Стоянка поезда три минуты

Борис Лембик
                Стоянка поезда три минуты

 Из серии "Погружаясь в прошлое..."

Ворона ходила по рельсам. Вернее, она как заправский эквилибрист перебирала лапами по их отполированной колёсами поверхности,и при этом постоянно вертела головой. Правильнее сказать она не вертела, а прямо выворачивала её набок, косясь на шпалы. Если что-то там интересовало, то она спрыгивала вниз и начинала клевать, а затем снова прыжок на рельс.  При этом косыми взглядами она успевала посматривать на меня. Можно было, конечно, ещё посидеть, понаблюдать, но заныли колени от неудобного сидения на низком бордюре и пришлось встать. Возраст, однако. Ворона тут же взмахнула крыльями  и перелетела подальше от меня, на всякий случай.

- Рельсы, шпалы. Рельсы, шпалы, – как там дальше в старой детской песенке?
Рельсы, шпалы, всё вроде бы как раньше, но как будто что-то не так. Рельсы и шпалы – как обычно, но чего не хватает. Да-а. Нет запаха, того «вонючего» специфического запаха креозота, котором пропитывали деревянные шпалы. Запаха шпал, запаха путей, запаха станций, отличительного запаха железной дороги.

Того запаха, который ударил в нос впервые в далекие шестидесятые при первых поездках по железной дороге.   Для мальчишки с небольшого степного хуторка это было как признак другого мира, новых ожиданий и ощущений. Этот пристанционный вокзал, с полами, выложенными желтой кафельной плиткой, с фанерными желтыми лавочками выгнутой формы, гулко гремящими на кривом полу  в высоком пространстве вокзала при любом движении. И народ, собирающийся внутри и на перроне, движущийся в разные стороны.

Постоянно хлопает дверь и входящий направляется к расписанию поездов, стоит, задрав голову,  читает, смотрит на часы. Другой же идёт к билетной кассе занять очередь или сразу к окошку, что-либо спросить. Третий останавливается у двери, осматривает зал, выискивая знакомых, и движется к ним, или же уходит. Самое бойкое место у кассы. Над маленьким окном в выкрашенной зеленой масляной краской стене висит черная табличка. Окошечко такое маленькое, что, нагнувшись, туда модно вставить только голову, плечи остаются снаружи. Сбоку прикреплен листочек, как окажется, на нем записываются в очередь на проходящие поезда. Иногда кто-то пытается пробраться вперед, его одергивают.

Там, у кассы, стоит отец и присматривает оттуда за мной и вещами. Я караулю вещи, смотрю, сколько человек осталось перед ним в очереди и переживаю, хватит ли нам билетов. Вот отец отходит от кассы, прячет сдачу в карман и начинает изучать билеты. В руках у него маленькие коричневые картонки, он читает их, поднимает вверх и смотрит на просвет. Мне тоже хочется подержать наши билеты в руках. Но...
- Потом наиграешься, - говорит отец.

А на перроне своя жизнь, ускоряющаяся по мере приближения времени прибытия поезда. Местные по деревянному настилу торопятся перейти пути, дети и подростки носятся по этому мостку на велосипедах и мопедах. Блестят рельсы, нагретые за день горячим степным солнцем, и видно, как над ними колышется воздух, поднимается небольшое марево. Запах пропитки забивает все остальное.

Прямо перед вокзалом две большие цветущие клумбы, огороженные красивым металлическим заборчиком. На дорожке между ними лужа, оставшаяся от последнего дождя. Направо, почти вплотную к пути, стоит круглое здание из красного кирпича - водокачка. Где-то вверху, над головой, из неё висит труба, сбоку из стены торчат краны. Вдалеке видно высокое серое здание элеватора и пути, повернувшие к нему. Немного в стороне от вокзала на третьем пути стоят платформы, работает кран. По платформам ходят мужики и кто-то из них, уже пьяненький, непрерывно и громко матерится.

Темнеет. Народ в вокзале зашевелился и двинулся на перрон - скоро поезд. На перроне начинается толкотня, одни просто стоят кучками, а вторые тащат свои чемоданы и сумки, стараясь угадать и заранее найти на платформе место у своего вагона.  Причем почему-то одни считают, что нумерация вагонов будет с головы поезда, а другие наоборот. Из-за этого расспросы и постоянные перебежки по платформе.

Перронная жизнь - торопливая, суетная, эмоциональная.
- СыночОк! Тута  трэтий будэ, чи ни?
- Земеля, а до двенадцатого вагона далеко?
А рядом:
- Долго ждем, как бы мясо не потекло.
- Га!
- Чего гакаешь, чемодан проверь.

Шаркая ногами в самодельных брезентовых тапках проходит старый казак, высокий и худой, выделяясь среди остальных брюками-галифе с лампасами и армейской фуражкой. Ему приходится обходить пассажиров, лавируя между ними. В суете не все уступают ему дорогу, он начинает сердится и дальше идет, бормоча,перемежая слова матом.
- За что воевали, за что кровь проливали?

Наш  вагон в конце состава и мы уходим подальше от вокзала. Уже закончилась платформа, приходится спуститься вниз и двигаться по тропке. Редкие фонари оставляют только светлое пятно на земле возле столба. Темно.
Вдали появляется свет от тепловоза, постепенно он становится ярче и ярче. Вот поезд поворачивает на стрелке на ближний путь, ослепляя лучом прожектора. Мимо прогремел тепловоз, замедляясь, катятся вагоны и все судорожно вглядываются в окна стараясь разглядеть номер.
Всё, поезд остановился.
- Ах ты, леший! Казала тоби, пийдэм дальше, а теперь еще три вагоны бигты!
- Сама сказала, тут стий!

Где-то вверху со щелчком открывается дверь, тусклый свет от тамбурного фонаря падает вниз. Вместе со светом бьют  в нос вагонные запахи: угольный, дымный и, конечно, туалетный. Лязгает откидывающаяся площадка, сверху с чемоданами устремляются выходящие. А внизу уже толпятся новые пассажиры, стараясь занять местечко поближе к входу, чтобы заскочить побыстрее в вагон. Толкотня.
- Куда прёшь! Билет покажи! - строгим окриком пытается навести порядок грубоватая проводница.

Отец приподнимает меня на ступеньку, подает угловатый чемодан и забирается следом. Впереди и за нами люди с вещами, толкаясь и поругиваясь, заполняют тамбур.

Но вот все в вагоне, кто-то уже успел найти себе место, а другие еще перемещаются по проходу. Где-то впереди свистнул локомотив, громыхнула сцепка между вагонами, состав дернулся и поехал. За окном сначала медленно, а потом всё быстрее мелькают фонари на перроне. Хлопая дверями в вагон возвращается проводник.
Ну, всё! Стоянка кончилась. Поехали.

А как теперь поживаешь, станция? Зачем спрашиваю, ведь знаю что плохо. Остались в прошлом длинное расписание поездов, шумный вокзал, многолюдный перрон. Проскакивают мимо пассажирские и скорые поезда, лишь местный «рабочий» поезд остается верен тебе. Как тебя, поезд, теперь называют? Кукушка?
Я сам уже не могу вспомнить, когда последний раз приезжал или уезжал с твоего перрона. Последние годы просто проезжал мимо тебя по пути  от райцентра или трассы до нашего хутора на автобусе или автомобиле, потому что так удобнее, быстрее, надежнее. Но каждый раз что-то тревожит.

Вот очередная поездка в Волгоград заканчивается и впереди возвращение домой мимо родных мест.  От волгоградского перрона отходит скорый поезд на Москву и почти сразу появляется ощущение ожидания, ожидания встречи с детством, юностью, прошлым. И нарастает это чувство с каждой станцией, и с каждым часом пути, с каждым километром.  Ты уже у окна. И вот справа появляются первые дома поселка, станционные постройки, потом пустой перрон и вокзал. Промелькнувшее здание с высокими окнами и табличкой «Панфилово» совсем уже не кажется большим, оно как бы вросло в землю за эти годы.  Ещё мелькнул небольшой парк, водокачка, атрибут твоего перрона, всё, станция закончилась.

Вот уже проскочили улицу, выходящую на гредер к нашим хуторам, элеватор, переезд. Поезд всё дальше уносит от родных мест. До свидания, малая родина. До очередной встречи.

P.S. Что увижу я при новой встрече? Точно, что не будет сломанной летом 2012 года водокачки, части спиленных деревьев, а может и самого вокзала. Мелькнуло где-то в Интернете что дни его сочтены, поскольку некому платить за землю, на которой он расположен. Так что судьба его неизвестна. Но стоит пока вокзал, только вывеску перенесли на техническое здание.

И все равно, до встречи.