В середине девяностых стало, вдруг, очевидно, что часть мировой классики, некогда легкомысленно переведённой на язык Достоевского, словно ногтем по сердцу самостийного зарождения чувств.
Круто секущие в высоком искусстве народовладци бажалы чуты Леонковалу з Пуччини отныне тильки на мови ридний и вильний.
Выстроились очередища грести бабки, изображая страсти Розетты на мове.
Вусмерть напуганный этим бомонд, предвидя неминуемый музыкальный армагеддон, заявил на миру, что отныне просто обязан исполнять исключительно языком оригинала! – Вагнера с Моцартом, – горячились музыкальные генералы, – откортавим на милом их сердцу немецком, Гайдна – на каком он там...
Прикинули – какими виртуозами-полиглотами предстояло стать даже исполнителям рядовых закулисий, если в репертуаре у них – Шопен, Сметана, Кальман, Гершвин. А букварь итальянских карабинеров в репертуарных изысках нью полиглотов – наиглавнейший путеводитель отныне.
На днях в нашей опере слушал на лямурном французском «Кармен».
Администрация театра подозревает, конечно, что не всякий наш зритель в совершенстве владеет языком убелённого Пьера Ришара.
Для того и аннотации, – говорят, – разбирайтесь. Это же – опера вам, а не лингвистические сонеты! Слово же в ней – так, приложение. На самом деле.
А вот ежели наш звёздопад, не ровён час, в Испаниях с Бельгиями пожелают с?!
Там-то наш Европейский выбор поймут. Там-то – нас, язычников-виртуозов, оценют!
Но из нескольких сотен, пришедших на праздник души, гостей мельпомены, предлагающие расшифровку программки приобретают немногие.
Прочие беспричинно уверены, что уж как-нибудь и без шпаргалочки вашей.
Тем временем магически в храме темнеет, и на подмостках полсотни славянского племени впечатляют нас душевным французским прононсом.
Зал, доверившись слаборазвитой интуиции, упоённо внимает, и аплодирует там, где считает - пора!
Эмоциональный Хозе вынужден в клочья рвать цепочку страстных деяний подмостков, укоризненным взором взывая – рановато в ладошки, друзья, я же как бы не повязал ещё эту неугомонную суть.
Ситуация после первого акта меняется в корне.
Программки между первым и следующими, желающие осмыслить происходящее на подмостках, уже вырывают из рук.
Достался буклетик и мне, но, без оставленных дома очков, не дано буковки разглядеть.
Рассчитываю потому лишь на интуитивное разумение происходящего и ушлую школьную память.
Чего же мне посчастливилось в подзабытой этой либретте восстановить?
Что из шумной оравы, жаждущих всяческих приключений девиц, группа особо озабоченных лиц выбирает, как издревле повелось у приматов, от противного: – Дамочку с броскими повадками бесшабашной и шалой профуры!
И устраивают между собой тарарам гренадёры.
Прочие дамы, некоторые из которых – очень я вам доложу, пытаются вразумить обезумевших от воздержаний военных: «Вы же при эполетах, бойцы. Что же это у Вас, извините, за вкус? Козлотуры!»
А у Кармен, от заоблачных рейтингов, изоляция прочь, и она в суете этой, яркостью осенённой софитов, ещё и мочит кого-то.
После чего взмывает уже на самый что ни на есть эстетический пик.
Мало того, что этой лахудре уполномоченные лица в мундирах предоставляют возможность слинять, за неё потом гуртом всем хором с кордебалетом рыдают, чтобы у той всё и дальше сложилось тип-топ.
А героиня эта, по горным извивам рванув от закона, попутно всё вокруг через свое поганое коленце крушит.
И не чудо ли – ещё и дивится при этом, что картишки ей безвременную пророчат кончину.
Простите – здесь ещё и варианты возможны?
Ясен пень – не Хозе бы её прикончил, так – бык!
Испанцы же – они ребятки лихие.
…На выходе из храма искусств шумная группка продвинутой молодёжи задалась вымучившим их за долгие четыре акта вопросом: - Не подскажете, на каком языке всё это нам было сегодня?
– Женщина, Вы это серьёзно!? – Прознав про французский, выдали «на гора» ребятки вопль эстетического потрясения. – А на сцене же все бабы в юбках широченных таких и …цветастых!?
Казалось нам – это цыгане!?…