Рассказ.
От стены перед входом в подвальчик с новой, недавно выкрашенной вывеской «Вино», отделилась сутулая, коротконогая фигура с взлохмаченными седыми волосами и таких замызганных штанах, словно их недавно вытащили из-под дворовой собаки, которой она служила подстилкой.
Любой завсегдатай окрестных пивнушек без труда узнал бы в нем Козюлю, получившего своё прозвище за пристрастие выуживать заскорузлыми пальцами из широких ноздрей козюли, внимательно их рассматривать, а потом вытирать о вечно грязные штаны.
Два года Козюля отбывал срок в местах не столь отдаленных за кражу нескольких банок масляной краски. Ему бы удалось избежать суда, если бы он вернул эту злосчастную краску, но он успел до того, как его поймали, обменять её на бутылку водки, которую тут же и выпил. Очередная судимость не убавила ни весёлости, ни пристрастия Козюли к похабным анекдотам, не избавила от пагубной страсти к алкоголю, из-за которого, как он считал, сыпались на его голову неприятности. Работы он никогда не боялся и его большие руки называли «золотыми», когда они не тряслись после запоя. Когда-то он был токарем высшего разряда, но его сгубило горло. Из-за него, ненасытного, он потерял семью, жильё и даже имя, порой, забывал. Козюля. Просто Козюля.
Приняв на грудь, он всем объяснялся в любви, всех целовал и приговаривал:
- Дайте мне поллитра и я переверну земной шар.
После освобождения он был трудоустроен в вагонное депо, ему дали место в общежитии, но зеленый змий вновь сделал своё коварное дело и Козюля остался на улице с парой сотен в кармане, чудом сохранившимися от первой и, по всей видимости, последней получки.
Сейчас он направлял свои стопы на рынок, где всегда можно отыскать собратьев по несчастью и, если крупно повезёт, удастся устроиться у кого-нибудь на квартире.
У рыбного ряда он сразу заметил Ирину. Она слегка подурнела за два года, что он её не видел, но всё равно была привлекательна, а, главное, он точно знал, что у неё есть большой дом. Да и работа была, можно сказать, престижная – продавцы рыбы всегда неплохо зарабатывали на обвесе и копеечка у них водилась.
Дождавшись одиннадцати часов, весь продрогший в своей дырявой фуфаечке, Козюля купил бутылку «Анапы». Он стоял напротив Ирины, держал бутылку в руке, готовый в любую минуту раскупорить и вылить вино в свою жаждущую утробу. При мысли об этом наслаждении он почувствовал, как дрожь пробежала по всему телу до самых кончиков пальцев, но всё-таки спрятал её под рубашку и, почувствовав её холод, слегка успокоился. Понаблюдав за Ириной ещё с полчаса, Козюля отделился от стены и двинулся к рыбному ряду.
- А я смотрю, долго ли Козюля будет стену подпирать.
Ирина приветствовала его так, словно они виделись вчера.
Сощурив бледно-голубые, давно поблекшие, глаза, Козюля окинул внимательным взглядом Ирину. Вблизи она выглядела хуже, чем издалека – под глазами синие полукружья, впалые щеки, изборожденные морщинами. Правда, сами глаза не изменились, не поблекли, смотрели всё так же остро, зло, вызывающе. Они словно дразнили: «А ну, зацепи меня! Посмотрим, что с тобой будет!» Несмотря на грязь на нарукавниках, видно было, что пальто у неё новое. Ещё острый глаз Козюли подметил, что кольцо с жемчужиной по-прежнему было при ней, только перекочевало с похудевшего безымянного пальца на средний. А раз не продала кольцо, значит, деньги у неё водились, и вообще, баба она была хоть куда.
Козюля растянул губы в улыбке, блеснув жёлтыми рандолевыми коронками, и заговорил ласково:
- Приветствую тебя, Ирина. Вот вернулся я и первым делом, дай, думаю, Ирочку навещу. Как папашка твой поживает? Да сынок?
Ирина громко, взахлёб, расхохоталась.
- Что, Сопля, то есть, Козюля, в зоне научили тебя вежливости? Ой, не могу! Вы посмотрите на него! – Она обращалась к стоявшим рядом продавщицам. Те начали прислушиваться к их разговору и посмеиваться вместе с Ириной над Козюлей.
Ирина оборвала смех и строго посмотрела на него.
- Папашка мой умер. Месяц уж как похоронили. А сына у меня нет.
- Тоже помер? – Козюля состроил гримасу состраданья.
- Не было его у меня никогда. Дочка. Семнадцать лет уже. Ты, Козюля, вежливым не прикидывайся, говори, что надо.
Мужик ухмыльнулся, и, глядя куда-то вдаль, поверх голов прозрачными глазами, заявил:
- Свататься к тебе пришел. Ты - баба видная, задорная. – Он приблизил своё лицо к Ирининому и уставился, не мигая, в её карие глаза: - Нравишься ты мне очень.
Она брезгливо отодвинулась от него, смерила горящим взглядом сверху вниз.
- Ты меня за дуру не принимай, знаю тебя, как облупленного. Жить, что ли негде?
Почмокав потрескавшимися губами, Козюля вздохнул:
- Негде. У тебя нельзя якорь бросить?
- На черта ты мне сдался. Не притон у меня.
- Так я ж по-серьёзному, с душой.
- А она есть у тебя? Уж давно где-нибудь под забором сдохла, а ты всё ходишь здесь, оболочка мозолистая. И потом, ростом ты не вышел, Козюля, чтобы ко мне свататься. Душа у тебя дохлая, тело гнилое, мысли тупые! - Ирина говорила зло, с придыханием. Ей доставляло удовольствие унижать Козюлю, как это часто бывает с теми, кто сам чувствует себя униженным, недостойным человеком, не согласным со своим положением, но не способным что-либо исправить в своей жизни. И вот это осознание, что Козюля ещё хуже, ещё никчемнее, чем она, возвышало Ирину в собственных глазах.
- Тогда помоги мне. Хоть под забором ночуй. Ладно бы лето, а то ведь – зима.
Покровительственно окинув взглядом Козюлю, Ирина слегка призадумалась, потом кивнула.
- Подожди до двух. Пойдем ко мне, познакомлю с одной. Есть у неё угол. Мужиков она страсть как любит, а сейчас одна.
Козюля радостно заулыбался.
- Я и бутылку купил.
- Одну?
- Одну.
- Анапу?
- Ага.
- Ещё купи. А я закуску обеспечу.
К Ирининому дому они подкатили на такси, с шумом выбрались из машины, Ирина расплатилась с водителем.
Одуревший от столь невиданной роскоши, Козюля восхищенно смотрел на Ирину снизу вверх.
- Шикарно живешь, Ирка. На такси разъезжаешь.
- Такой пустяк я могу себе позволить.
Подняв сумку, она величественно прошествовала мимо Козюли, и у того перехватило дыхание.
Дом у Ирины добротный: двухэтажный, выложенный из белого кирпича, с большими окнами. Но особенно ему понравилась входная дверь, сделанная из натурального дерева с вырезанным на ней замысловатым узором и позолоченной массивной ручкой. Мебель стояла нестарая, пол устилали ковры.
Ирина провела Козюлю на кухню.
- Сиди здесь, а я свистну Нимфу. А понравишься ты ей или нет, твоя проблема. Да не шнырь нигде, если стащишь чего, из-под земли достану и удавлю.
- Не боись. У друзей не ворую.
Едва за ней захлопнулась дверь, Козюля цепко и быстро огляделся. Ему подумалось, что будь у него такое жильё, как у Ирины, глядишь, и он бы был человеком, бросил пить и красть. При мысли о воровстве руки сами потянулись к дверце кухонного стола. Тяга к присваиванию того, что «плохо лежит», была сильнее благих намерений, и он дрожащей рукой открыл стол. Внизу стояли коробки с какими-то немыслимыми домашними электроприборами, назначение которых ему было неведомо. На верхней полке громоздились кульки с крупами. Всё большое, и лишь внизу, в самом углу лежала небольшая коробочка. Козюля извлёк её. Это был маленький, для стакана, кипятильник. Сунув его за пазуху, туда, где прятались две бутылки вина, он захлопнул дверцу и выпрямился, воровато озираясь.
Прислонившись к косяку, стояла девушка.
Она была необыкновенно хороша. У Козюли даже перехватило дыхание. Он и не подозревал, что такие красотки запросто по земле ходят и живут среди обыкновенных людей. Она презрительно смотрела на Козюлю. Её сощуренные пронзительно-синие глаза словно буравили его, губы кривились в усмешке.
- Здрасте. – Козюля приветливо кивал девушке, а его трясущаяся рука тем временем вытаскивала из-за пазухи коробочку.
- Вы меня извините. Это я так…
Девушка молчала, выражение её лица не менялось.
- Я пошутил. Люблю шутки… дурацкие. Розыгрыши разные…
Он с невероятной проворностью положил коробочку в стол, захлопнул дверцу и выпрямился.
Девушка прошла к плите, зажгла газ и поставила на огонь чайник. Посмотрела на Козюлю не зло, а, скорее, устало.
- На какой помойке она вас подобрала?
- Что?
Она повторила громче:
- С какой помойки, говорю, вас сюда притащили?
- А-а… - Козюля вдруг смутился и пару раз шеркнул руками по своим замызганным штанам, видимо, надеясь, что от этого они станут чище.
- Не нужно стряхивать здесь своих блох! – Девушка резко повысила голос и вся подалась в сторону Козюли.
Реакция на такие выпады у Козюли была отменная и, решив, что его хотят ударить, он вместе с табуретом отодвинулся к самой стене.
Девушка едва не рассмеялась. Козюля видел, что она с трудом сдерживает улыбку и ему стало легче на душе при мысли, что она не злобная, а, скорее, наоборот.
- Вы не ответили на мой вопрос.
- А что вы у меня спросили?
- Вы давно освободились?
- Вы знаете, кто я такой?
- Ничего лично о вас не знаю. Но такие, как вы, хотя бы однажды, но сидят в тюрьме. Разве нет?
Козюля молчал.
- Так зачем вы сюда притащились? Негде выпить? – налив в чашку чай, девушка достала из сумки колбасу и сделала бутерброды.
Козюля вспомнил, что ничего не ел весь день и шумно сглотнул слюну. Девушка внимательно посмотрела на него и протянула бутерброд. Он уставился на толстый кусочек розовой, с белыми пятнышками жира колбасы, уютно покоившийся на куске свежего белого хлеба, и не мог отвести глаз.
- Ешь.
- Спасибо. Я не голодный. – Но он снова невольно сглотнул слюну.
- Глаза у тебя, как у голодного волка. Ешь, а то заберу. – Девушка протянула руку за бутербродом, но Козюля не мог больше церемониться и опередил её, схватив бутерброд обеими руками, он почти целиком засунул его в рот и принялся быстро жевать.
Забрав тарелку с бутербродами и чай, девушка вышла из кухни.
Проглотив остатки хлеба с колбасой, Козюля обнюхал пальцы. Они вкусно пахли мясом и чесноком, и ещё какими-то специями, и уставился прозрачными глазами на начатый батон колбасы.
Он понимал, что не сможет долго истекать слюной при мысли о желанной колбасе, которая лежала так близко, и нужно было лишь протянуть руку, которая слегка подрагивала, лежа на краю стола, чтобы утолить голод.
От очередной кражи Козюлю уберег приход Ирины. Войдя в кухню, она пристально посмотрела на него. Он широко улыбнулся, искренне радуясь тому, что неожиданный приход девушки помешал ему украсть кипятильник, и он может теперь смело смотреть в глаза хозяйке дома и от этого его ставка повышается. Он даже зауважал себя, словно в этом была его заслуга.
Ирина отошла от двери и взору Козюли предстала умопомрачительного вида особа.
Она, по-видимому, жила неподалёку, так как пришла без пальто. На ней была кофта неопределённого цвета, застегнутая на одну пуговицу, под которой виднелось трикотажное короткое платье, туго обтягивающее большой, отвислый живот. Из-под платья виднелись, по всей видимости, ещё совершенно новые мужские кальсоны небесного цвета. Козюля подумал, что она надела эту обновку ради знакомства с ним и ему стало обидно, что Ирина привела для него такую неказистую бабенку. Ведь, несмотря на внешнюю никчемность, чувство прекрасного всегда теплилось в его душе и женщины ему нравились красивые.
Он отодвинулся на самый край стола и оттуда наблюдал, как дама, которую Ирина называла Нимфой, не сочтя нужным их представить друг другу, курила, оставляя следы от яркой помады на «приме», сипло хохотала, обнажая черный беззубый рот, и то и дело отпускала грязные словечки, подзадоривая Козюлю. Но он всё больше отмалчивался и придавался мечтам, что живет в этом доме, ест в этой кухне и спит рядом с Ириной.
Он уже совсем утвердился в мысли, что попробует как-нибудь уломать Ирину. Быть может, ему даже удастся залезть к ней в кровать, и она, всё же, изменит свое решение, и не заметил, когда в кухню вошел мужчина. Сначала Козюля обратил внимание на то, как Ирина вдруг томно опустила свои царские глаза, потом стрельнула ими мимо него и радостно улыбнулась тому, кто стоял у него за спиной.
Вернулся с работы Сан Саныч – очередной сожитель Ирины.
Когда-то он преподавал в механическом техникуме, но начал здорово пить и его уволили. В его манере говорить ещё была заметна былая интеллигентность, но остатки воспитания исчезали сразу, как только он напивался. Судя по всему, ему очень не хотелось прощаться с тем миром, в котором он ещё недавно вращался, и, будучи убежден, что каждый интеллигентный человек обязательно должен носить галстук, он носил его всегда, даже если на нём были спортивные штаны. Ещё на нем был серый, потертый на рукавах пиджак и ярко-красная нейлоновая рубашка, в руках он держал шляпу. Он был лыс, высок, тощ не в меру и до слащавости улыбчив. Где работал Сан Саныч никто не знал, денег он никогда не имел, но каждое утро, в половине восьмого исправно уходил на работу.
Фасонисто раскланявшись с Нимфой и Козюлей, Сан Саныч с хозяйской небрежностью заглянул в кастрюлю, стоявшую на плите, потрогал кончиком ножа варившуюся картошку.
- Проголодался я, Ирочка.
Наклонившись, он небрежно чмокнул её в затылок.
У Козюли перехватило дыхание и, окончательно поняв, что его ставка бита, он перевел глаза на Нимфу, надеясь рассмотреть в ней хоть что-нибудь прекрасное.
Исчезнув ненадолго из кухни, Сан Саныч вернулся с трехлитровой банкой вина.
- Матушка меня угостила. Неси, говорит, Ирочке, ей понравится.
Они выпили и какое-то время молча и сосредоточенно жевали. Приунывший при виде Сан Саныча Козюля взбодрился после первой рюмки и совсем развеселился, проглотив пару бутербродов и, похрустывая соленым огурчиком, благожелательно посматривал на Нимфу, казавшуюся теперь почти привлекательной.
Закончив с уроками, Анна постелила постель. Голоса за стеной зазвучали громче, послышался звон бьющейся посуды, пронзительно завопила Нимфа.
Анна быстро прошла по коридору и распахнула дверь в кухню.
В нос ударил резкий запах лука и вина, разлитого на полу. На столе возвышалась наполовину пустая банка, огрызки хлеба, лука и колбасы.
Всё выглядело настолько непривлекательно, что если бы художнику вздумалось написать сей натюрморт с натуры, то его можно было бы рекомендовать повесить над столом человека, желающего похудеть или избавиться от алкогольной зависимости..
Ирина крепко спала, уронив голову на стол, и что-то бормотала во сне, блаженно улыбаясь. Её когда-то шикарные волосы, утратившие былой блеск, и имевшие сходство с паклей, рассыпались по плечам. Она напоминала неухоженную собаку, которую хозяин забыл выпроводить на улицу и она, разомлев, заснула в тепле, и ничто не могло потревожить её беспечный сон.
Зажатая в углу между холодильником и раковиной Нимфа оборонялась от Сан Саныча, пытавшегося ухватить её за горло. Она ловко уворачивалась и громко вопила. Козюля тянул Сан Саныча за рубашку и примирительно говорил:
- Слышь, мужик, не тронь бабу. Бабу не тронь, ну её к черту!
Сан Санычу удалось дотянуться до шеи Нимфы, и он с силой начал сжимать её обеими руками.
- Продажная тварь! Ирке меня заложить хочешь? Не успеешь, задавлю.
Нимфа вращала выпученными глазами, хрипела и изо всех сил впивала обкусанные ногти в тощую грудь Сан Саныча. Потом она закатила глаза и начала оседать.
Зная, каким жестоким и необузданным становится тихий и слезливо-вежливый Сан Саныч после нескольких рюмок, Анна поняла, что жизнь Нимфы висит на волоске и, недолго думая, что было силы, оттолкнула Сан Саныча и его лысая башка ударилась об угол металлической вытяжки.
Застыв на мгновение, он медленно опустился на колени, потом упал, придавив собой хрипящую Нимфу. Темная густая кровь заливала ей лицо и она, отдышавшись, снова начала истошно вопить.
Анне казалось, что Сан Саныч целую вечность лежит у её ног и не дышит. На полу растекалась кровавая лужа.
Козюля медленно приблизился, приложил палец к сонной артерии. Пульса не было. Он мгновенно протрезвел и начал продвигаться к двери. Меньше всего ему хотелось иметь дело с милицией.
Девушка побледнела и смотрела на него испуганно.
Козюля остановился, потоптался, потом вернулся, произнес негромко:
- Иди в комнату, ложись спать. И всегда и всюду тверди одно: ты спала и ничего не видела.
Девушка заплакала:
- Я .. Я его..
- Нет, не ты! Тише.. Никто ничего не видел. Уходи!
- Я не могу!
- Иди! – Козюля удивился твердости своего голоса. - Тебе туда нельзя, а мне привычно.
Нимфа перестала орать, прошептала сипло:
- Убийца! Ирка привела в дом убийцу!
Оттолкнув девушку, Козюля склонился над Нимфой:
- Ну, что, страшно стало?
Перед тем, как за спиной Анны с глухим лязгом захлопнулась тяжелая металлическая дверь, она услышала, как один охранник сказал другому:
- Красотка опять к нему приехала. Что их связывает, интересно?
- Может, и в самом деле родственница, как утверждает?
В комнате для свиданий стены были выкрашены серой краской. Почему-то всегда в казенных учреждениях используют такие угрюмые цвета, как будто в мире не существует других, более жизнерадостных, ободряющих, вселяющих надежду на лучшее. За металлическим столом сидел довольный Козюля. Анна обняла его, села напротив, разложила привезенные угощения.
- Ешь. Голодный, поди?
- Что ты? Нас тут кормят. Мне хватает. Я не прихотливый. А ты - молодец. Как они тебя пускают?
- Несколько купюр действуют на них магически и они верят, что я – твоя племянница. Через три месяца, после освобождения, я тебя заберу к себе.
- Твой муж не будет против?
- Разве он может быть против? – Анна мягко улыбнулась.
На протяжении долгих лет желтая пресса гадала: что за старик невзрачной наружности живет в роскошном доме владелицы модного журнала Анны Новицкой и по совместительству жены крупнейшего бизнесмена, сумевшего поучаствовать в дележе социалистической собственности на заре перестройки? Тысячедолларовый костюм сидел на старике, как седло на корове, и волосы, стриженные у искусного мастера, всё равно торчали в разные стороны. Каждую неделю он посещал Елоховскую церковь, куда привозили его на черном «мерседесе» охранники банкира, мужа Новицкой, которые обращались с ним очень почтительно.
Однажды, особо пронырливый журналист смог задать старику вопрос:
- За кого свечи ставите?
- За здравие рабы Божьей Анны. - Вежливо ответил тот.
- А кем вам приходится Анна Новицкая?
Старик не ответил, блаженно улыбнулся. Охранники оттеснили назойливого журналиста, встав у него по бокам, чтобы его на затолкали в давке.
Когда он умер, за гробом шла красавица Анна Новицкая с мужем и дочерью. Его похоронили с большими почестями, и на могиле поставили гранитный памятник. Надпись гласила, что здесь похоронен Милованов Георгий Макарович. Вездесущие журналисты так и не смогли узнать, кем он приходится Анне. Решили, что и в самом деле дядя или ещё какой-нибудь дальний родственник.