Неповторимо и непоправимо уносятся годы. Мы идём по анфиладе дней, не замечая, как меняются сезоны. Ёлка за ёлкой теряют иголки и выбрасываются на помойку. Чертыхаясь: «Надо искусственную купить», - мы пылесосим ковёр. И до следующего католического Рождества не успеваем выполнить задуманное. Или не хотим.
Должно же хоть что-нибудь в этой жизни быть натуральным, естественным. Так пусть хоть новогодняя гостья...
И наше восприятие мира.
«Он родился в День Победы, а ушел в День России», - сказала женщина-экскурсовод. И правда! Как правда и то, что первый день стал таким через много лет после рождения, и Окуджава вместе со своим поколением «приближал его, как мог», а второй определили нашим символом только через два года после смерти поэта.
Переделкино переделИвается и переделЫвается. В зачарованном тихом лесу вспениваются особняки. Богатство выпячивается, а потом прячется между елей за глухими заборами. Кое-где нищета сквозит сквозь штакетник. Вдоль узеньких дачных дорог – по доходам «дачников» – канавки местами взяты в бетонные берега, но кое-где завалены мусором. Следуя указателям и карте, находим улицу Довженко. Здесь на улице, названной в честь украинского режиссера-писателя-драматурга, в дачном домике, полученном после кончины вдовы Евгения Петрова (Кто это? Понятно, фамилия употребительная. Намекну! Ильф и... Вспомнили? То-то!), на веранде, переоборудованной под кабинет, отдыхал и творил, грустил и смеялся, уединялся и встречался с друзьями, короче — жил родившийся на Арбате интернациональный (отец грузин, мать армянка) автор бессмертных стихов, которые сам же и сделал песнями.
Московский муравей убегал сюда из столичного муравейника. Не молиться, писать. Если дом, по мнению англичан — это крепость, то квартира в писательском доме в Безбожном переулке — это, хоть плачь, проходной двор. А произведения литературы, как известно, зарождается бурей, но для реализации требуют тишины и хотя бы уголка кухонного стола. Ну, как правило!
Бурь и нервотрепки поэту хватало. В семнадцать ушел на войну. Был ранен под Моздоком (не чеченской пулей, не будем путать эпохи!). Только через семнадцать лет — после реабилитации родителей — вернулся в Москву. Фронтовик получал образование после войны «вдогонку», но путь в столицу был закрыт как сыну врагов народа. Учительствовал в калужской глубинке под Козельском. На изломе века сотрудничал с газетой в областном центре. Писал...
Сколько поэтов сегодня переводит бумагу, или забивает компьютер гигабайтами сочинений в своих городах и весях? Десятки тысяч. Сколько среди них Богом поцелованных? Сотни. А кого из них узнает мир? Хорошо, если единицы. Естественный в своей неестественности отбор. Впрочем, у всех сегодня есть способ заявиться — интернет. Заявиться и сразу же безнадёжно затеряться на всемирной информационной помойке. Кто и кому нужен в его лабиринтах?
А тогда были только книги, и там же в Калуге вышел первый сборник стихов...
Поэту повезло. Он вернулся в столицу после смерти Кобы и партосуждения (но не покаяния) его преступлений. Вписал чудесную страницу в эпоху шестидесятников.
Ещё как повезло... Не попал под бульдозерную заботу хрущевизма. Не посадили (как Бродского и др.). Не выбросили за бугор (как Галича и пр.), и не поставили заслона перед публикациями как Высоцкому (и т.д.). Повезло ли? Скорее, власть с ироническим прищуром смотрела на телодвижения человека перевалившего на четвертый десяток…
В этом возрасте «начинать»? Ха, в этом возрасте заканчивают! Или при-...
Не прикончили. Оброню догадку, но Булату Окуджаве помогал маленький щит, который, и это тоже моя версия, сильно жег ему руки. В любую минуту поэта могли вынести на этом щите вперед ногами. Партбилет обоюдоостр. Кроме того, в отличие, допустим, от Бродского он был признан как поэт. С 1962 года член Союза писателей СССР. Вопросы есть? Писатель работает, даже если он нигде не работает.
Не запил в застое. Пел о чести, достоинстве и любви.
И вырвался на свободу. Она не была безграничной, но она была свободна от оков регламентов штатного партактивного или СМИшного подси- (извините) подпевалы. Творил свободно, как жил. Вот тут бы и вспомнить ситуацию 1972 года, когда он едва не пошел по стопам Пастернака. За книжку, вышедшую за рубежом, его едва не вытолкнули из КПСС. А это был бы крах. Дело заело на уровне МГК, не утвердили решение первички. Не исключили. Кто пришел на помощь автору «Полночного троллейбуса»? Кто помог победить поэту, заявившему «...нам нужна одна победа!» в «Белорусском вокзале». Теперь не узнать. Меч просвистел над головой одного из основателей авторской песни в СССР. А партия? Да он сам к тому времени исключил её из себя...
Но популярность ему не простили. Только в семидесятых вышла первая пластинка. В Париже, для сравнения, в 1968, лет на пять раньше. Не простили, но подтравливали. И подначивали. Обходили наградами и званиями. Медаль «За оборону Кавказа» из другой эпохи. Разменный орден «Дружбы народов» (1984) не в счет. Видимо, считали, что ему достаточно признания за рубежом. Задевало это его? Ранило?
Не сомневаюсь. Ни одна пуля критиков не пролетает мимо. Окужава уцелел. Стал лауреатом Букеровской премии. Участвовал в ПЕН-клубе... Пел.
Болел. И умер.
А для нас крутятся фильмы, листаются страницы книг... Для неравнодушных есть в Переделкино маленький музейчик, в котором так много тепла даже в самый непогожий день.
Песни Окуджавы звучат.
И будут, «...пока еще ярок свет».