1.
В конце пятидесятых годов прошлого века Эренбурга посадили. Прямо, как какого-нибудь Иванова. Который пришёл с чужой женой. Посадили за то, что у него не было книжки.
Новоявленный сиделец не был известен широкой публике. Но те, кто знал И. Эренбурга, знали: сидит он вовсе не за отсутствие книжки. А за то, что был автором летучих строк:
«И Будённый, и Никита
Жрут мацу. Но инкогнито».
Щекотливость ситуации была в том, что только что было объявлено о всяческой реабилитации. И о том, что «за политику» отныне не сажают. Тут, как раз, наоборот, выпускали подчистую. Потому посадили не за эти, нынче невинные, строчки, а нашли подходящую замену в законе. Найти которую было нетрудно.
У Эренбурга не было книжки. Трудовой книжки. Согласно тогдашним понятиям, он вёл паразитический образ жизни. «За тунеядство» вольного художника Эренбурга и упекли. Как будто, про себя писал:
«Все довольные остались,
снова к Лёве все подались.
Иванов же – прямо в Магадан».
Вообще-то, в тюрьму за тунеядство не сажали, а определяли в ссылку, «с обязательным привлечением к труду». Ну да, в обиходе, всё равно, обычно называлось «сидеть». Сидели такие сидельцы, обычно, на сто первом километре. Очерчивался циркулем круг с центром в Москве. И за пределы этого круга, собрав чемоданчик, ехали «тунеядцы, бля, моральные уроды». (с) Эренбург.
Там, за сто пятнадцать километров от столицы, радушно встречали «моральных уродов» Шатурский торфокомбинат, Щуровский цемзавод и другие приятные места и местечки.
Плоховато было без книжки. Тем не менее, Эренбург отделался ещё довольно легко. Чего не скажешь о его друге и исполнителе песен на стихи Эренбурга, Косте Беляеве. Которого наличие книжки не уберегло от тюрьмы. И который так и остался в памяти не Константином, а именно, Костей. Вечная память обоим.
И всё также звучат на вечеринках знаменитые куплеты Игоря и Кости.
Несравненная любовная лирика: «На параде к тёте Наде молодой комиссар подошёл…»
И бодрые куплеты: «Евреи, евреи, кругом одни евреи…»
2.
Кто ж не помнит бравой песни: «Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка?»
…Каждое утро задушевная заря занималась из-за горизонта над изысканным городским пейзажем, оранжевым раскрашивая серокаменные типовые творения архитектора Лагутенко. Весело поплескавшись по запылённым шлибам, щекоча ресницы сонных трудящихся. Шебаршили по застрехам шебутные боробьи. Просыпались привычно трудоголики, рабочие и служащие. И даже тунеядцы и лодыри.
…Так напевал по утрам Иван Петрович Сидоренко, выходя на балкон делать утреннюю зарядку:
- Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка, полная червонцев и рублей?
…А на соседнем балконе уже размахивал руками – ранняя пташка – Михаил Абрамович Пушкинд, знатный товаровед, ударник коммунистического труда, активный общественник и распространитель печати. Бронзовели мускулы ударника на утреннем солнышке. Этаким бычком-бодрячком поскакивал со скакалкой на зависть воробышкам.
- Какой том? – ответствовал бодренько Пушкинд.
- Да хотя бы и самый тоненький, - так же бодренько скороговорил Сидоренко.
- А зачем тебе книжка, сосед? Всё равно, пропьёшь.
- Пожалуй, так, - отвечал Сидоренко. – А тебе зачем целое собрание сочинений?
- Каждый уважающий себя бычок, да что там, каждая порядочная тёлка имеет книжку, - отвечал мудрый Михаил Абрамович. - А что это, сосед, ты так пристально высматриваешь за горизонтом?
- Да вот, смотрю, где жизнь хорошая.
- Э-э-э, Петрович… Хорошо там, где нас нет.
- А я и смотрю, где вас нет.
Текли денёчки, недельки, месяцы, да и годы. Вновь и вновь поднималось над натянутым, словно бельевая верёвка на Сидоренковском балконе, горизонтом оранжевое солнце. Каждый год появлялся новый том собрания сберкнижек Пушкинда.
Между тем, нежданно налетел девяносто первый гэкачэпэшный год. А за ним фукнуло неведомым поветрием по сберкнижкам товароведов и простых инженеров. На всё содержимое многотомника знатный товаровед и ударник Пушкинд купил себе новую табуретку.
А у Сидоренко книжки и не было никогда. Так и остался Сидоренко со старой совковой табуреткой.
Но всё также шебаршили шебутные воробьи по застрехам. Так же вставало оранжевое солнце. Где-то плескалось оранжевое море.
А по утрам пристально всматривался в контрастный горизонт Михаил Абрамович Пушкинд, играя бронзовеющими мускулами.
- Шо высматриваешь за горизонтом, сосед? – спрашивал теперь Иван Петрович.
- Да вот, смотрю, где жизнь лучше.
- Может, она там, куда ты смотришь, и лучше. Да только согласись, старый друг лучше новых двух. Загрустишь, Миня, ой, загрустишь.
А там, далеко за горизонтом, в краях, куда засобирался бывший ударник труда, невидимый пока Михаилу Абрамовичу, гордо подняв голову, вышагивал по оранжевому песку к оранжевому морю оранжевый верблюд.
3.
Трудовая книжка, по советскому праву основной документ, в котором отражается трудовая деятельность рабочих и служащих. Т. к. ведутся на всех рабочих и служащих государственных, кооперативных и общественных предприятий, учреждений, проработавших свыше 5 дней.
В Т. к. вносятся сведения: о работнике (фамилия, имя, отчество, дата рождения, образование, профессия, специальность); о работе (приём на работу, перевод на др. работу, увольнение); о награждениях и поощрениях (награждение орденами и медалями, присвоение почётных званий; награждения и поощрения за успехи в работе, предусмотренные правилами внутреннего трудового распорядка и уставами о дисциплине и т.д.), сведения об открытиях, на которые выданы дипломы, об использованных изобретениях и рацпредложениях и о выплаченных в связи с этим вознаграждениях. Взыскания в Т. к. не записываются.
© БСЭ.
Сберега;тельная книжка — ценная бумага, удостоверяющая заключение договора банковского вклада с гражданином и внесение денежных средств на его счёт по вкладу.
© БСЭ.
Книжка. Один из безжелезистых отделов многокамерного желудка жвачных животных (отсутствует у оленьков и верблюдов), расположенный между сеткой (См. Сетка) и Сычугом.
© БЭС.
4.
У Игоря Эренбурга в неурочный час, так некстати, не оказалось книжки. Трудовой.
У знатного товароведа Пушкинда было много книжек. Сберегательных. Да что толку?
Нет, и никогда не было книжки и у верблюда.
Но его не сажают. Кто же его посадит? Он же верблюд!
Так-то вот...