«Здравствуйте, tantine. Сия робким обращением, беспокоит Вас Michael.
Давеча, пришлось мне наблюдать прискорбнейшую situation. А именно, несколько господ офицеровъ спорили по поводу сатисфакции за оскорбление! Идут разговоры о неслыханном поведении одной дамы, об упоминании имени которой, воздержусь. Приобщаться к спорам и насмешкам не стал, ибо гадко мне сделалось, сударыня.
Нынче сие дело как бы обыденности предано, однако ж, один из гражданских господ, замешанных в этом незаконном деянии, каким является дуэль, не господин ли камер-юнкер Пушкинъ? Если дело обстоит именно так, то сие оскорбление, позволю заметить, нанесено не только личности этого пиита, но перчатка брошена в лицо всея российской литературной интеллигенции!
Ma chеre tante! Зная о предрасположенности в Вашу сторону Ихъ Императорскаго Величества, покорнейше, к чести ради не своей, но государства Российского, прошу Вас незамедлительно повлиять на сложившуюся ситуацию, в обратном случае, ожидаю беды. Все разговоры о неслыханном поведении привлекательнейшей особы, упомянутой мною выше, есть ни что, как наглая клевета! Это заблуждение барона Геккерна, или кто он там на самом деле, чинит вред не токма его личности, но интерсамъ России, ибо такими, как Пушкинъ, не разбрасываются, на сто лет один таков есть, и слава Богу. Надобно и весьма, сие недоразумение прекратить меньшими потерями с вмешательством генерал-прокурора и дознанием об авторе сих гнусных унижений. А Александр Сергеевич горазд драться! Сие недопустимо категорически!
Природа ихъ пасквильных отношений мне известна. А причина сих бед намного глубже зарыта, сударыня, уверяю Вас. Кому понадобилось обесчестить Александра Сергеевича? Кто мерзкий автор тех строк? И не смотря на высочайший на то запрет, они собираются драться! Я отказываюсь верить в это, но факты, сударыня, упрямая вещь.
Эти два упрямца послушают токма Ихъ Императорское Величество! А Они умеют убеждать, Вам, ma chеre tante, это, как никому известно. Уверен, потомки оценят наши с Вами терзания. Надобно уличить в дерзости автора тех пасквильных строк. Пишу так, будучи уверенным, что не Геккернъ старший и даже не Геккернь-Дантес авторы оных сочинений! Здесь дёргает за ниточки другой кукловодъ, с иными, более амбициозными и пакостными целями, плодя грязъ вокруг. И иже с нимъ, подлая зависть, корысть и другие гнусные пороки.
Я приглашен к Пушкиным. Убедить его не надеюсь, но осмелюсь. Вы же, tantine, немедленно просите высочайшей аудиенции, во избежание неминуемой беды.
С искренним уважением, Ваш Michael. 23 января 1837г».
Постскриптум:
16 сентября 1941 года. Разговаривают по-немецки:
- Что ты там раскопал, Клаус? Письмо русской проститутки? – спросил унтер-офицер, смеясь и проворно копаясь в бумагах холодным стволом автомата.
- А чёрт его разберёшь, Ульрих, какая-то дрянь никчемная всё время попадается! Даже зло берёт. Что у этих русских дикарей ещё найти можно? Помнишь, полковник говорил, что у них, у русских, детей живьём едят и водкой запивают!
- Тьфу ты, Клаус, дерьмо какое! Давай сюда эти бумаги, сейчас костерок разведём, у меня тут шнапс и ветчина. Ещё два часа до смены караула осталось.
Солдат сгрёб в одну охапку рукописи и другие бумажные документы, аккуратно сложил деревяшки для костра, распределив бумагу равномерно, чтобы сразу загорелось, чиркнул спичкой, и огонь послушно начал работу.
- А что это за портянка, Клаус? Эротические рассказы? Что там написано, может, ты по-варварски понимаешь? – спросил снова унтер-офицер и пнул коробку с письмами и надписью по-русски: «Переписка графа М.С. Воронцова 1830-1840 годовъ».