Самое страшное детское воспоминание моей мамы – это школа. Первый урок на протяжении многих лет начинался для нее с дикого приступа рвоты. Причем рвало маму на тетрадь соседа - Миши Массова. Удивительный мальчик Миша каждый раз делал вид, что ничего не произошло. А еще более удивительные родители мальчика, прекрасно зная о странной особенности его соседки, почему-то упрашивали учителей не рассаживать Мишу и Галю. Возможно, таким образом они воспитывали в сыне чувство сострадания. Но не о Мише сейчас речь. И не о маме. Мама оказалась лишь жертвой непреодолимых жизненных обстоятельств. Вернее – одного обстоятельства. Оно носило название «завтрак». А авторами этого обстоятельства были бабушка с дедушкой.
Так вот… Каждое утро на завтрак мама получала гигантский бутерброд. Длинная французская булка разрезалась на две части, смазывалась изнутри маслом и отправлялась маме в рот. Под позывные «Пионерской зорьки», кривляние дедушки, который почему-то считал, что чем смешнее будет гримаса на его лице, тем легче достигнет своей цели булка, и под угрозы бабушки, которая на каждую попытку мамы ускользнуть от этой страшной экзекуции, приговаривала: «Галя, если ты оставишь хоть чуть-чуть, я выброшусь из окна»! Мама предпочитала погибнуть сама от переедания, чем допустить эту бессмысленную жертву. Что было потом, вы уже знаете. Знала ли об этом бабушка? Безусловно. Но представить, что Галя пойдет в школу голодная, бабушка не могла. Она предпочитала накормить дочь впрок. Так, чтобы на целый день хватило, если что. А все остальное – мелочи. Голодное детство ходило за бабушкой по пятам. И она даже в мыслях не собиралась с ним вновь встречаться.
Но не только этим гастрономическим фактом ограничивалась школьная «слава» бабушки. Время от времени учителя становились свидетелями и других ее крайностей. Кстати, эта тяга к крайним проявлениям была для нее так же естественна, как и тяга накормить. Чего стоят одни приступы ее любви и нелюбви. Будучи по натуре человеком гостеприимным и приветливым, она менялась в лице, если вдруг в гостях появлялся тот, кого она невзлюбила. Таких было немного, но они были. За что именно их не любила бабушка – сказать сложно. Каждый раз - за что-то новое. Но не любила отчаянно. Один раз она невзлюбила мою подругу только лишь за то, что та не прочитала за время нашего с ней знакомства ни одной моей статьи. Бабушка считала, что это неприлично. Нелюбовь ее выражалась в том, что она, к примеру, предлагая подруге чай, смотрела не на нее, а как бы сквозь. Как только в поле ее зрения попадала я, лицо бабушки наигранно светлело - озарялось улыбкой. «Своих» бабушка готова была поддерживать каждую минуту.
Но - вернемся к школе. Будучи не самой образцовой ученицей, мама позволяла себе прогуливать. И чем дальше – тем чаще. Дело кончилось тем, что весть о прогулах мамы дошла и до бабушки. Сказать, что бабушка была человеком волнительным – это ничего не сказать. Реакция ее организма на сложные моменты жизни была незамедлительной: лицо покрывалось крупными красными пятнами. Приговаривая: «Что же делать, что же делать?» и бесконечно теребя подбородок, она широкими шагами ходила по комнате, словно пытаясь таким образом решить ситуацию. Очередным сложным моментом ее жизни стало приглашение директора школы мамы заглянуть к нему в кабинет в удобное для бабушки время. Удобно бабушке было уже через пятнадцать минут после усвоения этой неприятной новости.
Разговор оказался коротким, с неожиданным финалом. Бабушка так разволновалась, что, не склонный к сантиментам и сдержанный в эмоциях, директор школы Александр Яковлевич Новиков, впервые в своей жизни начал не обвинять, а защищать ученицу-прогульщицу.
- Я знала, к этому все шло, - говорила бабушка, густо краснея.
- Да что вы так разволновались-то? Никуда ничего не шло, просто поговорить хотел о вашей дочери.
Не слушая директора, бабушка продолжала…
- Что же делать, что же делать?
- Да ничего не делать! Поговорите с дочкой. Объясните, что к чему…
- Что же делать? – продолжала свое бабушка, - Так врать!
- Ну не так уж она и соврала. Есть и похлеще вруны.
- Что же делать….? – не унималась бабушка.
- Послушайте, да не надо ничего делать! - в этот момент директор совсем поменял тактику. – Все уладится, забудется. Девочка она хорошая. Так ведь, хорошая девочка? – Александр Яковлевич уже пытался развеселить бабушку, игриво подмигивая…
Но бабушка совсем не была расположена к шуткам. У нее в жизни произошла трагедия.
- Я брошусь под трамвай! - неожиданно произнесла она…
Я не знаю, что спасло бабушку: отсутствие в окрестностях трамваев или отчаянные попытки Александра Яковлевича привести бабушку в чувства. После этой истории бабушку ни разу не вызвали в школу. Ей порекомендовали даже не ходить на родительские собрания – в целях сохранения нервной системы – и своей, и окружающих. А мама продолжала прогуливать. Иногда даже первые уроки. Это были самые счастливые дни для Миши Массова, которому, как он признался позже маме, в один прекрасный момент надоело ежедневно сострадать.
Под трамвай бабушка больше не бросалась. А привычка ходить кругами по комнате в моменты сильного волнения осталась. И красными пятнами она продолжала покрываться при любом "удобном" случае.
Эти истории я слышала от мамы много раз. И все время пыталась понять: что же за сильные чувства обуревали мою бабушку? Почему она так реагировала на то, что другие не замечают? Ведь дело было не только в голоде, в войне… Да и не относилась она к тем, кто живет в страхе. Нет, это еще и про другое… Это – про веру. Про «все должно быть хорошо!» «Плохо» в ее модели мира просто не было. Даже намеком. Если все «плохо» - то лучше под трамвай. Или в окно. Такой вот максимализм. Такая страстная натура.
15.11.2012