Часовых дел мастер, это тебе не сапожник. В этом городе у каждого свои, особые отношения со временем. Для кого-то оно течет неспешно, как мед из янтарных сот, для кого-то несется стремительно, как морская волна в прилив. Для кого-то – цедится по капле, как лекарство.
Часы, которые изготавливал мой дедушка, были тяжелые, пузатые, солидно блестящие позолотой и эмалью. Они музыкально отзванивали, как открывалась крышка и неумолчно тикали, будучи посажены на карманную цепочку. Я был уверен, что внутри их живут маленькие человечки с медными молоточками, которые ни на секунду не оставляют свою работу – сидят и выстукивают на миниатюрных наковальнях.
Иногда дедушка дарил свои часы или отдавал за смешные деньги, а иногда отказывался продать за сумасшедшую сумму.
- Каждому – свое время, - отвечал он и качал головой. - Каждому свое…
…Часы лежали в шкатулке на бархатной подушечке с углублением. Маслянисто светился под солнечным лучом пузатый отполированный бок. Изящная гравировка, прекрасно сохранившаяся инкрустация.
- Это подделка, - тихо сказал хозяин.
Часы мерно тикали, покоясь в моей ладони. И умолки, едва вернулись в свое бархатное ложе.
- Отец отдал за них все свое состояние. Продал дом.
- Мне очень жаль.
- Его уверяли, что часы будут идти долго.
- Вы стали жертвами мошенников. Часы, настоящие часы мастеров из этого города – не имеют никакого отношения к… продолжительности жизни владельца. Я слышал эти легенды еще ребенком, и поверьте, они не имеют подтверждения.
Если бы это было правдой, дед до сих пор сидел бы за своим столом, где под сильным светом ламп в идеальном порядке лежало разобранное на винтики, пружинки и колесики неуловимое время.
Он мне не поверил. Мне вообще мало кто верил. Из приезжих, я имею в виду.
Я торговал хрупкими сосудами из разноцветного стекла, в которых дремали засушенные цветы, шкатулками, вазами, связками ключей от давно утерянных замков, чьими-то портретами в массивных рамах, наборами ракушек и чайными сервизами.
Приезжие покупали охотно. Отчего-то все они верят, что покупают не сувениры, а знаки и символы недоступного им города. Что среди ключей непременно будет ключ от города, среди флаконов от духов обязательно найдется лекарство от всех болезней, хрупкий лист папируса откроет тайну старинного клада.
Я брал с них втридорога, потому что ничто так не ценится, как мечты. Старое желтое зеркало, знавшее еще прадеда, безжалостно отражало мой год от года растущий живот, хитрые глаза под мохнатыми бровями, полосатый шерстяной колпак. В сумерках мне казалось, что из зеркала на меня смотрит дед. Где найти то зеркало, в котором я отражался мальчиком – быстроглазым, смешливым мальчиком с расцарапанными коленками? В то время в любом зеркале я мог уместиться целиком, вместе с худым животом, босыми ногами и смуглыми от загара и пыли руками.
- Что мне теперь делать?
- Снимите номер в гостинице. Или лучше мансарду. Утром ходите купаться. Днем спите – слишком жарко. Вечером выходите в город. Пейте кофе в кондитерских, вино в подвальчиках, слушайте, о чем говорят. Сами помалкивайте. Может статься, вы познакомитесь с хорошенькой девушкой, или свяжетесь с плохой компанией. Будет в вашей жизни первая любовь или первая драка. Когда закончатся деньги – приходите, я подыщу вам работу. Это все, что я могу для вас сделать. Часы оставьте. Вот вам за них десять монеток, этого хватит на первое время.
Он был очень худой. Желтоватая кожа обтягивала узкие скулы словно старый пергамент. У них это было наследственное – короткое, быстро бегущее время. Неумолимо утекающее, как вода сквозь пальцы.
Тонкие пальцы погладили крышку шкатулки и решительно захлопнули.
- Нет. Денег мне не надо. На них не купишь… Первая любовь, - сказал он и усмехнулся. – Первая драка. Вы думаете, я успею?
И обжег меня взглядом полным надежды.
Я пожал плечами.
Кто-то приезжает сюда в последней надежде, а кто-то, когда последний шанс утрачен навсегда. Плохо это, или хорошо: до последнего цепляться за привычный ход вещей, и лишь когда времени остается на донышке – бросаться на поиски лекарства?
- Нет, - говорил дед. – Часы и время – разные вещи. Тут стрелки назад не переведешь. Этот механизм сломается.
Из-за этого мы с ним так и не помирились.
- Ты не имеешь права вмешиваться в то, что не понять твоим куриным мозгам! – кричал дед. – Дело не в часах. Дело в них самих. Они ленивые и трусливые. Один за месяц проживет, узнает и испытает больше, чем другой за всю жизнь.
А я молча собирал вещи. И дверью хлопнул так, что зазвенели и тоненько застонали пружинки в часах, которыми были плотно уставлены полки. Молодой я тогда был, упрямый. И ни за что не хотел понимать, как это можно – смириться. Те часы я давно раздал, раздарил, выбросил. Давно, давно я не видел изящного вензеля из трех переплетенных букв – нашего семейного знака - выгравированных на циферблате.
- Я не могу принять их у вас даром. Это не в наших правилах.
- Они мне не нужны. Просто я думал, их надо вернуть на место. Знаете, иногда вещи попадают в неправильные руки.
- Знаю.
- Я не собирался ни о чем вас просить взамен. Своей жизнью я всегда распоряжался сам. Из-за этого мы с отцом и поссорились.
Он усмехнулся и вышел. Очень похожий на меня в молодости – черноглазый, быстрый в движениях, худой. Упрямый.
Если повезет, он устроится на чей-нибудь баркас. Будет вставать до рассвета, бегать босиком по палубе, тащить сети, полные живого рыбьего серебра. Его кожа станет смуглой от загара, ладони покроются мозолями, а голос охрипнет от ветра. И влюбится в него какая-нибудь девушка и будет он танцевать с ней на площади и драться за нее на ножах с менее удачливыми соперниками… если повезет.
Часы, согревшиеся в моей ладони, мерно тикали. Хорошая старинная работа. Перебрать, почистить и они могут идти еще долго-долго.
Я ворчал, кряхтел и бормотал под нос старые морские ругательства, а сам надевал фартук и настраивал свет и протирал лупу. Из пожелтевшего зеркала недовольно посмотрел на меня дед, пожал плечами и отвернулся.
Ладно, мальчишка. Будем считать, что тебе повезло.
Ты все успеешь.