Посвящается Леониду Матяшу
За полночь, в спальне, чуть освещённой ночником, раздался телефонный звонок. Мушка, спаниель, отреагировала первой, спрыгнув к телефону и стянув с хозяйки простыню.
– Да, я слушаю, – сонным голосом ответила Лена. – Анатолия Владимировича? Да, сейчас он возьмёт трубку.
Жена начальника СИЗО прикрыла трубку ладонью и потормошила мужа:
– Толя, тюрьма на проводе. Сами не спят и другим не дают… Без тебя уже ничего решить не могут. Когда ты уже на пенсию уйдёшь…
Мушка тем временем пыталась укусить телефонный провод.
– Слушаю, – тихо сказал Анатолий. – Кто у телефона? Сержант Годлянская? Фу! Мушка, сидеть! Нет, это я не вам… Зачем мне приезжать? Вы что, совсем совесть потеряли, второй час ночи… Что, ваши проблемы до утра подождать не могли? Что?.. Кто висит? Что? Имээнщик[1]?! Ступаков, с пятой камеры? Повесился? И давно… висит? – едва не закричал начальник СИЗО.
– Не знаю, – отвечал виноватый женский голос. – Я дежурная за оперативным пультом. Мне приказал Вам позвонить ДПНСИ[2] капитан Бесфамильный… Его уже сняли, он сейчас лежит на полу. Нет, не ДПНСИ, а Ступаков… Я не могу знать, когда повесился, наверное, давно, так как висел и не качался уже на проводе…
– Какой провод?
– Обыкновенный, электрический…
– Вы что, совсем ополоумели, у меня на столе лежат акты контрольных обысков камер имээнщиков, и там запрещённых предметов не зафиксировано… – почти шёпотом проговорил Анатолий. – Откуда в камере ИМН… может быть провод?
– Я не знаю, – плачущим голосом ответила сержант. – Мне ДПНСИ Иван Иванович Безфамильный приказал вот это самое рапортовать и послать за Вами «Волгу» Она уже поехала к Вам. Анатолий Владимирович, выходите, пожалуйста, водитель уже, наверное, ждет Вас у бордюра… у подъезда...
– Ожидайте! – бросил трубку начальник и начал оперативно собираться. – У бордюру, вашу Нюру, дал мне Нюру – эту дуру… Лена, не суетись... Кофе выпить не успею. Опять брюки не поглажены… Твои мольбы достигли адресата, теперь меня точно выкинут на пенсию, а моего сотрудника, кстати, ты его знаешь – это наш Ваня, а его Светка скоро рожает и он должен получить квартиру в новом доме, – так вот его могут уволить из органов, с возбуждением дела за преступную халатность. Чудный подарок его жене и кому-то новорождённому, ты не находишь?..
Спускаясь по лестнице, Анатолий представил сложившуюся ситуацию. Ступакова уже не спасти. Что до его подчинённого, Ивана Бесфамильного, которого все офицеры за глаза называют Сынок, то тут не формально, а в законном порядке прокурор санкционирует возбуждение уголовного дела.
Это он дал ему такое тёплое прозвище – Сынок. В прошлом детдомовец, Ваня с горечью рассказывал, что подкинула его, видимо, непутёвая мать к дверям приюта, где и записали его, не долго думая, – Бесфамильный, Иван Иванович. Куда уж проще. Зато Иван с отличием окончил школу, юридический институт. Женился, а через год после окончания вуза родились близнята, а скоро Светлана, жена, подарит ему третьего ребёнка. Офицер он честный и совестливый, всегда печётся о своих сержантах, реагирует на все замечания к сотрудникам его смены. Анатолий Владимирович любил Ивана и хотел по ходу службы назначить своим заместителем по воспитательной работе, на подполковничью должность. А теперь… руководство департамента уже утром отстранит Бесфамильного от занимаемой должности, следственные органы возбудят уголовное дело, по признакам – преступная халатность.
Анатолий тут же поставил себе цель: он приложит невероятные усилия, чтобы Сынок в этой неприятной истории не пострадал.
«А Ступаков правильно решил таким образом уйти из жизни, – подумал он. – Нашёл Иуда свою осину. Это единственное справедливое дело, которое он совершил в своей жизни – может, наконец он встретится… там… с теми несчастными, которых он истязал, насиловал, а потом изуверски убивал...».
«Волга», среди ночи не сбавляя скорость, пересекала площади и перекрестки, обгоняла ночные такси, а начальник СИЗО задумчиво глядел в темноту за боковым стеклом. Подобное происшествие, размышлял он, произойти может в любую минуту, с каждым, если человек решит наложить на себя руки. Проблема в том, что Ступаков был не совсем обычный человек. Его приговорили к высшей мере наказания, а потому – чтобы правосудие свершилось, он должен был дожить до расстрела. Прокурор вряд ли согласится с размышлениями начальника о безысходности, о помутнении рассудка приговорённого к смерти, а если увидит в камере провод… Тут всё однозначно: преступную халатность допустил тот, кто заменяет начальника в ночное время – ДПНСИ.
«Провод… – в недоумении думал Анатолий Владимирович. – Чёртов провод… Скоро у зеков под подушками пистолет Макарова будем находить…».
По этажам СИЗО Анатолий поднимался быстро, вставляя разъём своей «фишки» в гнёзда автоматических замков дверей режимного корпуса. Дверь камеры ИМН была открыта, в узком коридоре спецпоста, дымя сигаретами, о чём-то тихо спорили между собой дежурный врач и ДПНСИ Бесфамильный. Старшина корпуса Петрович что-то фиксировал в постовой ведомости, а сержант Баранов, вытирая губы, доедал бутерброд. Увидев начальника, все выпрямились, а Анатолий Владимирович, хмуро кивнув подчинённым, подошёл к металлической двери.
В камере, на бетонном полу, лежал лицом вверх мёртвый Ступаков, его полосатый бушлат был расстёгнут, в вытянутых руках зажаты белые платки.
– Ну что? – спросил начальник доктора Лещова.
– Он более часа как мёртвый, когда сняли бедолагу, я попытался что-либо предпринять, но это уже не имело смысла, – спокойно, закуривая очередную сигарету, ответил врач.
– Что за провод, откуда он взялся? – спросил полковник, но ответа не последовало, все молчали.
Вот в этот момент Анатолий чётко понял: сейчас два часа ночи, и у него есть время до рассвета – если ничего нельзя изменить, надо попытаться хотя бы преподать это чрезвычайное происшествие по-своему. Последствия обратимы, пока о них не узнал прокурор.
– Докладывай, Ваня, – твёрдым голосом приказал начальник, – всё подробно и без спешки.
– Анатолий Владимирович, – начал Бесфамильный, заметно нервничая, – в полпервого сержант Годлянская, переключив камеру слежения на пост, где содержатся приговорённые к ИМН, зафиксировала, что сержант Баранов… спит, разложив на полу шинель. Аня, извините, сержант Годлянская, доложила об этом факте мне, позвонила на постовой телефон и, разбудив Баранова, приказала ему контролировать поведение приговорённых в камерах.
– В полпервого? – переспросил начальник для себя. – Значит, в ноль тридцать…
– Через четыре минуты, – продолжал Иван, – Баранов позвонил мне и доложил, что Ступаков… висит, касаясь коленями пола. Я быстро поднялся наверх. Вызвал старшину, доктора, и, как положено, по инструкции, открыл камеру. Обрезал провод, осуждённый упал на пол, а дальше… Доложили Вам, Анатолий Владимирович…
– Мне? Мне Годлянская позвонила в час десять. Чем вы, соколы, занимались сорок минут, начиная с половины первого?..
В камере повисла гнетущая тишина.
– А? – грозно переспросил начальник. – Ваня, давай по часам: ноль тридцать – сигнал от сержанта с пульта, так?
– Так, Анатолий Владимирович.
– Ноль тридцать пять – Баранов проснулся. Ноль часов сорок минут – Ступакова нашли повесившимся. Почему мне сообщили только через полчаса? Вы его хотели искусственным дыханием, что ли, воскресить? Лещов говорит, он более часа как мёртв. Сколько на твоих часах, Иван? Два? Я приехал около двух. Значит, Ступаков удавился как минимум в полночь?! Баранов, сейчас, конечно, не время, но с тобой мы обязательно поговорим на предмет твоего соответствия твоей фамилии… Иди контролируй – внимательно! – поведение остальных осуждённых, тебе легко, ты уже выспался, а из имээнщиков уже никто не спит! – приказал начальник.
Сержанта как ветром сдуло.
Анатолий Владимирович посмотрел на висельника. Потом, по направлению невидящего взгляда Ступакова, глянул на потолок, где, привязанный к вентиляционной отдушине, болтался кусок обрезанного провода. Покачав головой, начальник обратился к старшине:
– Петрович, развяжи ему на шее шнур. Становись на табуретку, сними оставшийся провод. Не суетись, выполняй аккуратно. Так. Хорошо. Давай мне куски провода.
Анатолий Владимирович быстро затолкал обрезки проводов в карман кителя. Огляделся – не выронил ли, не осталось ли на полу проволоки или фрагмента изоляции, которые могут натолкнуть следственную комиссию на ненужные мысли. Нет: обрезали аккуратно, всё было чисто.
Дальше следовали его приказания – одно за другим, и выполнять их предполагалось безоговорочно, благо – все понимали, сколько от этого зависит сейчас…
– Иван, перестань нервничать, займись делом, произведи тщательно обыск в камере, найди последние записи, может, написал записку Ступаков – это важно. Разожми кулаки – может, там что… Нет? Ладно, продолжай.
– Доктор, надень перчатки, бери его простынь и по периметру оторви прошитую тесьму. Быстро выполнять. Так, хорошо, всё делаем последовательно.
– Иван, приподними Ступакова и на этот характерный след на шее обмотай жгут от простыни, не спеши, надо точно попасть в странгуляционную борозду. Вы всё правильно поняли, сейчас будем повторно вешать Ступакова… Доктор, я понимаю, что след от провода и от скрученной тесьмы – разный. Но рискнуть стоит.
– Дальше. Доктор, Иван, поднимайте этого злодия, а ты, Петрович, жгут привязывай, в том месте, где была проволока. Хорошо завязал? Теперь – отпускайте его!
Трое подчинённых отпрянули.
Ступаков несколько секунд качался, как вдруг послышался характерный треск разрываемой ткани, жгут разорвался – и тело грохнулось на пол, голова Ступакова при этом сильно откинулась в сторону, а мутные глаза уставились в открытую дверь.
Прошла минута, две.
– Иван, доктор, что смотрите? Подняли Ступакова снова, а ты, старшина, завязывай на два узла разорванные куски жгута, – тихо приказал начальник. – Ничего-ничего, мы сами не знаем, с какой попытки ему удалось повеситься. Спокойно, главное – всё выполнять чётко. Завязал? Крепко завязал? Отпустили.
Ступаков качался, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону. Прислушиваясь, Анатолий Владимирович смотрел в пол, где перемещалась тень висельника, как будто жила отдельно от тела, и только тень от верёвки не отпускала её в мир иной, в мир теней…
А потом тень остановилась. Наблюдать это было немного жутко: словно душа, не сумев улететь из камеры, решила остаться тут навечно…
– Анатолий Владимирович… – вопросительно позвал кто-то, и начальник тут же отреагировал.
– Иван, перерезай жгут, возле его головы!
Тело, с обрывком жгута на шее, в третий раз с глухим звуком упало на бетонный пол.
– Накройте его простынёй, а теперь слушайте меня внимательно, даже чрезмерно внимательно, – спокойно сказал полковник. – Всё происходило так… Иван, записывай, произведёшь точный хронометраж, вплоть до секунды, все перемещения твои и твоих подчинённых. Итак: с поста, на пульт дежурной, в один час десять минут ночи поступила информация от постового, что в камере, где содержится приговоренный к ИМН Ступаков, случилось ЧП. Он висит. ДПНСИ капитан Бесфамильный в это время был в столовой, в другом крыле СИЗО, где контролировал закладку в котёл продуктов питания. Ему сержант Годлянская доложила этот факт по телефону. Время точно фиксируется. ДПНСИ быстро, по тревоге, прибежал на пост, увидел через глазок двери камеры, что осуждённый повесился. Затем приказывает сержанту Годлянской информировать начальника, по телефону вызвать по тревоге оперативную группу, доктора, старшину с ключами – и только тогда, строго соблюдая наши инструкции, открывает камеру. Первым вошёл в камеру ДПНСИ. Повторяю, каждый эпизод событий хронометрировать – это очень важно. Затем дежурный перерезает жгут от простыни, доктор пытается реанимировать Ступакова, но его профессиональные усилия оказались тщетными, по-видимому, наступила биологическая смерть. В ноль часов сорок три минуты приехал я – полковник Сметанин А.В., который зафиксировал факт суицида, а затем позвонил в департамент оперативному дежурному, в главк. Тебе, ДПНСИ, чётко, по минутам, с секундами, подробно, с изложением всех фактов, написать на моё имя рапорт. Учти, тебя будут перепроверять профессиональные сотрудники прокуратуры и следственного отдела. Всем, кто присутствовал здесь, очень подробно изложить всё в рапорте на мое имя. Иван, твой Баранов напишет обстоятельное объяснение под твою диктовку…
– Анатолий Владимирович, – смущённо спросил Бесфамильный, – что он должен написать? Что спал на посту?..
– Да хоть диареей страдал до часу ночи. Ты уж придумай. Что ещё, Ваня?
– Результаты обыска. Ничего… В его вещах каких-либо записок не найдено. Обнаружил дневник, но там в основном выписки из библии.
– Хорошо. После окончания следствия, а я думаю, что всё будет нормально, так как вы «действовали в рамках закона», через месяц на сержанта Баранова, ты, Иван, напишешь представление на увольнение из органов, с формулировкой «профессиональная непригодность». Вроде всё. И последнее. Всё, что вы изложите в рапортах, вызубрите, как таблицу умножения. Когда будете объясняться со следователем, факты должны повторяться, как через копирку… Что там за шум?
– Анатолий Владимирович, это Вас просят подойти к остальным камерам, где содержатся приговорённые к ИМН.
Начальник, конечно, понимал непростое состояние приговорённых. Ещё два дня назад, получив отказ в помиловании от последней инстанции – Президента, осуждённый Пермяков, виновный в шести убийствах, совершённых с особой жестокостью и цинизмом, был отправлен этапом на спецзону, где и привели в исполнение окончательный приговор – расстрел.
– Здесь начальник. Вопросы, замечания, быстро, мне некогда.
– Гражданин начальник, что – Ступаков коньки отбросил? – вкрадчивым голосом спросил Федосеев, из последней камеры. – Туда ему и дорога, он сволочь, девушек и детей мучил, а потом гробил. Я вот, Анатолий Владимирович, трёх бандитов кончил, так я честным советским людям помог. Общество мне спасибо должно сказать, правда? Подпишут мне помиловку, гражданин начальник?
– Началнык, – орал из соседней камеры приговорённый к расстрелу Руслан Эйгенашев, взорвавший дом, где под обломками погибло пять человек. – Бомба сам взорвался, ты знашь? Адвокат туда-суда ходыл, платыл, отэц дом продал, адвоката купыл, овэц продал, а мнэ прокурор дал «вышка». Пачему, началнык? Началнык, я амныстия хочу! Памаги амныстия делать, в гости, в Чечню прыглашаю, шашлык будэм кушат с барана, сэстру за тэбя отдам...
– Это ты «хозяин»? – завопил бывший военнослужащий, который в состоянии наркотического опьянения расстрелял пятерых сослуживцев в караульном помещении. – Слушай меня, хозяин! Я видел, как невиновного, бедного Ступакова отравили, убили, в параше утопили, а потом повесили. Если вы, волки позорные, меня утром не отпустите домой, а ты знаешь, кто я такой, – всех сдам Генеральному Прокурору и напишу жалобу Президенту за твой беспредел…
– Президенту своего хватает… – устало отмахнулся начальник, проходя дальше по коридору.
Для Анатолия Владимировича тюрьма давно стала давно вторым домом. Домом без уюта, где ему не раз приходилось выслушивать ”трогательные” истории, рассказы, исповеди, оскорбления, угрозы… Покинув этаж приговорённых к ИНМ, начальник изолятора вдруг остановился и приложил руку к сердцу. Минутная боль, вызванная возрастом и нервным напряжением, прошла, но неутешительные мысли остались. Мысли о том, что сотрудники, прослужившие за тюремным забором достаточно долго, чья психика систематически угнеталась, рано уходят из жизни. Это закономерно. Такова статистика.
На следующий день прокурор санкционировал уголовное дело – «преступная халатность при исполнении служебных обязанностей» – против ДПНСИ Бесфамильного. Начались долгие часы объяснений сотрудников, причастных к этому печальному инциденту, проверки, следственные эксперименты, вновь объяснения и разъяснения по новым фактам.
Вечером в кабинете начальника СИЗО полковника Сметанина собрался представительный форум руководства. Прокурор по надзору за местами лишения свободы, начальник Департамента региона, представители следственного управления...
– Ну что, Анатолий Владимирович, допустили преступную халатность, ваши подчинённые не выполняют свои обязанности, а вы их покрываете. Однако! – начал совещание прокурор по надзору, старший советник юстиции Крольков. – Документы вы грамотно составили, в объяснениях чётко изложены действия сотрудников, всё как по маслу, а приговорённые у вас вешаются, тем не менее. Это форменное безобразие. Гнать надо в шею таких офицеров…
Натянутые, часто конфликтные взаимоотношения складывались между прокурором по надзору и Сметаниным. Кролькову претил стиль руководства начальника СИЗО, а Анатолия Владимировича нервировали периодические просьбы и даже вымогательства прокурора в решении хозяйственных проблем его дома или дачи.
– Твой либерализм администрирования привёл к преступной халатности твоего подчинённого. Как к тебе обращаются, даже сержанты: Анатолий Владимирович. Что они – твои родственники? Вы носите погоны. Безобразие! Я как пацан краснел, когда меня ”строил” по телефону Прокурор Республики. Почему ты не информировал меня ночью? Я кто для тебя? – кричал главный надзиратель региона.
– Вы не кричите, Василий Васильевич, – спокойно прервал монолог прокурора, Сметанин. – Я доложил в три часа ночи своему руководству, ну а те в столицу и так далее… Главное – было ли нарушение должностных инструкций, тем более – имела ли место преступная халатность? Категорически заявляю, что этот факт повешения мы предотвратить не могли. Поясняю: с момента зафиксированного звонка, с поста, где нёс службу, кстати, очень добросовестный, контролёр, и до открытия камеры ДПНСИ с усиленной группой, прошло четыре минуты и тридцать пять секунд, так как камера, где содержится приговорённый к ИМН, открывается по особой инструкции. Помимо двух запоров, навесного замка и засова в этих камерах есть ещё и электронный замок, он открывается командой с пульта, на который надо ещё позвонить. У меня в СИЗО, Василий Васильевич, чётко отлаженный механизм, инструкции соблюдаются неукоснительно, вот только соблюдают их живые люди, а вы, извините за выражение, хотели бы видеть здесь иллюзионистов…
– Что вы имеете в виду, полковник Сметанин?
– Я вам объяснил: меры реагирования были приняты. Всё зафиксировано в рапортах и оперативном журнале. А проходить сквозь стены, передвигаться со скоростью звука и, тем более, воскрешать мертвецов офицеры СИЗО не могут, не обессудьте. Я думаю и уверен, что следственные действия, опросы и объяснения всех, кто причастен к этому событию, и меня в том числе, определят степень вины либо полной невиновности.
– Уважаемый Анатолий Владимирович, – прервал своего подчинённого начальник Департамента полковник Сугровский, – мы примем объективное решение по этому делу. Виновный сотрудник, если следствие докажет его вину, получит то, что заслужит, по факту суицида. А в объективности расследования чрезвычайного происшествия сотрудниками прокуратуры, под Вашим личным контролем, и следственной группы, мы не сомневаемся.
В процессе четырёхдневного расследования были выявлены ”вопиющие” нарушения режима содержания. Бесчисленные замки и запоры открываются со скрежетом, при этом все двери закрываются с оглушительным грохотом; камеры, где содержатся осуждённые, давно не крашены.
Приговорённые к ИМН и ожидающие приговора проявили исключительную солидарность в однообразных рассказах о том, что в ту ночь никто и ничего не слышал. «Хозяин»[3], говорили осуждённые, проявляет исключительную заботу о грешных их судьбах… Лишь солдат, расстрелявший своих сослуживцев, по секрету поведал прокурору, что он – внебрачный сын Министра внутренних дел и засекреченный сотрудник госбезопасности по кличке Шпалер.
Прошла неделя. Высокая комиссия и следственная проверка не выявила грубых должностных нарушений, как и фактов халатного отношения к служебным обязанностям. Дело закрыли из-за отсутствия состава преступления, а члены комиссии в своей пояснительной записке обратили внимание на чёткое и безукоризненное отношение к службе сержанта Баранова и рекомендовали руководству СИЗО представить его на повышение – ко внеочередному званию старшего сержанта.
А Ступакова закопали на кладбище, где на могиле не было ни холмика, ни креста, ни фамилии, только безликий номер на доске обозначил ему законное место на этой земле.
Тайну полковника Сметанина не узнал никто.
В ту ночь – уже позвонив по инстанциям и ожидая приезда прокурора и прочих должностных лиц – Анатолий Владимирович, один, снова поднялся на третий этаж, в злополучную камеру, где лежал Ступаков, накрытый рваной простынёй, с обрывком жгута на шее, и ещё раз осмотрел место предстоящей следственной драмы.
В проёме двери появился сержант с поста.
– Уйди с глаз моих и желательно быстро, – сказал начальник, – пересчитывай живых, Баранов, каждую минуту.
Взглянул на свисающий кусок тесьмы, привязанный к решётке вентиляционной отдушины. Кусок электрического провода, к тому времени уже надёжно припрятанный, всё ещё не давал ему покоя. Начальник СИЗО лихорадочно старался вспомнить всех, кто имеет отношение к корпусу ИМН. «Кто, кто, кто? – соображал он. – Кто мог передать смертнику Ступакову провод, кто этот ”пассажир”, обеспечивший ему такую ”выгодную” смерть? Нет ответа…».
Перед рассветом было удивительно тихо.
Белело прямоугольное пятно простыни на трупе. Глядя на него, начальник устало сказал в пустоту:
– Да, Ступаков, ты-то теперь уже ничего не скажешь…
Походив по камере, Анатолий Владимирович остановился перед картонной полкой возле бетонного возвышения – постели, где, отдельно от всех книг, стояла библия.
Он вспомнил слова Ивана – о выписках в дневнике имээнщика.
– Интересно, что же ты понял из этой книги… – ещё раз обратился Сметанин в пустоту и осторожно взял библию в руки.
Не успел он её пролистать – как неожиданно из библии выпал сложенный пополам тетрадный лист, исписанный мелким корявым почерком. Это было последнее послание Ступакова, приговорённого к высшей мере наказания за грабёж, изнасилование и убийство шести женщин и десятилетней школьницы. Листок был заложен между страницами Евангелия, и на одной из них была жирно подчёркнута ручкой фраза: «Мне отмщение, и Аз воздам»…
«30 – декабря.
Меня вызвали к адвокатессе Насте Прохоровой, которая поздравила меня с Новым Годом. Сука. Я расписался в ознакомлении, что мне ОТКАЗАНО в помиловании, но Настя сказала, что есть твёрдая надежда в ПОМИЛОВАНИИ Президентом – последняя инстанция. Не верю никому. Демократы! Мать вашу!
В последнею неделю спать не могу… ОНИ приходят ко мне во сне и тащат в туннель, я цепляюсь, не хочу, а они меня силой куда-то тащат. Лепила[4] – скотина, лекарства не даёт. Спать боюсь.
Только эта жирная Настя может выручить.
Сегодня я ей признался – где лежит тайник. Так как мне ничего не светит, пусть сука пользуется. В тайнике 324 грамма рыжья[5], всяких колец, цепочек, серёг, крестиков и другого барахла и 20 тысяч зелени.
Только дорого станет.
Об одном её попросил. Принести три метра тонкого двухжильного провода на следующее свидание, чтоб, я ей сказал, удлинить провод к радио, а то оно далеко и мне плохо слышно. И чекушку коньяка.
Настя повелась, глазки заблестели, шейка и ушки покраснели, я бы на воле поласкал бы её суку, а потом – как тех тварей…
ПОМИЛОВКИ НЕ БУДЕТ!
«А вы мне правду говорите про тайник?» – спросила.
Тварь, все они – суки! Одно рыжьё и цацки на уме.
ПОМИЛОВКИ НЕ БУДЕТ!
30 – марта.
Меня вызвали к Насте. Она нервничает. Как обычно, левую руку приковали к батарее, в правую дали ручку. Я ей написал на бумаге, ну как с тайником – все нормально? Она ответила – да. Сука – показала мне очередное постановление об отказе мне ПОМИЛОВАНИЯ!
А потом она из сумки достала коньяк – фанфурик, пожлобилась сука – и провод и тихо сказала, что это для радио. Она сидела спиной к старшине и он не видел, как она положила мне всё в шапку, которую я одел на голову. А потом я её попросил, чтобы она приехала на кладбище, где моя могила, чтобы поставить могильный камень и ещё свечку за упокой в церкви. Эта сука сидела, крутилась, и всё время смотрела на часы…
Когда подошёл капитан – режимник и старшина, который хотел меня шмонать, я сказал старшине, чтоб он снял с моей головы шапку – смотри, как меня вши заели, а лепила отморозился вообще. Это сработало, он отдернул руки. И меня не стали обыскивать. Брезгуют…
Сегодня последний день.
Ночью буду спать, как ребёнок.
Я ВСЕХ ВАС ВИДЕЛ В ГРОБУ !!!»
Анатолий Владимирович перечитал страницу дневниковых записей, а потом порвал тетрадный лист и сжёг здесь же, смыв пепел в сливную трубу.
Через месяц к Сметанину подошёл Иван Бесфамильный:
– Анатолий Владимирович, а у нас радость, третий сын родился! Толяном назвали.
– Ну, Сынок, поздравляю! – искренне обрадовался начальник.
– Одна только просьба к Вам… Не откажетесь быть его крёстным отцом?
– Ну, зачем же… зачем я буду тебе отказывать! С радостью, Сынок, с радостью!
[1] Приговорённый к ИМН – исключительной мере наказания (расстрелу), до введения моратория на смертную казнь.
[2] ДПНСИ – дежурный помощник начальника следственного изолятора.
[3] Хозяин (жаргон) – начальник сизо.
[4] Лепила – так осужденные называют врачей.
[5] Рыжьё – жаргон, всё, что изготовлено из золота.