Как звали того взрывника с прокопьевской шахты «Тырганская» уже никто не помнит. Поэтому, воспользовавшись железобетонным произведением Никифора Ляписа «Баллада о гангрене» назовём его Гаврилой. После чего на ум приходит нетленка, что-то типа:
Гаврила наш служил на шахте.
Гаврила уголь отпалил…
Впрочем, в тот день по каким-то причинам Гаврила не стал отпаливать забой. Это прискорбное для угольной промышленности обстоятельство, тем не менее, самого взрывника нисколько не смутило. Более того, позволяло задолго до окончания смены выйти на-гора.
Но одному тащить груз в пол центнера весом как-то несподручно, поэтому попросил горного мастера Виталия Петрова (вот здесь имя и фамилия достоверные) дать сумконосов. Для информации: сумконос – это не профессия, а скорее временное поручение. Так вот, попросить-то попросил, только, кто ж ему их выделит, когда до конца смены ещё четыре часа пахать. «Ага, - говорит мастер, - сейчас, только валенки зашнурую… Смену отработаем – поможем».
Да пошли вы: навьючился Гаврила не хуже того верблюда, и с вещами – на выход. Кое-как добрался до грузоходового ската, скидал в бадью скипа – ну, это такой подъёмный механизм – взрывчатку, персональные приборы, самоспасатель, не распакованный сидор с тормозком и налегке полез по ходку наверх. А это - семьдесят метров по вертикали.
В это время Петров, обнаружив, что кое-кто пытается облегчить себе жизнь, разгружает бадью: ребята ишачат, а ты балду гонять удумал, не выйдет. Гаврила – вся задница в мыле – преодолевает последнюю ступеньку, включает лебёдку. Бадья поднимается. Во, едритва, наморщил серое вещество взрывник, я чё, типа забыл загрузить? Бли-и-ин, склероз… Включает лебёдку, теперь уже в обратную сторону, а сам начинает спускаться по ходку.
В это время Петров, видя опускающуюся бадью, подставляет под неё весь груз. Трёхсотпятидесятикилограммовая дура его, естественно, придавливает всей своей гравитацией. Гаврила, спустившись, обнаруживает, что для полного счастья как раз этого-то ему и не хватает. От полного безандестенда башню сносит окончательно. Он пытается взять бадейный вес с трёх подходов, но чуть не отбрасывает портянки. Борьба заканчивается за явным преимуществом скипового механизма.
Делать нечего: по тому же ходку вновь поднимается на поверхность, слегка продёргивает лебёдку вира. Потом на трясущихся ногах лезет вниз, вытаскивает из-под бадьи и складывает в неё ненавистное имущество, ползёт с передышками вверх (а в это время Петров…). Ну, с Богом: включает мотор… Бадья, сами понимаете, пустая.
И тут Гаврила взорвался без запала: «Т-тваю, накрылся ранний выход медным тазом. Я думал чего это, а оно вон что, шутить изволите…» Уже в который раз запускает проклятую бадью в чрево шахты, плюёт ей вслед. И тут… И тут внутренний голос (где ж он раньше был?) подсказывает, что все подотчётные матценности сейчас непременно будут ею придавлены: вот вам. Как только бадья финишировала, слегка даёт ей вира. Потом по уже натоптанным ходкам в совершенном беспамятстве лезет в горное чрево, приторачивает к себе бесконечно тяжёлый груз и, проклиная день, когда мама родила, карабкается, теряя временно-пространственные ориентиры, вверх, к свету…