Лето, сердце Москвы. Среди горластой, по-птичьи пестрой толпы кого только нет! И вот появился несколько сконфуженный господин в золоченых очках, c шейным платком под светлой рубашкой. Он сел на раскладной деревянный стульчик, рядом установил фанерный лист с надписью. Местных торговцев удивить трудно, но тут раздались голоса:
– Что за «профессор»?..
– Уж не фокусы ли пришел показывать?..
А познакомившись с его рекламой, начали кидать шуточки похлестче:
– Хиромантия-херомантия?!
– Кому она сегодня нужна.
– Аферист!
– Наврет с три короба.
– Денежки хапнет и смоется!
Когда я приехал в столицу в середине девяностых, вышел на старый Арбат и сел через дорогу от ресторана «Панчо Вилья», ко мне подходили с сочувствием впечатлительные интеллигентки: «У вас такая солидная внешность. Зачем вы здесь?..» Оставалось вежливо улыбаться: не мог же я их посвящать, что отнюдь не столбовая дорога привела меня к этому питейному заведению.
Трудился я чисто, никаких «передергиваний». Мужчины, словно принимая в свое брат-ство, жали мне руку. Бойкие дамочки млели от восторга, иногда оставляли записку с но-мером телефона и смелым предложением: «Женись на мне, не промахнешься!» Возмож-но, я бы и не ошибся, но москвичка просчиталась бы непременно, обнаружив вскоре, что вышла замуж не только за оккультиста, чеканящего гульдены из воздуха, но и за человека затейливой судьбы.
У дверей ресторана красовалась картина, напоминавшая трактирную вывеску: могучий полковник с воинственными усами Тараса Бульбы, но без люльки, в сомбреро, и на плечах перекрещенные пулеметные трассеры. Невольно мелькнула мысль: откуда здесь культ вождя из Латинской Америки? Мне подсказали, что владельцы заведения – жители Кавказа. Тогда все понятно: если дать название горское, кое-кто прочтет в этом вызов, русское – то будет угодничество, а так нейтрально, как на берегах Женевского озера.
Однажды на брусчатке перед террасой заведения начался концерт. Приблатненно прохрипела жестокий романс шансонетка. Призывно задребезжал оркестр длинноволо-сых брюнетов, не то боливийских студентов, не то хиппи запоздалой выпечки. Пустились в пляс увешанные игрушечными кольтами энергичные «мексиканские венсеремос». Прям-таки революционная ситуация на отдельно взятой мостовой.
В толпе выделяется импозантностью загорелая, моложавая дама, судя по костюму и легкому акценту, приезжая южанка. Только что ее портрет написал художник, отставной офицер, одетый в зеленую рубашку. В его произведении есть физическое сходство, но не чувствуется психологизма.
Совсем недавно я смотрел ладони этой женщины. И линия Судьбы поразила своей атипичностью: как будто клиентке принадлежала не одна жизнь, а несколько. Я растерялся и замолчал, потом стал путано объяснять картину. Но она успокоила меня: «Я агроном-селекционер. Выращиваю новые сорта пшеницы. И с каждым проживаю неповторимый фрагмент биографии… А в личном плане неудачница, тут вы правы. Зато вчера защитила докторскую! Сейчас снимаю стресс. К вам подошла: решила помочь творческому человеку».
Мы познакомились. Ароя Петровна очаровала меня. Так легко разгадать смысл ати-пизма линии Судьбы! А как определила мою принадлежность к творческому сословию, весьма относительную?! Я спросил. Но она не захотела говорить о своей проницательности, только загадочно улыбнулась. И ничего этого не сумел отразить художник, который не без апломба представляется новым знакомым как самоучка. Оркестрик боливийцев продолжал настырно наяривать. Ученая дама рассмеялась – видимо, ее кавалер удачно пошутил – и потянула его танцевать.
Привлекает внимание парень с короткой стрижкой, в модном светло-сером костюме. Когда он скрещивает руки на груди, ткань рукавов натягивается на бицепсах. Рядом с ним стройная красотка: розовые щечки, синие глазки, платье с декольте. Недавно, очутившись за соседним столиком кафе, я случайно услышал их милую беседу. Он выговаривал ей, что много спит и мало работает, обещал выбить зубы. Она, плача, бормотала что-то жалкое и маловразумительное.
С интересом смотрит на происходящее москвич Константин Паисьевич. Когда Библию иллюстрируют для детей, с таких стариков рисуют апостолов. Большая белая борода великолепно контрастирует с коричневой от загара лысиной, как будто он только что вернулся из Синайской пустыни. Светлые глаза излучают вселенскую доброту. На сухой, словно у кузнечика, голый торс накинут плащ-болонья. И тоже свой бизнес: торгует маленькими самодельными шкатулками и самыми дешевыми билетами в Большой театр.
Меня, в отсутствии клиентов сидящего с рекламкой «Читаю линии ладоней» и с газе-той в руках, Константин Паисьевич приветствует немудрящим юмором:
– Кудесник! Вы хорошо читаете линии ладоней, но газеты – еще лучше!
Я улыбаюсь:
– Рад видеть вас в добром здравии, господин юрист!
Не знаю, за что я так его величаю, может, за прошлую профессию (он иногда расска-зывает о ней), а может, за согнутую крючком спину, но такое обращение льстит ему.
Как-то мой знакомый появился на улице комильфо по-русски: в рубашке, джинсах и кроссовках. Роскошная борода почти сбрита, от нее остался хвостик в три волосины. Стали выделяться кривые, острые зубы. Вчерашний апостол походил на театрального Мефистофеля.
Я поразился такому превращению:
– Что с вами, Константин Паисьевич?
И услышал восторженное:
– Сватаюсь к богатой женщине!
Изменение внешности совпало с новым стилем поведения. В глазах старика мерцала сумасшедшинка, появились дьявольские вспышки гнева по ничтожному поводу. Похожая на перевернутый веер борода и рваные ботинки на босу ногу могли произвести впечатление на какую-нибудь старую, набожную сумасбродку. Но Мефистофелю в спортивной обуви фирмы «адидас» невеста, видимо, не верила. И в ответ на невинный вопрос: «Как ваше драгоценное здоровьице, Константин Паисьевич?» – он бросился на меня с кулаками. Только вмешательство клиента спасло от неприятности. Я вынужден был прекратить общение с женихом.
Через некоторое время обновки исчезли, он снова ходил по улице в рубище. Борода отросла. Мы опять тепло приветствовали друг друга, соблюдая мужскую этику. Но это судьбой ниспосланное испытание как будто приблизило его к могиле: губы посинели, появилась одышка. Впрочем, может все обойдется: старичок бывалый.
На фоне музыки и общего безделья продолжает работать молоденькая, в русых куд-ряшках продавщица мороженого. Круглые очки в серебристой оправе придают ей слегка комический вид. Она так искренне рекламирует свой товар, в ней столько непосредственности и очарования, что женщины невольно улыбаются, а мужчины, всегда предпочитавшие горькое, покупают сладкое.
Однажды девушка долго наблюдала за мной, потом подошла и сказала:
– Здравствуйте! Меня зовут Светой. Можно задать вам вопрос?
– Здравствуй, деточка! Меня зовут Ардальоном Филипповичем. Спрашивай, я весь внимание.
– Что вы делаете с людьми? Они садятся к вам грустные – уходят веселые, как в сказке. Я не понимаю…
– Люди слушают рассказ о себе. Интересно для каждого, не правда ли, Света?.. При этом они обретают душевный покой. Что это такое, поймешь со временем. Пока запомни одно – я помогаю им.
Спустя несколько дней Света попросила посмотреть линии ее ладоней: не все, а, как она смущенно сказала, самые главные. Ясно, что чаще всего волнует девушек. Я посадил ее и углубился в изучение линии Брака. Нам повезло: эта линия обещала юной особе счастливое и долгое супружество. Услышав такое, Света зарделась, глаза под очками стали светиться. А я подумал: «Вот и ты преобразилась, как в сказке». Она угостила меня мороженым, оно действительно оказалось вкусным.
Край черной тучи выдвинулся из-за каменных башен и завис над узкой улицей. Потемнело. Густой дождь разогнал праздную публику. Оркестр переместился в ресторан, оттуда послышалась мелодия Аргентинского танго. Тут, как в кино, меж водяных потоков появились молодые московские йоги и начали представление. Один стал упражняться на скользкой брусчатке, другой выкидывал номера на битом стекле. Следом атлеты в плавках приняли вычурные восточные позы, закрыли глаза и замерли, видимо, в созерцании прекрасных образов, создаваемых их фантазией. Струи дождя омывали мускулистые, закаленные, подвластные только духу тела. Я стоял под навесом магазинной витрины и любовался зрелищем.
Посетители ресторана наблюдали его через широкие оконные проемы деревянной террасы. Шел дождь, а публике было уютно и весело. Кто-то пустил по столам поднос. Когда дождь закончился, официант вышел с ним на улицу. И лица артистов осветились белозубыми улыбками: денег хватит на несколько дней сытой жизни. Раньше, как пел Высоцкий, йог мог обходиться святым духом, нынче созерцателям приходится думать и о пище телесной.
К концу выступления йогов подоспел местный житель Юра. С лихорадочным блеском в стеклянных глазах он объявил, что двенадцатый день в запое. Запрокинув голову, устремил в небо трубу. И на всю столичную улицу зазвучала мелодия городских окраин, нетленка «Мурка». На этом и закончился концерт того дня, чем-то напомнивший мне мю-зикл.
Абориген сыграл от души, но за работу ничего не получил: все надо делать вовремя! Тогда он стал решать вслух сложнейшую задачу. Не то съездить в деревню, нарвать ландышей, продать букетиками и наконец опохмелиться. Не то пойти менее романтическим, но коротким и проверенным путем – тряхнуть француза, что снимает у него квартиру.
Юра тоже озабочен проблемами счастья и везения в жизни. Он предложил мне по-смотреть его ладони. Я согласился, хотя обычно не читаю линии у тех, кто во взвинчен-ном состоянии. Как и следовало ожидать, у нас ничего не получилось. Разъяренный му-зыкант заявил, что прогнозирую я хреново – с точностью до наоборот, и все-таки мило-стиво разрешил заниматься моим ремеслом под его окнами.
Между тем, туча снялась и уплыла на восток. На западе выглянуло солнце, тронуло последними лучами стены домов. Я вернулся на свое место. Подошла молодая женщина. Платье на стройной фигуре невероятного фасона, вьющиеся каштановые волосы, в живых глазах любопытство. «Хороша лапушка! Когда-то я влюблялся в таких за один тур вальса. Когда-то…»
Пригласил ее сесть и стал составлять психологический портрет, но в сумочке у нее зазвучал сотовый. Из разговора я понял: звонок из Италии, у аппарата подруга по туристическому бизнесу, кажется, эмигрантка... Их деловой разговор перешел в светский.
– Где ты?
– На старом Арбате.
– Чем занимаешься?
– Гадаю у хироманта.
Последовала пауза. За ней – почти монолог подруги. Клиентка поднесла мобильник к моему уху. Затем он стал переходить из рук в руки.
– Мне тоскливо. А вокруг тебя – наша Москва!.. Твою ладонь держит тайновидец. Как я завидую, сейчас заплачу… Динара, ты этого не поймешь. Не отключайся!
– Майя, ты разоришься!
– К черту деньги! Дина, пусть он продолжает.
Психологический портрет пришлось вещать на Рим. Конические ладони и удлиненные пальцы, а главное, рисунки некоторых линий показали, что Динара – женщина с изюмин-кой, имеет успех у мужчин. Но своего космического посланца встретит не рано. В работе не всегда удачлива. Вероятно, потому, что претендует на ведущие роли, хотя по складу характера дотошная исполнительница… Кажется, кое-что у меня получилось.
Кто только не раскрывал мне свои ладони на Арбате: черная, как уголь, грациозная африканка и белолицая английская леди, юная содержанка и многоопытная дама из тор-говли, молодой доктор философии и старый рэкетир… Но настоящие испытания начина-лись, когда приходили люди искусства.
И сегодня один из них осчастливил меня. Во взгляде мужчины читалась снисходительность, углы рта подрагивали усмешкой недоверия. Однако сел ведь ко мне! Значит, скептик тоже хочет получить ответ на главные вопросы: кто он и что его ждет. На руке присутствовал весь набор знаков творческой одаренности. Но подкачали символы везения и удачи, не выстраивался нужный вариант линии Судьбы. Как сказать ему об этом?
Он уловил мои колебания и подбодрил густым басом:
– Не стесняйтесь. Кройте как есть! Не обижусь.
Тогда я решился:
– С талантом у вас все в порядке. Хотя удачливость, по-моему, не на пять баллов.
Иронию в глазах будто погасил выключатель, крупное лицо чуть побледнело.
– Да, я человек искусства, кинорежиссер. Было громкое имя. Но молодые стали опе-режать. Начались простои. Меня забывают. Да что там, забыли уже! Мои фильмы, оказывается, не кассовые... А я не в состоянии делать хуже, чем могу. Чтобы прокормиться, занимаюсь черт знает чем. Сегодня снимаю здесь рекламный ролик. Я – и реклама?! Это мучительно, невыносимо… И что интересно, было столько поклонниц – где они теперь?
Я постарался успокоить мэтра:
– Не вижу на ладони знаков долгого застоя: кармических барьеров, тупиков судьбы. С другой стороны, без пересмотра некоторых взглядов вам не обойтись. Тут я мог бы по-мочь как психотерапевт… А поклонницы? Уверен, вы еще станете на ноги. Вы сохранили юмор.
Он заулыбался и достал записную книжку, мы обменялись номерами телефонов.
А вот Гриша, горец лет тридцати пяти. У него три страсти: искусство, «музы» и долла-ры. «Деньги – это свобода творчества!» – резвится он, продавая выполненные маслом картины. То вечерние сцены на мостовых и в злачных местах большого города, компании загадочных мужчин и эротичных женщин. Их необычные позы и жесты, по-моему, придумать нельзя, можно только подглядеть. Такое впечатление, что живопись Гриши построена на совмещении несовместимого: она вещественная и воздушная, в ней есть какая-то небрежная грация. И на ладони моего приятеля вышла отчетливая линия Аполлона.
Сейчас это место трудно узнать: кирпичное здание на реставрации. От него сохранил-ся один остов с проемами окон, где гуляет ветер. Дом восстановят. Если деревянной террасы с кухмистерской в стиле латинос здесь больше не будет, она останется в моей памяти. Таковы вкратце лица и фасады старого Арбата середины девяностых. И так проходили мои дни у ресторации «Панчо Вилья», хотя рекламные концерты случались там нечасто.