В начале лета утром раздался телефонный звонок от Гриши. Он спросил:
– Наверно, собираетесь в Крым?
– Да, уезжаю.
– Если хотите, загляните ко мне. Готовлюсь к выставке в Центральном Доме Художни-ка.
Сногсшибательная новость для едва проснувшегося провинциального литератора. Фраза пьянила, как вино и воздух Цхинвала. В ней прозвучало долгожданное признание. Я знал, что Гриша талантлив, но персональная выставка в Москве! Значит, в моей под-держке он больше не нуждается. Видимо, не зря вся семья художника Вахтанга молилась за Гришу. Узнав, когда я выезжаю, он сказал, что в это время будет на вернисаже Крымского вала.
Приехав в столицу утренним поездом и сдав вещи в камеру хранения, я отправился к месту свидания. Многолюдство в переходах метро, знакомый шум подземных электричек, висячий мост через Москву-реку. И наконец встреча с моим удачливым другом, который стоял у своего стенда.
Тут я почувствовал по-настоящему, что попал в столичный ритм жизни: на мои вопро-сы Гриша отвечал лаконично, перекидывался репликами с художником-соседом, внезап-но куда-то исчезал, неожиданно появлялся – и все под мелодии его мобильника. Стал накрапывать дождик, появилась покупательница с зонтом. Гриша сделал ей комплимент: «Какой чудесный зонтик! Какой красивый дэвушка! Слуши, пусти под зонтик одинокого скитальца – подарю все свои работы!»
Сосед, его звали Глебом, в одну из отлучек Гриши доверительно сообщил мне: «Ваш знакомый везучий, но и трудится, как вол. Не работает – титанит! Ренуару за ним было бы не угнаться».
Вернувшись к стенду, Гриша предложил:
– Ардальон Филиппович, махнем ко мне на дачу? Председатель садового товарище-ства задергала меня: там накопилось кое-что неотложное. Это не женщина, а моя здеш-няя совесть. По дороге и поговорим. Время у вас есть?
– Несколько часов, – ответил я, не подумав о столичных автомобильных пробках.
– Да осилит дорогу едущий! – провозгласил живописец.
Он поручил свой стенд Глебу и пригласил меня в серебристый ситроен. «У вас новая машина!» – поздравил я его. Мы поехали с остановками в густом потоке транспорта.
«Да, столица уже не та… Конечно, для всех разная. Многие, знаю, тоскуют по милой сердцу старине, называют эти дома с фасадами из стекла и металла унылыми коробка-ми. В моем Палисадове изменений меньше, но и там многие теряются перед ними. А мне чем-то нравится этот размах и буйство цвета! Может быть, потому, что немножко разби-раюсь, в каком мире живу».
Мы пронеслись с ветерком около триумфальной арки Кутузовского проспекта. Нача-лось Минское шоссе, по сторонам пошли каменные дворцы, деревянные домики. Небо мягкой синевы, дымка свежей зелени над лесом, и еще не жарко. Я почувствовал лег-кость ушедшей молодости – такой неожиданный, почти забытый всплеск ощущений – и захотелось общаться с прекрасным. Хорошее время – начало лета в Подмосковье! Гриша показал на исторические кусты, откуда пуляли в Чубайса.
Потом он посвятил меня в историю своей удачи. Мой друг относился с иронией к про-рочествам Вахтанга о грядущем успехе своего однокашника, читал трогательные письма из Грузии с улыбкой, но случилось неожиданное. На вернисаже ко Грише подошел шатен лет пятидесяти, невысокий, бледнолицый, скромно одетый. По его репликам Гриша по-нял: неплохо подготовленный любитель. И вдруг тот заявил: «Мы с вами знакомы! В моей коллекции есть ваша картина. Приобрел лет десять назад».
По случаю такого юбилея художник подарил ему этюд. Мужчина растаял от призна-тельности, купил дорогое полотно и связался с кем-то по сотовому с просьбой унести покупку и презент. Прощаясь, он протянул Грише визитную карточку, пригласил в гости: «Познакомитесь с моей коллекцией. В ней будут три ваших работы».
Через несколько дней машина заинтригованного художника остановилась у ворот трехэтажного коттеджа. Семья вышла встречать нового знакомого в полном составе: хо-зяин Анатолий, его жена Агата Клавдиевна, дочь и внук. Вошли в дом. Размеры и рос-кошь апартаментов ошеломили Гришу, живущего в хрущёвке. Одно дело видеть такое на экране телевизора, совсем другое – воочию. Анатолий заметил растерянность визитера и быстро повел его на третий этаж.
Вошли в картинную галерею, ко Грише стала возвращаться уверенность в себе.
«Просторно и уютно. Много незнакомых цветов – красота! А живопись подобрана не вся со вкусом. Смешение стилей, авангардисты и романтики висят рядом: любитель остается любителем. Две картины Ильи Ухова, графика Евгения Морковина», – отметил про себя посетитель.
– Портрет вашей жены сделан Мыловым, поздравляю, – сказал он.
– Год очереди ждала, – Анатолий почему-то смутился.
Их остановили работы Гриши, среди них – черно-белая «Облака над городом».
– Купил лет десять назад, – напомнил коллекционер.
Автор уточнил:
– Двенадцать… Я только приехал покорять Москву. Имел две краски.
Гриша смотрел, говорил, а у самого щемило сердце. Ведь его столичная жизнь нача-лась с деревянной скамейки на Казанском вокзале.
Хозяин предложил побеседовать в кабинете, заваленном книгами по искусству, и за-дал задушевный вопрос, вероятно, понимая, о чем грезит живописец:
– О чем мечтаете, Гриша?
– Мечтаю и не смею мечтать… о выставке, Анатолий, – гость уже догадался, что хозя-ин дома, подобно людям искусства, не любит официального обращения.
– Почему же не смеете?
– Ну, откуда у меня такие деньги!
Коллекционер помолчал какое-то время.
– Я верю в ваш талант… Деньги будут. Помогу и в организации. Иначе вас станут ки-дать на каждом шагу. Не возражаете, если встретимся через неделю?..
В дверь постучала жена.
– Обед вас ждет! Прошу! Там и договорите.
За столом Гриша узнал, насколько хлебосольны коренные москвичи, обед был доб-рым. Оказалось, что крупный предприниматель Анатолий прошел все этапы дикого капи-тализма, перенес не один инфаркт. Агата Клавдиевна и дочь помогают ему в делах.
Вскоре Анатолий уступил своему новоиспеченному «крестнику» этот серебристый ситроен с высоким салоном и хорошим обзором. Теперь можно писать уголки города в любую погоду, не выходя из машины. Фактически мой друг готовился к такой выставке давно: еще студентом приезжал в столицу, знакомился с ней, изучал. Когда встретился с покровителем, работа пошла легче и быстрей.
…После часа езды Гриша отворил ворота садового товарищества, где расположен его земельный участок со старым деревянным домом. Вошли в большую комнату. Хозяин предложил мне табурет. Сам устроился на кушетке, на которой когда-то отдыхал длиннобородый художник Вахтанг. Посидели в тишине. Гриша щелкнул пальцами несколько раз. Повторил манипуляцию. Увы, из-под кушетки никто не появился. Мышь, наверное, обиделась на покинувшего ее человека и оставила это жилище навсегда.
Пришла молодая женщина-председатель товарищества, небрежно одетая, бледная худышка, вероятно, измученная неаккуратностью дачников. Они с Гришей обсудили свой вопрос. Он подписал нужную бумагу. Эмилия облегченно вздохнула и попросила прихватить ее до Москвы по делам. Гриша дал ей полчаса на сборы.
Мы отдохнули в садике, в тени под сливой. И перед нами предстала дачная начальни-ца. Розовая кофточка, наскоро сооруженная прическа, легкий макияж сделали ее симпа-тичной. Водитель усадил ее рядом с собой, мы отправились в обратный путь.
И тут он показал себя: лихо вел машину, рассказывал анекдоты с подтекстом – чтоб не соскучились – и умудрялся ухаживать за Эмилией. А я подумал: да, в народном ополчении Южной Осетии такой боец, наверно, стоил троих.
На въезде в столицу мы все-таки попали в автомобильную пробку. Женщину удалось удачно высадить, а сами застряли. Билет на юг я купил еще в Палисадове, вещи лежали в камере хранения Курского вокзала, но остановка могла затянуться. «Только бы не опоздать на поезд!» Самое неприятное, когда оказываешься зажатым в скоплении машин, – это чувство беспомощности.
К чему-то нам вспомнилась дачная начальница, которой непросто живется. Попутчик поведал мне, что Эмилия – дочь учителя, разведена, добрая мать двоих детей. Сочув-ственно вздохнул: «Бедная скеле`та. Ну, кто возьмет ее снова замуж». Обсудили погоду. К вокзалу приехали в спешке. Я ринулся в камеру хранения, Гриша – к магазину. У вагона он вручил мне пакет с продуктами. Это же Гришико! Умница и душа нараспашку. «До встречи на выставке!»
В дороге меня обступили воспоминания о моих первых, самых тяжелых днях на Арба-те, когда новенького отовсюду гнали, ибо все свободные от официальной торговли квад-ратные метры брусчатки уже заняла богема или такие, как я. Стоило остановиться где-нибудь со своей рекламкой, как рядом возникала недоумевающая личность: «Извините, но я работаю здесь давно!» «Вы будете отвлекать внимание от моих произведений», – ядовито шипел какой-нибудь торговец ширпотребными эстампами.
Наконец я устроился около стенда художника горской внешности, и через несколько минут… он подошел знакомиться. Угостил минеральной водой: день был жаркий. У нас зашел разговор об искусстве, о «музах», о долларах, которые были тогда весьма попу-лярны. Гриша узнал, что я провинциал, видел, что не богат, без связей, не имел понятия, что балуюсь пером, но пригласил в свою мастерскую и подарил этюд.
…Когда возвращался из Крыма, Гриши в Москве не было: уехал с дочкой к родителям в Южную Осетию. Зато Виктория позвала меня на чай. У нее в разгаре увлечение астро-логией. Мой рассказ об объявившемся спонсоре и предстоящей выставке нашего живо-писца она тут же истолковала по-своему: «Значит, в гороскопе у Гриши хорошо располо-жен Меркурий, планета помыслов. У кого они чистые, того Бог награждает. Вот ведь как! А может, сыграла свою роль удачная планета в королевском градусе. Например, Регул – звезда маленьких царей. Или Вега – звезда почестей и богатства. Вот ведь что!».
Древнее учение, воплотившее в себе всю фантазию мудрецов-звездочетов! Я не удержался от комплимента:
– Виктория! Общение с астрологами пошло вам на пользу. Ваша разносторонность мне импонирует.
И тут же получил сдачу:
– Импонирует моя разносторонность... Какой пассаж! Скажите еще: многогранность… Любите вы, Ардальон, высокие словечки. Астрологию надо просто изучать, терпеливо и долго. А память-то надо иметь... Ой, е, ей!
Она вернулась к теме нашей дружеской беседы:
– А вы все такой же наивный! Угостили меня сказочкой старого Арбата. За здорово живешь денежки не выкладывают. Будьте уверены, этот покровитель провел экспертизу Гришиных картин.
– Анатолий скорее не спонсор, а богач, который дает людям шанс. Если верит, то на просьбу отвечает одним словом: «Сколько?» Так отзывается о нем Гриша.
– Значит, он такая же святая простота.
– Ну что же, почту за честь подобное сравнение! Допустим, Анатолий сделал экспертизу. Но это означало бы ее положительные выводы… Кстати сказать, святая простота не исключает ума. Вы сами утверждали в прошлый раз: у наивного есть своя защита. В свидетели призывали авторитет Меркурия!
Виктория не любит уступать в споре, но, когда удается использовать почерпнутые у нее же познания, она замолкает. Хотя мою уверенность подруга поколебала.
Уже не помню, по какому поводу я обратился однажды ко Грише:
– В вашем благодетеле есть нечто оригинальное… Расскажите о нем подробней.
– Он умен и застенчив.
– Вы все шутите. Вспомним классику, хотя бы «застенчивого Альхена»…
– Если серьезно, он избегает долгих разговоров об искусстве, которое так любит. Смущается. Жена успела шепнуть мне: крепко выпивал, инфаркты добили бы его, если б не живопись... Где Анатолий заразился этой страстью, не имею понятия. Но обожаю его: он – ма-хвшау!*
*мой бог, спаситель! (осетин.)
У меня оставались сомнения:
– Гриша, извините, все-таки не верится, что патрон помог вам с машиной, дачей «про-сто так». Ведь кругленькая сумма.
– Конечно, не просто. Сказал, когда-нибудь рассчитаюсь картинами, – легко ответил мой друг.
Я вернулся в Палисадов. Занялся своими делами. Побывал и на художественной вы-ставке. У нас они проходят в небольших галереях, с разбросом экспозиции по анфиладе комнат, с ощущением камерности и уюта. А сколько вокруг знакомых милых лиц!
Получив приглашение от Гриши, снова выехал в столицу. В Центральном Доме Художника гудела толпа. Москву писали сотни представителей разных школ, направлений, течений и просто вдохновенные самоучки. Теперь предстояло оценить, как видит столицу сын гор. Читатель помнит, что пейзажи он выполняет не кистью, а мастихином: набрасывает краски на холст миниатюрной стальной лопаточкой.
Гриша был немногословен: «Просто пишу на одном дыхании, и это все. Если тут есть секрет, то я его не знаю. И никаких доработок в мастерской: сама картина уже не подпус-кает к себе. Почему люблю импрессионистов? Они умели передать мимолетное впечат-ление от действительности, ухватить ускользающую красоту».
Солидные люди говорили об эффектах пленэра и творчестве Клода Моне, Игоря Гра-баря, об их влиянии на другие виды искусства. Было о чем потолковать и теоретикам живописи, и просто приглашенным. Одна из таких дамочек, стоявших близко, посоветовала Грише: «Не признавайтесь, что рисуете так быстро! Не станут покупать». Его товарищ по Крымскому валу Глеб подчеркнул, что мастихином тоже владеют по-разному: «В Москве уже человек десять работают «под Колумбегова», но Колумбегов – один».
Выступил и бывший однокашник по Тбилисской Академии художеств. Он вспомнил замечание старого профессора в адрес Гриши: «Такого острого глаза я еще не встречал. Жаль, что у этого парня есть недостатки. Во-первых, если из студии исчезает красивая натурщица – ищите у него. Во-вторых, он осетин». При последних словах в зале наступи-ла гробовая тишина. Видимо, сотни людей подумали одно и то же: какие шуточки позво-ляли себе некоторые мэтры, и чем это закончилось.
Вот виновник торжества стремительно прошел по залу, весь в делах. Сказали, что го-товится к мастер-классу. Остановился на минуту около меня. Сегодня он в дорогом светлом костюме, который как будто омолодил его.
– Ардальон Филиппович, никогда не угадаете, кто сейчас подходил ко мне в большом волнении… Художник Малхаз. Тот самый родственник «синдха» Вахтанга, что выгнал его из дома. Как думаете, о чем он просил?
– Право, не могу знать.
Гриша усмехнулся.
– Вы не поверите… Он сказал: «Если Вахтанг снова приедет в Москву, направляй его ко мне. Может, и мне повезет!»
После торжественной части я задержался у трех картин: в тот суматошный день душа успела открыться только для них.
«Площадь Европы у Москвы-реки». Багровый закат. Багровые блики на воде. И пло-щадь в тени окаймляющих ее зданий. Мрачные контуры архитектуры напоминают старый Лондон. Кусочек Европы в сердце России! Чего только не было в наших отношениях… И что будет еще?! Закат Европы по Освальду Шпенглеру?.. Наш закат?.. Заклинание вечности. И этот уголок нашей Родины живописец осветил сакральной аурой своего таланта.
«Церковь во имя святых Девяти мучеников». Что еще нового может быть в изображе-нии православных храмов?.. Их пишут без конца и в Палисадове. Главная черта тех про-изведений – тщательно прорисованные детали архитектуры. Но у Гриши церковь залита потоками солнечного света и частично прикрыта склоненными от ветра деревьями. Над нею перистые облака, на фоне которых парят птицы. А на переднем плане две фигурки идут по дороге к храму. Во всем легкая незавершенность, дающая толчок моим фантази-ям. Картина как вступительный аккорд, интригующий и тревожный!
«Ритм большого города». Широкая улица сплошь до горизонта в разноцветных пятнах. Она как будто увидена с вертолета, хотя такого факта в биографии Гриши не было. Что это, запрудившая город фантастическая река? Нет, если приглядеться, все куда прозаичней. Рекой времени стал поток машин (остановившийся ритм...) У попавшего в автомобильную пробку художника она вызвала гамму противоречивых мыслей и чувств. По-моему, данное полотно – прикосновение мыслителя к болевым точкам мира через быт современного города.
Григорий вырос в горах. И в «Церкви во имя…» перистые облака напоминают засне-женные горные вершины, над которыми парят орлы. А в «Ритме…» разноцветье автомо-бильного потока живописец видит «с высоты». Вот они, красота и скрытый смысл, от-крывшиеся только ему, маленькие тайны автора. Но, очевидно, есть и большие. Напри-мер, став жителем нашей столицы, Григорий почувствовал, что горы, зовущие выше и выше, и большой город, с бешеным напором влекущий в неизвестное будущее, – в чем-то похожи. Призрак гор сродни призраку мегаполиса: тот и другой захватывают человека.
Следующий день я посвятил подробному осмотру выставки «Московская сюита». А вечером Гриша за чашечкой кофе нарисовал меня карандашом на бумаге: пригодится для будущей книги. Мы попрощались, и я вернулся в Палисадов. Близким портрет понравился. Дама-искусствовед поддела меня: «Когда он успел раскусить ваш непростой характер?» А может, он еще не признанный гений…