось много поводов для постоянного общения. Эта женщина постоянно была занята поиском нового лечения для больного сына, следила за публикациями на эту тему, знала обо всех новых лекарствах.
И верила, что Даня обязательно встанет на ноги.
Другие же ее дети не оставались без внимания, кроме старшего сына Миши, была ещё девочка трёх лет, Олеся.
Ухаживая за семьёй, эта женщина умудрялась набирать заказы и обшивать в округе всех местных модниц. Об основной профессии пришлось забыть, хотя в её биографии значился институтский диплом. Почти все заработанные деньги она вкладывала в лечение Дани.
Материнское сердце верило, что наступит переломный момент и судьба наконец улыбнётся ей. Не было большего счастья, чем увидеть своего сына, однажды стоящим на своих ногах.
Муж её, в то время, работал в милиции. Но, началась перестройка и он попал под сокращение. В новых условиях растерялся, себя не нашёл, отчего стал выпивать. Последствия не заставили себя ждать, вернулись старые, почти забытые болезни.
Выяснилось, что он воевал в Афганистане, получил ранения, контузии. На фоне обострения старых проблем, прибавилась еще жуткая ревность. Если раньше это удерживалось в пределах разумного, то теперь его понесло.
Не стало в доме спокойной жизни. О лечебном режиме для ребёнка не было и речи. Отчаявшись, женщина решилась на развод.
– Но ведь он отец твоих детей, к тому же больной, неужели душа не будет мучиться? – спрашивала я.
– А у меня нет выбора. Даня и дети – или он, двух инвалидов я не потяну, сломаюсь. Кто тогда будет выхаживать Даню? – отвечала она.
Как это бывает в ходе женских разговоров, однажды у меня возник вопрос: почему у неё, здоровой женщины, родился больной ребёнок? Она как-то буднично призналась:
– А меня Бог наказал.
И, увидев мой удивлённый взгляд, продолжила:
– Когда старшему сыну, в то время единственному ребёнку, исполнилось два года, он тяжко заболел. И положили нас в больницу. Вернее, положили его одного, но я упросила врачей положить и меня. Разрешили с условием, что буду присматривать и за другими детьми.
В то время мамочкам официально разрешалось находиться в больнице вместе с ребёнком, если его возраст не превышал полутора лет.
В палате было четверо детей, в том числе девочка трёх с половиной лет, умственно отсталая. Она не умела говорить, не умела проситься на горшок, в её поведении присутствовали только инстинкты.
Когда приносили еду и запах заполнял всю палату, у девочки были видны проблески каких-то приятных эмоций. Она глазами следила за тарелками, чашками. И звуками, похожими на мычание, выражала радость.
Мне приходилось её кормить, она не умела самостоятельно принимать пищу. Её ненасытность вызывала во мне стойкое отвращение и ненависть. Никого в жизни я так не презирала, как её. Иногда ночью просыпалась от характерного запаха детских испражнений, приходилось её подмывать и переодевать.
В палатном боксе была туалетная комната, и там, запершись, я с ненавистью била её наотмашь по щекам. За то, что не просится! За то, что не терпит! За то, что каждый день кладёт в штаны!
А потом с омерзением швыряла в детскую кроватку. От её рёва просыпались другие дети, а я долго не могла успокоиться после очередной вспышки гнева.
Иногда к этой девочке приезжала мать из далёкой провинции. Стояла у окна со стороны улицы и плакала, а девочка, заметив её, бурно выражала свой восторг.
На её лице оживали все мышцы, она тянула к маме руки и мычала, подобие улыбки озаряло её лицо. Глаза начинали сверкать, и всем своим видом она выказывала желание воссоединиться с той женщиной за окном. Я удивлялась: «Дура дурой, а мать узнаёт».
И её матери я высказывала своё неудовольствие, на что та смиренно отвечала, что дома у неё ещё есть дети, плюс домашняя живность, требующая ежедневного ухода. Оставить всё это ей не на кого и ухаживать за девочкой нет никакой возможности.
На прощанье она пыталась всучить мне какие-то домашние припасы и, поминая Бога, сулила всяческие блага. А девочка потом долго сидела в своей кроватке, безучастная ко всему.
Когда нас выписали, я облегчённо вздохнула и почти забыла ту девочку. Раскаяние и стыд меня не тревожили.
Потом родился Даня, и через некоторое время врачи поставили меня в известность о его врождённом заболевании. Первой мыслью было: «За что? Почему?» И только потом, во время бессонных ночей, пришло понимание.
Теперь каждую ночь в своих молитвах каюсь и прошу прощения. И каждый раз больная девочка стоит у меня перед глазами.
Это признание долго не давала мне покоя. Было жаль женщину, мучившуюся поздним раскаянием, жаль было её больного сына так и не осознающего своего положения, но больше всего беспокоила судьба той неизвестной девочки: где она? что с ней? какие люди её окружают? и как она теперь принимает этот недружелюбный мир?
С тех пор прошло 15 лет, уже давно живу в другом районе города. Но, однажды, случайно, в городской толчее, я встретила ту женщину. Непростая жизнь оставила свою печать на всем её облике. Женская привлекательность исчезла, но глаза все те же, с огоньком надежды.
На мой вопрос о семье она поведала, что дети выросли, старший сын стал юристом, а дочка учится на факультете журналистики.
– А Даня?
– Даня...он по-прежнему пока в коляске... Новый американский препарат, эффективно влияющий на спастику мышц, дал хорошие результаты, но уж, больно у него цена велика – посетовала женщина, – на полный курс нужны большие деньги.
Копим. Скоро повторим схему лечения, надеемся, что тогда уж Даня точно встанет на ноги.
...Иногда, возвращаясь домой после работы, застреваем с сыном в автомобильных пробках. Устав от ожидания, сын развернувшись окольными переулками везёт меня через знакомый район.
По дороге как-то полуобернувшись, весело заметил:
– Что ни говори, а тянет сюда, здесь прошло моё детство.
Знакомая улочка невольно возвращает к далёким событиям. Из зелени старого карагача выглянет чуть постаревший домик моих бывших соседей и напомнит о судьбе больного мальчика Дани.
И в эти минуты мне обязательно вспомнится нашумевший спектакль заезжего московского театра «Спешите делать добро».
И я в очередной раз пожалею, что так и не попала на него.