– Да-а-а, Саня, кабинетец у тебя дохлый. Зря, зря статуса нет.…Нету статуса… – Варнак наливается хмелем, как разбухшая деревянная бочка под водостоком, монотонно, осклизло и бесповоротно. – Тебе бы надо по-другому тут всё…По-другому.…Наш народ – дурак…дурррррак, он Саня, власть уважает, силу и богатство. Вот ненавидит, пар из ноздрей прёт, а уважает! Подморозило как? Подморозило, чего не пьешь?
Короткопалая ладонь, широкая, тянется к стопке… Да, отчего-то люди малопьющие быстро хмелеют. Варнак, вроде бы алкашом не был. Даже крепко пьющим не считался. Но вот гляди ж ты сорвался.
– А не пьешь ты, потому что брезгуешь! В падлу тебе пить со мной, – ладонь Сереги сжимается в объемистый кулак и Труфанову даже удивительно, как эти коротенькие толстые пальцы могут сложиться в такой жесткий кулак.
"В падлу"– хорошенькое словечко, полновесное. Точнее не скажешь. Омерзительно до чертиков. А не выгонишь, у Серёги – свой интерес, у Труфанова свой.
– Тебе самому-то не хватит уже?
- Не хва-а-а-тит, - осоловело тянет Варнак, - Редко, но метко, метко...
Труфанов любом в холодное стекло ткнулся. И жалко, что окна пластиковые, не затянутые льдистой изморозью, не вышитые, как свадебная рубаха, узорами. Видно, как бродят из угла в угол мужики. Зайдут в гараж, выйдут, посидят, покурят и назад. Они – там, он – здесь. Забавное такое разделение: на белых и красных.
– А пригонят? – под руками у Варнака сочно хрустнула пробка.
–Пригонят.
– Саш, я поесть принесла… – Томка на цыпочках, ну надо ж дверь открыла, и не услышал никто.
– Поесть – это в тему. Золотая у тебя баба, Саня, зо-ло-та-я. – Варнак тянется к Томке, обнять ли, забрать ли снедь – всё одинаково неприятно. Шагнул к жене, перехватил тяжелые пакеты и термос.
– А с нами выпить? – Томка от стопки, как от открытого огня – не обжечься бы.
– О! Тоже брезгует.
– Дома всё нормально? – Мозгуй прикрыл Томку от склизкого Серёгиного взгляда.
– Всё. Что там, нашли? – глаза у жены больные, испуганные или скорбящие?
– Нашли. Вчера егеря звонили. Говорил же.
– Говорил,– согласилась она.
И звуки, как-то чудно доходят, как в бункер. Труфанов машинально грудь потер. Придавило морозцем, придавило, закатился холод под сердце и давит, гад давит, щиплет и жжёт.
В коридоре шаги зашаркали –знакомые, стариковские. Мозгуй виски сжал: еще один с вопросам. Устал он от вопросов, на которые ответить не может.
– Ну, чё там, Федорыч? – без предисловий, порога не перешагнув.
– Всё тоже, Михалыч. – уже неделю к ряду твердит «Всё тоже. Всё тоже», а старик все ходит за этим «Всё тоже». Будто что-то может измениться за двадцать минут.
– А вот скажи, с чего они по "матюгальнику" не связались? Мы тут думаем… Чего там вышло-то? Егеря, может, и не нашу машину видели?
– А кому еще через заповедник понадобилось переться? Только вам. Хорошо, если егеря не доложат…– и опять пальцы к вискам
– Не доложат, – Серёга закинул тяжелые ладони за голову и выплюнул в потолок – За такие бабки…
– А они взяли? – Михалыч ввинтил вопрос, как штопор в тугую пробку, с нажимом.
– А куда они денутся?! Все берут. – Серёга качнулся, Труфанов поддержал невольно и заметил, что смотрит Варнак не столько пьяно, сколько зло.
– Ты старик тоже не пьющий?
– Я? Пьющий! Только не на работе.
– А ты типа при исполнении? – хмыкнул Серёга.
– Так не типа, я тут один и работаю. Ваше время вышло. Моё настало.
Михалыч зазвенел увесистой связкой ключей. Дзинь-дзинь-дзинь.
– Гы-ы-ых, старик. Это ваше вышло, всё, скоро подковы драть и на свалку.
И опять заржал, обнажая крепкие, какие-то лошадиные зубы.
Подумалось, что наверняка Варнак, как и он боится, что бочку не выдернут, что зыбкая ткань тайны, наскоро залатанная «такими бабками» прорвется. Потому и пьет тут сам на сам, стопку за стопкой под тосты неясно кому сказанные, и ржет, и кидается на всех, цепным кобелем. Но ведь даже бровью не дернет. Силен, тварь.
– Шли бы вы домой, чего цыплят из яиц высиживать?– бросил Мозгуй обоим. И почувствовал, как качнулся потолок и пол шатнулся.
Михалыч сощурился так, будто от тусклой лампы свет в тысячу ватт и вздохнул:
– Мы-то что. Вот сейчас бабы подойдут. И начнется тебе катавасия.
– Какие еще бабы? – шевельнул губами Труфанов, показалось, что голос совсем сел и звуков не слышно
– Чего сипишь-то? Федорыч? – насторожился Михалыч, – Простыл что ли?
Может и простыл, не помнил, последние дни, жил придавленный непонятной виной, и вполне понятным страхом. Сейчас бы по логике, с плеч тонна груза свалиться должна, мужики живы, ночью привезут. Но ясно было и то, что уплывает из рук лакомый кусок. А деньги нужны были, первые дни ноября окончательно опустошили карманы. На-ло-ги.… Вот и налегли. Пенсионный, социальный, в медстрах, подоходный, налог на прибыль, на имущество, на землю, транспортный… – дорого нынче благородство обходиться. Хотя, какое к черту благородство? Крутился, как уж на сковородке, совал мужикам деньги, минуя ведомости. Благо они вперед не заглядывали и о пенсии не думали. И всё равно понимал, что дарит, за здорово живешь, любимому государству почти половину заработанного. А за что собственно? Чего такого сделало это чертово государство, чтоб он Труфанов крепко стоял на ногах? Чем таким его осчастливило? За что он собственно должен платить? За то, что на этом свете живет? Что не в наймитах ходит, а сам пурхается? И другим кусок хлеба гарантирует? И всегда медлил, подписывая платежки в очередную бездонную налоговую дыру – на ветер отдает, своё…
В любом городе он безошибочно найдет, где находятся пенсионный фонд и налоговая инспекция – по офисам, отделанным так, что диву даешься. Уж не с тем ли прикидом эти дворцы строили, чтоб предпринимателям в рожу ткнуть – вот, где ваши рубли оседают! Добросовестный налогоплательщик. Дурак, на шее которого сидит толпа дармоедов. С чем этот дурак завтра думает машины отправлять? И с чего зарплаты выдавать, если в кассе, шаром покати? А рейсы, как корова языком слизала. Кризис-кризис… Подарочек от государства в придачу к налогам.
– Мать Коськина грозилась, подойти, – подал голос Михалыч. – Будет тут концерт с выходом. Ты, вот с ней Варнаков выпить попробуй.
И аккуратно притворил за собой дверь
– Саша, ты чего такой? – Тома отвлеклась от стола, и Труфанову совсем неуютно стало от напряженного взгляда.
– Какой?
– Белый, как полотенце.
– Взбледнулось, – невесело пошутил. – Ты иди домой, к ребятишкам. Будут новости, позвоню.
– Я пойду, ты поешь и пойду. – Тома устроилась с краешка стола, рядом тут же плюхнулся Серёга
Жена на Варнака, точно на пустое место посмотрела, только брезгливо локтем отгородилась.
– Долго что-то они выбираются? А ушел кто за ними? – руки Томки проворно скинули с кастрюли полотенце и тот час же поплыл по кабинету сочный, густой и такой домашний дух горячей еды. Как же домой-то хочется, до койки бы…И спать. Но едва доползет до кровати и сна, ни в одном глазу. Мысли, мысли. Сроду не думал, что можно все ночи напролет, пока не свалит короткий и путаный сон, думать. О чем? О том, что бабам говорить, если вдруг. И об этом вдруг. Сколько же раз он успел за эти дни все проклясть, что согласился, что взялся за проклятый заказ. Все звенело в ушах «Не по-божески» «Может и не по-божески, но чего ж ты, Господи, не меня, а их наказываешь. Ну, шваркни меня с размаху. Мужиков за что? Или это и есть высшее наказание, когда за твою вину другие платят?» – сам себя спросил, а вслух бросил негромко.
– Марата отправил.
– Не обморозились они хоть?
– Не должны, – неуверенно ответил, – Топлива до чертиков и костер, если что разожгут – не туристы.
Эх, Томка, Томка… кто на самом деле знает, что там в тайге? Седьмой день на исходе, погоды ждали, а не надо было ждать, но кто знал, что еще и рыскать по тайге придется? Кто знал? Кто? Надо Варнака домой гнать, ужрался совсем. Попросить, чтоб вон, хоть Тёмка увез? Не повезут. Не повезут. На тебе, шеф, трудовой спор в самое дыхло. Мозгуй закашлялся вновь, будто и в самом деле, кто под грудь кулаком ударил.
– Долго что-то,– вздохнула Тамара и опять тревогой полоснула – Ты горячее, Саш.
– Бочку выдернуть не могут. Закопались по самое брюхо… – он принял из рук жены тарелку
– С хлебом ешь. Мужиков бы привезли уж. А бочку, уж бог бы с ней.
– Э-не-е-ет, – протянул Варнак, плюхаясь совсем рядом – Шустро ты тут распорядилась. Бог с ней… не Бог, Бог он знаешь где?
– Знаю, – ответила Томка, кажется, впервые за полчаса взглянув на Серёгу.
– Ни черта ты не знаешь, курносая, – на стол тяжело, как раскормленная жаба, шмякнулся толстый бумажник, беззастенчиво, вывернув наружу плотную пачку денег
– Вот он бог! Тамара Олеговна! Давай, что ли угощай! – скомандовал он, устроив на стол локти.
– Всё на столе, – Тамара поднялась, – Я и правда, пойду, Саша. За посудой-то Бориску отправлю.
– Го-о-о-рдая. – присвистнул Варнак. – А ты, Федорыч, что сам на счет бочки решил?
– Будет возможность – выдерну. Сказал уже. – Бросил он торопливо и поднялся за женой – Подожди, Тома.
Остановил её у двери, с неожиданной тоской понимая, что не хочет сейчас оставаться здесь, в кабинете, с пьяным Варнаком и собственными страхами.
– Поедим. Ты сразу и заберешь. А то сама садись, перекуси.
– А не будет? Там бросишь? – Варнак шумно отхлебнул борщ из Труфановской тарелки
– Как егеря сказали, так они машину по самое не хочу засадили. – Осторожно проронил Мозгуй, – Сейчас бы людей вывезти.
– Люди – хрен на блюде. – Варнак пододвинул к себе початую бутылку коньяка – Так дела не делают, Саня. Водилы твои в армии служили?
– Ну? – насторожился Мозгуй, не понимая к чему клонит Варнак.
– Нас раз отправили вагоны со щебенкой разгружать, а они, сука, открытые. Их дождем пролило, ночью морозом долбануло. Ломами за день раскидали. Так что в руки лом и откопают. Не сдохнут!
– А если сдохнут? – обожгла вдруг Томка – Как вы потом жить будете?
Она так и выкрикнула «Вы», хотя, ну что ей еще говорить. «Вы, мы, они вместе». Мерзко, бляха муха. Но ведь сам же в одну телегу впрягся?
«В бочку» – ехидно поправил кто-то
– Не бойся, ты, – благодушно растянул рот в улыбке Варнаков – Мы же все продумали. Документов на руках нет, если что, то в левак мужики пошли – и все дела. К нам какие…
Варнак не договорил, Томка, взвизгнув, шагнула к нему, и тот застыл со стопкой у губ.
– Вы? Решили? Они там, в тайге, мальчик там, молоденький совсем, они живы ли ещё? Вы что? Вы кто? – она попыталась собраться с мыслями, но все что могла сейчас это бросить с шипением в лицо – Ты Варнак, ты правда Варнак!
– Во! – вскинул руку Варнаков, – Я – варнак, а муж – ангел. Говорю ж, золотая баба.
– Не ангел, Господи! Раз тоже решал, – и замотался серый взгляд с одного на другого. – Ведь решал же?
Труфанов уставился на жену, заново её узнавая. Поражаясь внезапному гневу, разом преобразившему её блеклое лицо.
– Решал,– согласился он – С документами, моя идея.
И хотел было сказать, что это его право, вести так дела, как он нужным считает. Да Томка опять стала прежней, точно кто-то властно закрутил фитиль невидимой лампы. И свет, на мгновение, полыхнув, сменился привычной горечью и покорностью.
– Саша… – беспомощно обернулась она к мужу. – Да что же ты? Ты-то как мог? Ну, он ладно. Ему все равно, а Горшка, Костя, они же твои, понимаешь?
Мозгуй понял только одно: более всего ей сейчас хочется разреветься, и еще почему-то знал, что ни слезинки Томка не проронит – Варнак здесь. А ему, зажать ей рот ладошкой, и не слушать и не слышать. И не мог.
– Варнак, – опять выдохнула жена, но уже иначе без гнева и даже с сожалением. Кому? Ему? Сереге?
По лицу Варнакова прошла странная судорога, одну половину лица намертво сковало льдом, зато вторая обрела двойную подвижность – мелко и зло закривились губы, задергалась щека. Мозгуй, шагнул вперёд, прикрывая жену.
– Ты вот, что Серега, шуруй домой. Завтра протрезвеешь и решим…– произнес он как можно спокойнее, потому, что и без него напряженки хватало.
Варнак и точно поставил недопитую стопку, невидяще зашлепал по столу ладонью, цепляя тарелку, проливая борщ на полированную столешницу.
– На, – подал Труфанов лопатник, стряхнув с него капли борща. – Я скажу, мужики увезут.
Варнак вцепился в бумажник хватко и разом распрямился, хрястко перегнул пополам кожаное «тело»:
– Ты скажи, Саня, если тебе денег мало так я тебе добавлю.
– Не надо, – покачал головой Труфанов – Я своим сказал, чтоб не пыжились там сильно с бочкой, мужиков привезут и ладно. Так что…
Мозгуй развел руками…
– Перекуковала-а-а-а, да? – захохотал Варнаков пьяно, – У-у-у, я – дебил! Ты же молодожен у нас! Саня! Ты всё же скажи сколько? Скажи. Триста, четыреста?
– Не надо – отрезал Мозгуй.
– Надо, так ты скажи, мне и самому прикольно. Пятьсот! За пятьсот я её сам, родимую, на руках из тайги вынесу.
– Так вынеси!– прошептала Томка. – Вынеси!
– Так нет у твоего таких денег! Нет, и не будет. А у меня есть! И я их отдам! Отдам! Саня!
Томка почувствовала, как напрягся Труфанов. Как отодвинул её осторожно в сторону:
– Пьяный треп это, Серёга.
Но в лицо Варнака вгляделся пристально.
– Не-а! Не пьяный. Железно. Пятьсот.
– А оно того стоит? – вкрадчиво спросил Мозгуй.
– А это принцип уже, – глаза Варнака блеснули лихорадочно. – Ну, согласен?
– Зачем тебе это? Там спирта столько не будет.
– А вот надо. При-н-н-н-циппп.
Труфанов сглотил комок. Пятьсот? Не врет? Дичь какая-то, пятьсот тысяч – это же не сто рублей. Но черт знает, черт… может и правда? Сейчас каждая копейка…
За воротами тяжело грохотнула машина, и тот час резанул округу звонкий гудок.
– Привезли! – Томка кинулась к двери.
И Труфанов зашагал следом.
Навстречу почти летел Маратка. Мозгуй подождал на крыльце:
– Ну, как они?
– Молодого в больницу завез. Звонить надо. Горячий весь! Хрен знает. А Рузанов, – Марат смуглый до черноты отвел взгляд в сторону, – Ну, вон… вышло так...
Но Труфанов уже и сам увидел, как вытащили на мороз безжизненное тело Гошки.
Увидел, как всплеснула руками Томка, как подхватил на плечи Гошку рослый Толик Каледяев, и попер, будто мешок муки, к гаражам, как кинулся Михалыч и зачем-то напялил на макушку Рузанова свою шапку, она упала, старик поднял и опять прилепил на безвольную голову. И страшная догадка обожгла.
Само собой рванулся какой-то сиплый крик. Качнулась всегда покорная земля. Опустился на крыльцо и в голове одно: «Господи…господи. ...Вот где Бог, вот…Я знаю»
– Эй-эй, Александр Федорыч!!! – всполошился Марат.
– Ты чего? Федорыч? – подкатился шустро главный механик
– Рузанов…Рузанов, он… – и только отмашку в сторону гаража дал.
Механик хихикнул сдержанно:
– Пьяный он в дугу. Ты чего, шеф? Вот с пацаном, вроде плохо, но тоже жить будет.
– Бочку не смог вытащить, – сел рядом Марат, – Да и не пытался особо, Коська горел весь, хрен знает, подумал, что вон их надо вытаскивать. Еще помрет.
– Черт с ней с бочкой, – отмахнулся Мозгуй. И спохватился – Надо Варнака увезти, он там ни тяти, ни мамы…
– Сейчас распоряжусь, – кивнул механик.
– Да, нет, я сам его увезу, – остановил Мозгуй.
И с минуту еще стоял, отдыхиваясь тяжело. Мелко и остро частило сердце, било то под ребра, то поднимаясь к горлу.
"Не расклеиться бы" - подумал. Нельзя сейчас было раскисать. Деньгами пахло.