https://www.youtube.com/watch?v=Ruhhircz7Pc
Я ДЛЯ ТЕБЯ ВСЕГДА БЫЛА ЧУЖОЙ...
(По мотивам воспоминаний о загадочной любви - нелюбви
двух великих поэтов Анны Ахматовой и Николая Гумилёва.)
Действующие лица.
А. А. (А.А.–АКТРИСА) - великий русский поэт А. А. Ахматова, 76 лет.
АННА (АННА-АКТРИСА) - А. А. Ахматова в молодости.
НИКОЛАЙ (НИКОЛАЙ-АКТЁР) - великий русский поэт НИКОЛАЙ Гумилёв.
(Пьеса написана для арт-кафе «Бродячая собака» в Санкт-Петербурге,
где сто лет назад любили бывать поэты Серебряного века.)
Действие первое.
Сцена первая.
Скромная комната пожилого человека, в которой живут воспоминания.
На маленьком круглом столике разбросаны письма, сборники стихов,
исписанные листы, стоят фотографии в старинных рамках.
В полумраке в зрительном зале сидит А. А.
На сцену выходят АННА-АКТРИСА и НИКОЛАЙ-АКТЁР.
АННА-АКТРИСА. Не нужно мне больше рассказывать о том, какой бывает любовь: ты всё равно меня не разубедишь – он не любил её.
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Любил.
АННА-АКТРИСА. Он не любил её. Любимым таких стихов не пишут. (Иронично.)
Я знаю женщину: молчанье,
Усталость горькая от слов,
Живет в таинственном мерцанье
Ее расширенных зрачков.
Ее душа открыта жадно
Лишь медной музыке стиха,
Пред жизнью дольней и отрадной
Высокомерна и глуха…
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Ну, ну… А дальше… Ну, что же ты? (Продолжает.)
Неслышный и неторопливый,
Так странно плавен шаг ее,
Назвать нельзя ее красивой,
Но в ней все счастие мое.
Когда я жажду своеволий,
И смел, и горд - я к ней иду
Учиться мудрой сладкой боли
В ее истоме и бреду.
Она светла в часы томлений
И держит молнии в руке,
И четки сны ее, как тени
На райском огненном песке.
АННА-АКТРИСА. Полная чушь. Набор красивых словосочетаний. (Насмешливо.) «И чётки сны её…» Он видел её сны?
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Ну, это же образно…
АННА-АКТРИСА. Ну, конечно, образно. И любовь его – образно.
Луч света освещает А.А., сидящую за столиком.
А.А.-АКТРИСА. Николай любил Аню. Он любил её больше всех. Даже больше Маши, а ведь она была настоящей соперницей. Но кто мог затмить Ахматову?! Анна Ахматова была единственной, в ком он нуждался всю жизнь.
АННА-АКТРИСА (идёт к столику, где сидит А.А.). Вы говорите про Ахматову. А мы, Анна Андреевна, говорим о наивной гордячке Ане Горенко.
А.А. Я никогда не была наивной.
АННА-АКТРИСА. Вы – нет, а она была. Молодость потому что. И потому не ценила и не понимала Гумилёва: он для неё был просто Коля, гимназист-двоечник… А то, что он поэт на века, она поняла уже потом, когда потеряла его как мужа и оценила как личность.
А.А. Неправда – и в молодости было видно, что Гумилёв - человек неординарный, не говоря уже о его поэтическом даре.
АННА-АКТРИСА. «Видно» было уже потом. Всё было потом. Когда уже его не стало. Только тогда вы вдруг и поняли, что можете оказаться в биографии большого поэта лишь эпизодом. И испугались.
А.А. Эпизодом?! Чушь! Мы любили друг друга всю жизнь! А Коля…
АННА-АКТРИСА (перебивает). А Коля сразу же после венчания сбежал от вас в Африку.
А.А. (гневно). Неправда!
АННА. Неправда? Какой ляпсус! (Обращается к НИКОЛАЮ-АКТЁРУ.) Так Николай не уезжал в Африку сразу после венчания?
А.А. (пытается объяснить). Нет, но… Дело в том, что… Это было…
АННА-АКТРИСА (перебивает). Да, это было. И вам неприятно об этом вспоминать. И уж тем более не хотелось бы, чтобы об этом судачили другие – вот вы и принялись творить из вашего совместного прошлого некий изысканный сосуд и наполнять его яркими событиями с волшебными чувствами. Пришлось шлифовать не только свою биографию, но и, соответственно, его. (Останавливается около столика). Уже через десятки лет после его смерти.
НИКОЛАЙ-АКТЁР идёт к столику. АННА поворачивается к нему.
Но давайте, всё же, признаем, положа руку на сердце: Николай добивался её только из своего упрямства и гипертрофированной гордости. Или не так? А вот чем вызвана эта болезненная гордость? Думаю, уязвленным юношеским самолюбием.
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Самолюбием? Нет… Просто упрямством. Заклинило парня.
АННА-АКТРИСА. А вот почему? Она же была для него чужой. Всегда. Даже стены этого подвала – именно этого, где мы сейчас находимся, были свидетелями их нелюбви...
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Это слишком категорично. Нелюбовь – это пустота, а они ссорились здесь, мирились…
АННА-АКТРИСА. Ссорились. Мирились. Что добавляло красок в их и без того раскрашенную раздельную жизнь. (Садится за столик.)
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Но они всегда приходили сюда вместе.
АННА-АКТРИСА. Не всегда. И уж совсем редко вместе уходили...
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Кто это видел?
АННА-АКТРИСА. Все. И все судачили о них. Но им было наплевать – они любили этот подвал, им было хорошо.
А.А. Да, я любила их, те сборища ночные,-
На маленьком столе стаканы ледяные…
Над черным кофеем пахучий, зимний пар,
Камина красного тяжелый, зимний жар,
Веселость едкую литературной шутки
И друга первый взгляд, беспомощный и жуткий.
Сцена вторая.
А.А. идёт вдоль стены к сцене. Взглянув на стену, обращает внимание
на развешанные фотографии, подходит к ним, рассматривает.
А.А. С ума сойти: это же нас здесь снимали! Невозможно поверить, но именно здесь, в этом подвале! Сто лет прошло.
АННА-АКТРИСА. А где любили вы сидеть? И с кем? И о чём говорили? (НИКОЛАЮ.) О чём?
НИКОЛАЙ. Обо всём…
А.А. Конечно, обо всём… И о поэзии. И о поэтах. И об искусстве. И о стране.
АННА-АКТРИСА. И сплетничали, конечно.
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Конечно. Ничто человеческое им не было чуждо.
А.А.-АКТРИСА. Но Николай и Анна всегда любили друг друга! Очень! Всегда. Ах, как бы хотелось попасть сюда - в ту столетнюю давность.
АННА-АКТРИСА (отмахнувшись). Нет, не любили. Так… увлеклись и заигрались. Потому что начитанными были. Шекспира знали. И знали возраст Ромео и Джульетты. Это не могло не повлиять. (НИКОЛАЮ.) А ты, Коленька, к тому же, уже считал себя состоявшимся поэтом, ведь ты…
НИКОЛАЙ (выходит на сцену). Ведь…
Я конквистадор в панцире железном,
Я весело преследую звезду,
Я прохожу по пропастям и безднам
И отдыхаю в радостном саду.
Как смутно в небе диком и беззвездном!
Растет туман… но я молчу и жду,
И верю, я любовь свою найду…
Я конквистадор в панцире железном.
И если нет полдневных слов звездам,
Тогда я сам мечту свою создам,
И песней битв любовно зачарую.
Я пропастям и бурям вечный брат,
Но я вплету в воинственный наряд
Звезду долин, лилию голубую.
АННА, оставшись сидеть за столиком, внимательно слушает
стихотворение, усмехается.
АННА. А как можно преследовать звезду в беззвёздном небе?! Или это аллегория? И опять набор бессмысленных, ничем не связанных между собой слов!
НИКОЛАЙ (обиженно). Каких?
АННА. Ну, как там у тебя… « если нет… полдневных… звёзд». Или… «слов». Или «снов». Не вспомнить даже.
НИКОЛАЙ. «И если нет полдневных сн.., сл… (Запнувшись, продолжает.) …слов звездам, тогда я сам мечту свою создам».
АННА. Вот видишь, даже самому запомнить трудно. О чём это?
НИКОЛАЙ (высокомерно). Не поймёшь…
АННА. Ну, конечно, Анна молода, глупа, необразованна. В аллегориях ничего не смыслит. О стихосложении ничего не знает.
НИКОЛАЙ. Тебе просто не дано это понять. (Высокомерно.) И дело не в годах и образовании, а в таланте и опыте. Меня похвалил сам Брюсов!
АННА. Я читала его «похвалы». В «Весах». Что ты полон перепевов и подражаний и повторяешь все основные заповеди декадентства десятилетней давности.
НИКОЛАЙ. Да, он и об этом писал. Но ещё и о том, что мои стихи прекрасны, а образы действительно удачны! И главное, что моя первая книга – путь нового конквистадора, где все его победы и завоевания впереди!
АННА. Он похвалил твоего конквистадора?! Ему понравилось, как в небе диком и беззвёздном ты преследуешь звезду?! (Рассмеялась.)
НИКОЛАЙ. Но… я… переписал. Тогда ещё… Давно.
АННА. И как теперь это звучит? (Идёт на сцену.)
НИКОЛАЙ. …И если в этом мире не дано
Нам расковать последнее звено,
Пусть смерть приходит, я зову любую!
Я с нею буду биться до конца,
И, может быть, рукою мертвеца
Я лилию добуду голубую. АННА. Хорошо… Правда, хорошо! (Лукаво.) Без «полдневных слов звездам». Только зачем же звать смерть, Коля?! Для красного словца?
НИКОЛАЙ. Из-за тебя… Слышишь, Анна? Всегда хочу с тобою быть. Каждый день. Каждый час. Каждую минуту. (Обнимает АННУ.)
АННА (отстраняя НИКОЛАЯ). Мне кажется, видеть ежедневно – это самый лучший способ забыть. Тем более, ежеминутно. Ты даже скорее, чем я, утомишься от такой вездесущей любви.
НИКОЛАЙ. От любви утомиться нельзя!
АННА. Мне только семнадцать, Николай, и что взбредёт в голову через год? Тем более, через два. Какое тут замужество…
НИКОЛАЙ. У нас с тобою неземная связь. Ну вот смотри: ты родилась в тысяча восемьсот восемьдесят девятом, а я – в восемьдесят шестом.
АННА. И что?
НИКОЛАЙ. А то! Моя шестёрка – это твоя перевёрнутая девятка. И наоборот.
АННА. И что?! Сколько людей родилось и в шестом, и в девятом! И это ничего не значит!
НИКОЛАЙ. Значит.
АННА. Ты отличный поэт. Мне с тобою интересно. Я многому у тебя учусь. Ты хороший друг, наверное. Но это всё…
НИКОЛАЙ (близко подходит к АННЕ). Ты же сама мне написала, что одинока, что заброшена!!! Ты же позвала!
АННА. Как друга.
НИКОЛАЙ (резко). Да, я знаю, я вам не пара,
Я пришел из другой страны,
И мне нравится не гитара,
А дикарский напев зурны…
…И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще,
Чтоб войти не во всем открытый,
Протестантский, прибранный рай,
А туда, где разбойник и мытарь
И блудница крикнут: вставай!
АННА. Ну, вот, опять «умру»! Надоело уже…
НИКОЛАЙ (мрачно). Как ты красива… И так же коварна… И холодна, как смерть, что я зову…
АННА. Опять в Париж топиться?.. Уж лучше теперь травись… Или в свою любимую Африку – в жару. На растерзание зверям – ярко, страстно, романтично и трагично… И уже наверняка. (Идёт в зал к столику.)
НИКОЛАЙ (отрешённо). Он борется с нею. Коварный, как змей,
Ее он опутал сетями соблазна.
Вот Ева — блудница, лепечет бессвязно,
Вот Ева — святая, с печалью очей,
То лунная дева, то дева земная,
Но вечно и всюду чужая, чужая. (Идёт к столику, садится.)
АННА-АКТРИСА. Ну вот, пожалуйста: «Чужая, чужая»… Сам ведь сказал… Да ещё и добавил «Ева – блудница»…
А.А.-актриса. Но ещё и «Ева – святая». Это всего лишь поэтические образы…
АННА-АКТРИСА. Образы. Анны-блудницы.
А.А. Не сметь порочить имя поэта Ахматовой! Я прожила долгую, тяжёлую жизнь! Я ещё при жизни прошла через ад.
АННА-АКТРИСА. АННА Андреевна, простите, если я вас обидела, но ведь я говорю не о поэте Анне Ахматовой, а о девчонке Ане Горенко. Зелёной ещё совсем, но высокомерной и спесивой. Уже познавшей любовь. Сами же писали:
О нет, я не тебя любила,
Палима сладостным огнем…
А.А. Да я много чего писала… Девочкой писала о будущем, представляя себя зрелой дамой, а зрелой дамой – о прошлом, где была юной и глупой. Я поэт! Я жила в иллюзорном мире - и не надо из моих стихов выстраивать хронологию моей биографии… Особенно той её части, которая касается любви – я не настолько глупа, чтобы выставлять на показ временам и народам свою душу.
АННА-АКТРИСА. Да, и в итоге вы так запутали своих биографов и читателей бесконечными романами, что теперь уж и не разобраться, любили ли вы кого-нибудь по-настоящему, любил ли вас хоть кто-нибудь… Но это уж точно был не Гумилев.
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Видите ли, здесь нужно понять следующее: в начале двадцатого века совсем не все мужчины любили женщин-поэтов: увы, патриархальные традиции. Анна же сама написала об одном из таких: "Он говорил о лете и о том, что быть поэтом женщине - нелепость..."
АННА-АКТРИСА. Так это она не о Гумилёве писала? Интересно, кто же тогда был тем не слишком умным господином, что даже не постыдился выдать в лицо даме подобную пошлость? Но… насколько мне не изменяет память… однажды в Слепнёве, в имении твоей мамы, произошла очень показательная сцена между молодожёнами. Как раз на тему нашего разговора.
АННА и НИКОЛАЙ выходят на сцену.
НИКОЛАЙ. АННА, ты пишешь беспомощные стихи.
АННА. Но я только в начале пути… Я буду учиться.
НИКОЛАЙ. Лучше танцуй – танцевать ты уже умеешь.
АННА. Но не люблю.
НИКОЛАЙ. Ты хочешь соперничества? Соревнований?
АННА. Гармонии. Хочу, чтобы мы дополняли друг друга.
НИКОЛАЙ. Ты знаешь меня, я знаю тебя – о каком равенстве может идти речь?!
АННА. НИКОЛАЙ, у тебя плохое настроение в последние дни. Или… здесь что-то другое? У тебя какая-то цель?
НИКОЛАЙ. Какая цель? Что тебе привиделось, дорогая?
АННА. Коля, я уничтожила все свои стихи… Я поверила тебе, что так будет лучше для нас обоих. Спрятала перо, бумагу, но… Но ничего из этого не вышло: я не могу не писать, милый мой! И ничего не могу с собой поделать!
НИКОЛАЙ. Но зачем их читать всем подряд?! Хочешь похвалиться?
АННА. Ну почему же, похвалиться? Просто почитать. Услышать мнения.
НИКОЛАЙ. Чьи мнения? Соседей? Или второразрядных поэтов, с которыми ты так нежна? Понятно, какими будут их мнения!
АННА. На что ты намекаешь?!
НИКОЛАЙ. На кого.
АННА. На кого?
НИКОЛАЙ. А кому ты писала: «Над черною бездной с тобою я шла»… Или « И песня любви нашей чистой была»…
АННА. Ты на Фёдорова намекаешь?! Это был всего лишь первый литературный опыт общения с «настоящим поэтом» - вот и всё.
НИКОЛАЙ. И всё?! А кто же так «нежно-тревожно меня целовал»?
АННА (рассмеявшись). Целовал, целовал. И клялся, что любит. Но от него пахло обедом, Коля!
Как соломинкой пьешь мою душу.
Знаю, вкус ее горек и хмелен.
Но я пытку мольбой не нарушу…
О, покой мой многонеделен…
Когда кончишь, скажи. Не печально,
Что души моей нет на свете.
Я пойду дорогой недальней
Посмотреть, как играют дети.
На цветах зацветает крыжовник,
И везут кирпичи за оградой.
Кто ты: брат мой или любовник,
Я не помню, и помнить не надо.
НИКОЛАЙ. Это было не раз, это будет не раз
В нашей битве, глухой и упорной:
Как всегда, от меня ты теперь отреклась.
Завтра, знаю, вернешься покорной.
АННА. Тебе покорной! Ты сошел с ума!
Покорна я одной господней воле.
Я не хочу ни трепета, ни боли,
Мне муж – палач, а дом его – тюрьма.
Но, видишь ли! Ведь я пришла сама…
Декабрь рождался, ветры выли в поле,
И было так светло в твоей неволе,
А за окошком сторожила тьма.
Так птица о прозрачное стекло
Всем телом бьется в зимнее ненастье,
И кровь пятнает белое крыло.
Теперь во мне спокойствие и счастье.
Прощай, мой тихий, ты мне вечно мил
За то, что в дом твой странницу пустил.
Сцена третья.
НИКОЛАЙ и АННА возвращаются в зал к столику.
НИКОЛАЙ-АКТЁР. «Любовное свидание с Ахматовой всегда кончается тоской.
Как эту даму ни обхватывай - доска останется доской". (Садится.)
А.А. (гневно). Это кто сказал?!
НИКОЛАЙ. Бунин. Иван.
А.А. Это безосновательно! А с его стороны ещё и безнравственно! Это… Это… Это…
АННА-АКТРИСА (успокаивающе похлопывает по руке А.А.) Ну, не расстраивайтесь вы так! (Зовёт официанта). Будьте добры, принесите, пожалуйста, Анне Андреевне воды. (Наклонившись к А.А.) Или покрепче чего?
А.А. Коньяку.
АННА-АКТРИСА. Коньяку! Пожалуй, и мне тоже. (Садится.)
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Ну, тогда и мне. Легко мне тут с вами, что ли? Разбирайся теперь, кто любил, кто не любил.
АННА-АКТРИСА. Анна Андреевна, конечно, Бунин никакого отношения к вам не имеет. Это он от зависти написал. Наслушавшись историй про вас…
А.А. Каких историй?! Кто вам, вообще, обо всём этом рассказывает?!
Официант приносит коньяк. Все берут бокалы и тут же залпом выпивают.
АННА-АКТРИСА. Да никто не рассказывает – всё есть в интернете.
А.А. (прерывает). А там случайно ничего нет о том, что судьба Ахматовой - образец достоинства, силы и мужества? И что события страны всегда тревожили её разум, отзывались в сердце и никогда не оставляли равнодушной. Анна родилась в семье морского инженера Горенко, капитана 2-го ранга в отставке и хорошо помнит ещё русско-японскую войну. Так вот, что я вам скажу: вся семья её тогда тяжело переживала поражения русского флота! И АННА вместе с ними.
АННА-АКТРИСА. Это вы сейчас о том, что она была патриоткой с младенческих лет и вместе с семьёй оплакивала разгром нашего флота? Однако это не мешало ей развлекаться на балу у Гумилевых. На Пасху девятьсот четвёртого года. И с этой весны она уже регулярно встречалась с молодыми людьми, посещала студенческие вечера в Артиллерийском собрании. А ей было только пятнадцать!
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Уже пятнадцать! Да и что тут такого? Подумаешь, студенческие вечера.
АННА-АКТРИСА. А, может, тебе ещё кое-что напомнить?
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Напомни.
АННА-АКТРИСА. Пойдём. (Встаёт из-за стола, берёт за руку НИКОЛАЯ-АКТЁРА, ведёт на сцену.)
Сцена четвёртая.
Шестнадцатилетняя АННА слушает стихи девятнадцатилетнего НИКОЛАЯ.
Он выглядит необычно: завитые волосы, подкрашенные губы, на голове
цилиндр.
НИКОЛАЙ. Я в лес бежал из городов,
В пустыню от людей бежал…
Теперь молиться я готов,
Рыдать, как прежде не рыдал…
…Я грешник страшный, я злодей:
Мне Бог бороться силы дал,
Любил я правду и людей;
Но растоптал я идеал…
Я мог бороться, но как раб,
Позорно струсив, отступил
И, говоря: «Увы, я слаб!» —
Свои стремленья задавил…
Я грешник страшный, я злодей…
Прости, Господь, прости меня.
Душе измученной моей
Прости, раскаянье ценя!..
АННА. Это твоё первое опубликованное стихотворение?
НИКОЛАЙ. Да.
АННА. Я с десяти лет регулярно просматриваю питерские газеты и журналы, но что-то не встречала… Это, наверное, в какой-нибудь московской?
НИКОЛАЙ. В Тифлисской. В «Тифлисском Листке».
АННА (театрально). О-о-о… «Тифлисский Листок»! (Насмешливо.) «Листок»! Это не какая-нибудь там московская газета или петербургский журнал... Правда? (Смеётся.)
НИКОЛАЙ. Мы жили тогда в Грузии. И мне было шестнадцать – столько, сколько сейчас тебе. И я горжусь. А чем ты можешь похвастаться?
АННА. Например, тем, что, скорее всего, я раньше тебя закончу гимназию. Думаю, на данном этапе это поважнее стихов.
НИКОЛАЙ. Важнее стихов ничего нет, если ты поэт. У меня даже уже сборник готов к изданию. И я хочу идти вперёд, совершенствоваться, работать, чтобы однажды мир замер, слушая мои стихи! И чем гимназия мне может в этом помочь?! Хорошо бы, не мешала.
АННА. Есть вещи, Коленька, которые должен знать каждый человек. И этим вещам, мой друг, учат в гимназии. Я слышала, что у тебя трудности с языками и математикой. Хочешь, помогу?
НИКОЛАЙ (с досадой). Так… Ну, если человеку не дано, то тут уж хоть объясняй, хоть… (Поворачивается, чтобы уйти.)
АННА. Обиделся? Тщеславный… Уходишь? А только что в любви мне признавался. И целоваться лез, и замуж звал. Всё? Разлюбил? (Пауза.) Молчишь? Не знаешь, что сказать? (Смягчается.) А я помочь тебе хотела. Тебя не удивляет, что я всегда легко цитирую твои стихи?
НИКОЛАЙ. И что?
АННА. А то… Я наизусть их знаю!
НИКОЛАЙ. И что?
АННА. Они мне нравятся.
НИКОЛАЙ радостно протягивает к ней руки. АННА отстраняет его.
Не ты – они. Не радуйся напрасно. И доучись, в конце концов. Жених!
НИКОЛАЙ. Ты чёрствая капризная девчонка! Представляешь себя непреступной Прекрасной Дамой?! Может, ты королева-девственница Джозиана из Гюго? Смешно! Давно смотрелась в зеркало?!
АННА (рассмеявшись). А ты?! «Оскар Уайльд»! Уж ты-то точно только что смотрелся! И даже губы не забыл подкрасить. И волосы завить. А между тем, тебе ведь девятнадцать! Уже! Микола – вот ты кто! А не Уайльд А что касается меня… (Вызывающе.) Уж если я и Джозина, то… тогда… лишь королева. Понял? Без второго слова. И король у Джозианы тоже есть.
Сцена пятая.
Поднявшись со своего места, А.А. останавливает действие.
А.А. Так, достаточно! Я ничего такого ему не говорила.
АННА-АКТРИСА. Да неважно, говорили, или нет. Всё равно все давно уже знают о той вашей безумной первой и, может быть, единственной любви.
А.А. Это лишь домыслы.
АННА-АКТРИСА. И вы не спрашиваете, кого я имею в виду?
А.А. Не спрашиваю.
АННА-АКТРИСА. Чтобы не отвечать нам, правда это или нет?
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Ну, всё! Ладно. Хватит. Оставим. Каждый имеет право на тайну.
А.А. Жрицами божественной бессмыслицы
Назвала нас дивная судьба,
Но я точно знаю – нам зачислятся
Бденья у позорного столба,
И свиданье с тем, кто издевается,
И любовь к тому, кто не позвал…
Посмотри туда – он начинается,
Наш кроваво-черный карнавал.
АННА (эхом). Не позвал… Но первые мои сборники «Вечер» и «Четки» всё равно были обращены к нему, «к человеку, которому так и не удалось многое сказать».
Десять лет замираний и криков,
Все мои бессонные ночи
Я вложила в тихое слово
И сказала его – напрасно,
Отошел ты, и стало снова
На душе и пусто и ясно.
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Но если вы хотели скрыть его ото всех, то зачем же везде ставили посвящение? Неужели вы думали, что так трудно расшифровать аббревиатуру «ВГК»?
АННА-АКТРИСА. Да. Владимир Голенищев-Кутузов.
А.А. Назовите мне женщину, у которой за всю её жизнь не было ничего подобного? Да и мужчину тоже. Все проходят через это. Только по-разному переживают.
НИКОЛАЙ-АКТЁР. И яркий пример этому - ассиролог Вольдемар Шилейко.
А.А. А при чём тут Шилейко?
НИКОЛАЙ-АКТЁР. А как он пережил разрыв с вами? Сравнил вас с собакой. Так и сказал во всеуслышание: мол, у меня в доме для всех бродячих собак находилось место, вот и для Анечки нашлось. В общем, очень некрасиво выразился.
А.А. (рассмеявшись) Да это он имел в виду нашу с вами «Бродячую собаку»! (Показывает пальцем в пол.) Вот эту самую. Вольдемар ещё обзывал это место, как «богемный притон под неприличным названием».
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Ну, вот я и говорю – некрасиво.
АННА-АКТРИСА. Да брось ты!.. Анна Андреевна и сама не стеснялась про него гадости говорить, даже ещё будучи замужем за этим мастером клинописи. Она даже стихи ему посвятила: «От любви твоей загадочной,
как от боли, в крик кричу.
Стала желтой и припадочной,
еле ноги волочу!»
Все весело смеются.
Действие второе.
Сцена шестая.
А.А. сидит за столом, перебирая рукописи и рассматривая разложенные
на столе фотографии.
А.А. Я была для Гумилёва и женой, и подругой, и мамой, и судьёй, и адвокатом – всем. Однажды у него всё-таки случилось одно очень сильное увлечение… Это была Маша Кузьмина-Караваева… Но если по-человечески, то тут всё понятно: она была смертельно больна туберкулёзом – это его потрясло и пленило. Но длилось это недолго. Маша умерла. Но если бы не умерла, он сам бы вскоре бросил её.
Входит НИКОЛАЙ, идёт в зал к столику. Он растерян, расстроен, почти плачет.
Сев за стол, достаёт из нагрудного кармана фотографию, пристально всматривается в
неё.
НИКОЛАЙ. В красной рубашке, с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.
А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон...
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон.
Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковер ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла?..
Верной твердынею православья
Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравье
Машеньки и панихиду по мне.
И все ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить...
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить.
Входит АННА. Усталая, осунувшаяся, она резко отодвигает стул,
садится рядом.
АННА. Вот ты где… Продолжаешь устраивать «демонстрации независимости»?
НИКОЛАЙ. Что тебе надо, Анна?
АННА. У тебя есть дом. У тебя есть семья. У тебя есть сын.
НИКОЛАЙ. Мне не до вас сейчас…
АННА. Тебе не до нас… А до Ольги Высотской.
НИКОЛАЙ (раздражённо перебивает). До какой ещё Высотской? Мне вообще не до женщин. (Тихо.) Не до живых.
АННА. Да знаю я всё! Сама видела.
НИКОЛАЙ. Что ты видела? Где?
АННА. Здесь, в «Бродячей собаке»! Вчера! Ты с ней ушёл.
НИКОЛАЙ. С бродячей собакой?
АННА (досадливо). Перестань…
НИКОЛАЙ. Анна, ты же айсберг, холодный и скрытный, неужели я могу ещё хоть чем-то тебя огорчить?
АННА. Вчера ты светился любовной страстью к Ольге, а сегодня снова изображаешь вселенскую скорбь по Маше. Николай, это так скверно!
НИКОЛАЙ. Вчера здесь, в «Бродячей собаке», ты взахлёб читала свои стихи, совала всем руку для поцелуев и лучезарно выпрашивала похвалы. Как же ты могла ещё что-то видеть?! Кроме слюнявых губ новоиспечённых обожателей.
АННА. Да, меня хвалили. Более того, сказали, что мои стихи – событие в русской словесности. А Вячеслав Иванов уверил, что я буду знаменитой.
НИКОЛАЙ. Знаю, знаю… Он и мне об этом сообщил.
АННА (радостно). Да?! И что ты?
НИКОЛАЙ. Что я, когда все вокруг так восхваляют причуды жены поэта – МОЕЙ жены? Мне было забавно и смешно. Я сказал, что ты ещё и по канве прелестно вышиваешь.
АННА. Николай… Зачем ты так со мной?
НИКОЛАЙ. А что тебе я? Иванов ведь важнее.
АННА. Он прекрасный русский поэт!
НИКОЛАЙ (перебивает). Он поэт, враждебно клюющий акмеизм!
АННА. Он с уважением относится и к Мандельштаму, и к тебе.
НИКОЛАЙ (иронично). Да, да… Проявляет почти отеческую нежность.
АННА. Но это так. И, пожалуйста, без иронии! Ты забыл, как он слушал твои рассказы об абиссинских походах на львов и леопардов?! Мне он признался, что почти влюблён в тебя – в твою безумную дерзость и рыцарское бесстрашие. Может, он к кому-то из поэтов и не питает уважения, но при чём здесь акмеизм?
НИКОЛАЙ. Мне пора… (Встаёт.)
АННА. Пора? Куда?
НИКОЛАЙ. Вникуда… (Уходит.)
АННА. …В сумерки я домой вернулась.
В комнате темной было тихо,
И над лампадой стоял высокий,
Узкий малиновый огонечек.
"Не приходил за тобой царевич, -
Лена сказала, шаги услышав, -
Я прождала его до вечерни
И посылала детей на пристань".
"Он никогда не придет за мною,
Он никогда не вернется, Лена.
Умер сегодня мой царевич"…
АННА поворачивается к А.А.
АННА-АКТРИСА. Ну и что скажете, Анна Андреевна?
А.А. Было…
АННА-АКТРИСА. Но вы же утверждали, что вы единственная… А он - ушёл с Ольгой Высотской.
А.А. Но он не любил её.
АННА-АКТРИСА. Высотскую-то не любил? А от кого же она тогда родила сына?
А.А. Родила от Гумилёва, но только не Гумилёву – себе. Он, вообще, уже к тому времени был в Африке.
АННА-АКТРИСА (усмехаясь). Опять в Африке.
А.А. Николай всегда был холост. Я не представляю его женатым.
АННА-АКТРИСА. А как же ваше:
«Моей наследницей полноправной будь,
Живи в моем дому, пой песнь, что я сложила.
Как медленно еще скудеет сила,
Как хочет воздуха замученная грудь.
Моих друзей любовь, врагов моих вражду,
И розы желтые в моем густом саду,
И нежность жгучую любовника - все это
Я отдаю тебе, предвестница рассвета.
И славу, то, зачем я родилась,
Зачем моя звезда, как нежный вихрь, взвилась
И падает теперь. Смотри, ее паденье
Пророчит власть твою, любовь и вдохновенье.
Мое наследство щедрое храня,
Ты проживешь и долго, и достойно.
Все это будет так. Ты видишь, я спокойна
Счастливой будь, но помни про меня.»
А.А. Так здесь речь идёт не об Ольге, а о Татьяне Адамович. Гумилёв тогда даже хотел жениться на ней. Это смешная история.
АННА-АКТРИСА. Чем же смешная, если он даже хотел жениться? Кстати, а как это он хотел жениться, если вы были в браке?
Возвращается НИКОЛАЙ.
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Да, были в браке… И Николай просил у Анны развода, но она не хотела его отпускать.
А.А. (перебивает). Чушь! Я вовсе не собиралась его держать! Хочет жениться – ради Бога. У меня тогда тоже был роман. И даже очень серьёзный. И Гумилёв на фоне моего мужчины был просто жалок.
НИКОЛАЙ-АКТЁР. А что же вы тогда взялись его шантажировать…
А.А. Шантажировать? Прекратите!
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Как?! Вы же тогда даже решили отлучить от Николая сына, хотя он жил у матери Гумилёва!
А.А. Ну и что, что жил! Это мой сын!
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Которым вы совершенно не занимались!
А.А. (оглядываясь). Официант!.. Коньяку!
АННА-АКТРИСА. Вы опять разволновались…
А.А. Это всё домыслы. Я очень любила сына Илюшу. И часто его навещала. А насчёт Татьяны… Просто я понимала, что у Коли это несерьёзно.
АННА-АКТРИСА. А как вы могли это понимать? Он говорил с вами об этом?
А.А. Нет, но… Да. Говорил. Но… Я сама знала, кто такая Татьяна. Танцовщица! А к танцовщицам он всегда относился несерьёзно.
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Неправда... Он ведь любил вас танцующей.
А.А. Нет. Так он хотел меня принизить: поэт - это возвышенно, а танцовщица - это... Хуже, разве что только натурщица.
АННА-АКТРИСА. Натурщица? Это он так считал?
А.А. Это я так считаю.
АННА-АКТРИСА. Не может быть. А как же тогда… Модильяни?
А.А. А при чём здесь Модильяни?
АННА-АКТРИСА. А… разве вы не позировали ему… «ню»…
А.А. Нет, детка, не позировала.
АННА-АКТРИСА. Но это неправда! Несмотря на все ваши старания, некоторые портреты всё же сохранились.
А.А. Никаких стараний моих не было – портреты затерялись в период всеобщей разрухи. А что касается оставшихся. Я не позировала – я любила. И он любил. Всего три месяца. Всего. Но как!
АННА-АКТРИСА. О ком вы?
А.А. О Модильяни.
АННА-АКТРИСА. Так вы же были замужем...
А.А. Была, но... Коля всегда был где-то. А Модильяне... Но это не то, о чём вы подумали.
НИКОЛАЙ-АКТЁР. А мы ни о чём ещё не успели подумать. Гумилёв-то за разводом всё-таки приходил?
А.А. Это было не так, как вы себе представляете.
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Да мы ничего не представляем. Приходил или нет?
А.А. Да, приходил. Но лишь потому, что Татьяна настаивала. А он, наоборот, хотел, чтобы я остановила его.
Официант приносит коньяк.
Сцена седьмая.
А.А. сидит в зале, в руках держит бокал с коньяком.
На сцену стремительно входят НИКОЛАЙ и АННА.
АННА (с тревогой). Ну, говори уже, что случилось?! Ты сорвал меня с такого важного собрания! Все наверняка подумали, что у нас кто-то умер! Что ты молчишь, Коля?! С Илюшей что-то?!
НИКОЛАЙ. АННА, я думаю, нам надо расстаться.
АННА. Что? А, да, конечно… Так что случилось?!
НИКОЛАЙ. Ты ничего не поняла?!
АННА. Что?
НИКОЛАЙ. Я же сказал.
АННА. Что?! (Начинает понимать.) А, так вот в чём дело. Расстаться… Да, это, конечно, настолько срочно, что непременно надо было меня сорвать.
НИКОЛАЙ. Да, это настолько срочно!
АННА. Что, Таня понесла?!
НИКОЛАЙ. Насмешка твоя неуместна!
АННА. Ну, что ж, Коля, когда дело касается расхождения, я моментально соглашаюсь! Ты знаешь это… Но с одним условием: сын останется у меня.
НИКОЛАЙ. Да?! А мне казалось, что ты давно уже подарила его моей матери.
АННА. Давай не будем толочь воду в ступе.
НИКОЛАЙ. Но это своего рода шантаж.
АННА. Думай, как хочешь…
НИКОЛАЙ. Мне очень нужен развод - иначе нельзя. У Тани большие неприятности: из-за меня испорчена её репутация.
АННА (иронично). Да что ты! Бедная Таня.
НИКОЛАЙ. Это серьёзно, ты не понимаешь? Она же преподаёт…
АННА (насмешливо перебивает). Танцы.
НИКОЛАЙ. Да, танцы. Но по методу Далькроза, а это целая система воспитания. Вос-пи-та-ни-я! Поэтому её упрекают том, что она моя любовница.
АННА. С ума сойти, Никлай! Какую чушь ты сейчас несёшь! Кому какое дело, кто с кем спит?!
НИКОЛАЙ. Но её начальство…
АННА. Не разрешает тебе с ней спать? Приказывает жениться?
НИКОЛАЙ. Анна! Перестань! Кто и что мне может приказать?! Просто… мамаши не хотят отдавать своих девочек в её класс.
АННА (рассмеявшись). Не знаю, Коля, любит ли она тебя, но замуж за тебя точно хочет! Надо же, так нафантазировать!
НИКОЛАЙ (растерянно). Ты считаешь, она всё выдумала? Но… она не могла… Она не такая… Она была так расстроена, когда узнала, что мамаши.
АННА. Дорогой Коля, ты можешь идти на все четыре стороны. Условие я уже огласила.
НИКОЛАЙ. Ты меня отпускаешь?
АННА. А, ты думал - я тоже такая,
Что можно забыть меня,
И что брошусь, моля и рыдая.
Под копыта гнедого коня.
Или стану просить у знахарок
В наговорной воде корешок
И пришлю тебе страшный подарок -
Мой заветный душистый платок.
Будь же проклят. Ни стоном, ни взглядом
Окаянной души не коснусь,
Но клянусь тебе ангельским садом,
Чудотворной иконой клянусь
И ночей наших пламенных чадом -
Я к тебе никогда не вернусь.
НИКОЛАЙ. Анна!
АННА. Ты, наверное, забыл, что я ещё очень молода. И нравлюсь мужчинам. И не выпрашиваю, как твоя Таня, у них замужества.
НИКОЛАЙ. Как ты можешь так со мной?!
АННА (вытаращив глаза). Коля, не ты ли мне только что сам предложил развод?!
НИКОЛАЙ. Значит, правда, что у тебя есть любовник!
АННА. А тебе-то теперь что?!
НИКОЛАЙ. Но ведь у тебя маленький сын, Анна!
АННА (взорвавшись от хохота). О, Боже!
АННА, смеясь, целует мужа в лоб и уходит.
НИКОЛАЙ. Мне надо мучиться и мучить,
Твердя безумное: «люблю»,
О миг, страшися мне наскучить,
Я царь твой, я тебя убью!
О миг, не будь бессильно плоским,
Но опали, сожги меня
И будь великим отголоском
Веками ждущего Огня. (Уходит.)
А.А. (внимательно прослушав стихи). Он от Татьяны всё равно ушёл – сам понял, что она обыкновенная интриганка. (Нервно пьёт коньяк.)
АННА-АКТРИСА (голос из-за кулис). Анна Андреевна! Вы зачем сейчас клевещете на Татьяну?! Она – интриганка, а вы - гений?! А гению простительно всё, даже клевета?! (Выходит.) Вы на себя посмотрите! Сколько у вас в жизни было мужчин?
А.А. Я своих мужей не скрывала.
АННА-АКТРИСА. Я не о мужьях вас спрашиваю, а о мужчинах.
А.А. А какое ваше дело? Вы кто такая?
АННА. Я – Анна Горенко, та, которая хочет знать, почему вы так со мной в будущем поступили?! Почему вышли замуж, не любя? Почему, имея кучу любовников, пытались себя оправдать за счёт того, что выставляли напоказ увлечения Гумилёва? Почему не отпускали его? Почему так обошлись с сыном? Вы были плохой женой и никудышней матерью!
А.А. Вот как раз-таки плохой и никудышней была ты, Анна. А попросту – Анька. Натворила столько, что я до сих пор разгрести не могу. Вот и приходится подчищать, подглаживать, подрисовывать.
АННА. Да… Настолько, что, оказывается, даже татаро-монгольское иго кончилось благодаря убийству вашего пращура. А вы – прямой потомок Чингис-хана…
А.А. Это вполне могло бы быть так!
АННА. «Могло бы быть»… Вы искуснейший творец легенд! А история, между тем, не терпит сослагательного наклонения!
Входит НИКОЛАЙ.
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Кстати, об истории. Не помните ли вы, в каком году началась Первая Мировая война и кто принимал в ней участие?
АННА. Естественно, помним…
А.А. 1 августа 1914 года Германия объявила войну России.
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Вот именно. А Гумилёв, между прочим, воевал! Ранен был. Получил Георгия!
А.А. Я тоже с болью отозвалась на трагедии военного времени, написала "Молитву", "Июль 1914". Но не присоединила свой голос к голосам поэтов, разделявших официальный патриотический пафос – это было не по мне: мой муж был на фронте!
Я ждала его…
АННА-АКТРИСА (перебивает). Добавьте ещё только: «верно и преданно».
НИКОЛАЙ (жестом останавливает Анну-актрису). А помнишь, как я вернулся с войны?!
АННА. И я опять была счастлива! И опять закружилась жизнь: «Бродячая собака», друзья, стихи, зима четырнадцатого, уют, тепло, переполняющая нега, гордость, ликование и ты… Ты, мой муж-герой, читающий стихи в «Бродячей».
НИКОЛАЙ. По-моему, я стоял вот здесь. (Подходит к соседнему столику.) А где ты сидела?
АННА. А я не помню… Кажется, вон там, у двери. Да, верно, ведь я мечтала при первом удобном случае незаметно сбежать с тобой домой – за время твоего отсутствия я очень соскучилась по тебе.
НИКОЛАЙ. Но все хотели знать о войне как можно больше, а мне было, что сказать. И это было серьёзно.
Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня,
Мы четвертый день наступаем,
Мы не ели четыре дня…
…И залитые кровью недели
Ослепительны и легки,
Надо мною рвутся шрапнели,
Птиц быстрей взлетают клинки…
…Словно молоты громовые
Или воды гневных морей,
Золотое сердце России
Мерно бьется в груди моей.
И так сладко рядить победу,
Словно девушку, в жемчуга,
Проходя по дымному следу
Отступающего врага.
А. А. Да, всё было очень серьёзно, ведь тема была «Война». Мы слушали твоё «Наступление», затаив дыхание. Никто не сомневался, что так всё и было - на куртке твоей сиял Георгий. И читал ты не в нос, как было принято в то время, а просто - словно делился с нами своим сокровенным. Это было благоговейно. И было светло! И пронзительно, как никогда!
Ночи в «Бродячей» сплотили нас, возвысили. И никто, между прочим, не напивался: мы слушали поэта-героя.
НИКОЛАЙ. Как собака на цепи тяжелой,
Тявкает за лесом пулемет,
И жужжат шрапнели, словно пчелы,
Собирая ярко-красный мед.
А «ура» вдали — как будто пенье
Трудный день окончивших жнецов.
Скажешь: это — мирное селенье
В самый благостный из вечеров.
И воистину светло и свято
Дело величавое войны,
Серафимы, ясны и крылаты,
За плечами воинов видны.
Тружеников, медленно идущих
На полях, омоченных в крови,
Подвиг сеющих и славу жнущих,
Ныне, Господи, благослови…
АННА. Коля, это так пронзительно! Только, наверное, пройдя сквозь горнило войны, можно написать «И жужжат шрапнели, словно пчелы,
Собирая ярко-красный мед».
НИКОЛАЙ. Ты не поверишь, Аня, но если бы я не был поэтом, то ничего такого бы вам не смог рассказать - к войне привыкаешь, как ко всему в нашей жизни, и она становится обыденной. Я тебе больше скажу: я так мог бы написать, и не побывав в этом месиве, потому что я - поэт.
АННА. Не знаю, дорогой, не знаю… Мне кажется, без впечатлений не найти таких метафор, аллегорий, гипербол.
НИКОЛАЙ. Ты рассуждаешь именно как поэт. Но сейчас, под впечатлением от услышанного, ты и сама смогла бы написать поэму о войне.
АННА. Не знаю, Коля… Нет, не знаю. (Оглядывается.) Тебя просят ещё читать – читай! Но только… на этот раз… прочти что-нибудь… для меня. И погромче – не всем тебя слышно.
НИКОЛАЙ (выходит в зал). Священные плывут и тают ночи,
Проносятся эпические дни,
И смерти я заглядываю в очи,
В зеленые, болотные огни.
Она везде — и в зареве пожара,
И в темноте, нежданна и близка,
То на коне венгерского гусара,
А то с ружьем тирольского стрелка…
…А ночью в небе древнем и высоком
Я вижу записи судеб моих
И ведаю, что обо мне, далеком,
Звенит Ахматовой сиренный стих.
Так не умею думать я о смерти,
И всё мне грезятся, как бы во сне,
Те женщины, которые бессмертье
Моей души доказывают мне.
А. А. «Обо мне, ДАЛЁКОМ, звенит Ахматовой сиренный стих»… И это ты прочитал для меня при всех. «Обо мне, далёком». (Пьёт коньяк.)
АННА-АКТРИСА. Вы пьёте одна?
А.А. Я пью за разоренный дом,
За злую жизнь мою,
За одиночество вдвоем,
И за тебя я пью,—
За ложь меня предавших губ,
За мертвый холод глаз,
За то, что мир жесток и груб,
За то, что Бог не спас.
Сцена восьмая.
А.А. сама наливает себе ещё коньяка.
А. А. Я сама предложила ему развод. Гумилёв был замечательным поэтом, писал прекрасные стихи, но стихи, даже самые великие, не делают автора счастливым.
После войны ему нужно было как-то снова входить в мирную жизнь, с её страстями, интригами. А я не могла уже в этом помочь. Единственное, что смогла придумать – это отпустить его на свободу. Не буду скрывать, для него моё предложение стало ударом! Бедный, бедный Коля, ведь он так любил свою Прекрасную Даму Анну Горенко.
Входит НИКОЛАЙ.
НИКОЛАЙ. Ты на самом деле была Прекрасной Дамой…
АННА. Оставь, и я была как все,
И хуже всех была.
Купалась я в чужой росе,
И пряталась в чужом овсе,
В чужой траве спала.
НИКОЛАЙ. Я не прожил, я протомился
Половину жизни земной,
И, Господь, вот Ты мне явился
Невозможной такой мечтой…
…Что моя молодая сила
Не смирилась перед Твоей,
Что так больно сердце томила
Красота Твоих дочерей…
…С этой тихой и грустной думой
Как-нибудь я жизнь дотяну,
А о будущей Ты подумай,
Я и так погубил одну.
А. А. Может, я была не приспособлена к роли жены, но Гумилёву, расстрелянному большевиками, я осталась верна до конца!
АННА. И стала идеальной вдовой… При живой настоящей вдове.
А.А. Ах, оставьте свои ядовитые реплики! Да, у нас с Колей были увлечения, но…
АННА. Ты считаешь законные браки всего лишь увлечением?
А.А. Это наши ошибки – людям свойственно ошибаться. А на самом деле я была единственной любовью и музой поэта.
АННА (перебивает). Анна Андреевна, побойся Бога! Ты зачем сейчас пытаетесь нас обмануть? До пятидесятых годов двадцатого столетия все знали, что ты – всего лишь первая жена Гумилёва, а уже в шестидесятых все заговорили о том, что ты - единственная его любовь и единственный на свете конгениальный ему читатель. У тебя талант переписывать биографии.
А.А. Да как ты смеешь, Анька, так со мной разговаривать?! Я всегда говорю только правду!
АННА. А я столько наврала- наконструировала за свою жизнь, что даже уже ты, Анна Андреевна, теперь не можешь вспомнить, где ложь, а где истина. Но когда ты рассказываешь о том, как Гумилёв не любил своих жён – это одно, а когда живописуешь, как тебя потряс арест Николая Степановича.
А.А. Его арест потряс меня! Я едва не теряла сознание от такой неистовой несправедливости!
АННА. И помчались к Горькому! И умоляла его посодействовать! И он откликнулся, и сразу же при тебе принялся обзванивать высшее большевистское начальство, чтобы они заступились за Гумилёва. А ты тут же собрала передачку – и в тюрьму.
А.А. (гневно). Пошла прочь!
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Не надо, Анна Андреевна, не надо… Аня ведь говорит правду. Я не знаю, что там было с Горьким…
АННА. Или не было.
НИКОЛАЙ-АКТЁР. Или не было. Но вот передачи вы Николаю не носили – это факт.
АННА-АКТРИСА. Да и узнала Анна Андреевна об аресте Гумилёва совершенно случайно и лишь через неделю на похоронах Блока. И передач не передавала, а спокойно уехала в Царское Село в санаторию отдохнуть и поразвлечься. Там же из газет она и узнала о смерти своего первого и совсем даже не любимого мужа.
А.А. А зачем же я тогда, по-вашему, все эти годы хранила его стихи, хлопотала об их издании, помогала энтузиастам собирать сведения для биографии, посвящала ему свои произведения? Если он был нелюбимым?! Только чтобы отблагодарить за безграничную его любовь ко мне? Зачем же я тогда каялась и просила его простить меня там, на Небесах, за наш развод? За ту боль, что я причинила ему?!
АННА. А затем, чтобы все поверили, что это ты, Анна, бросила его, а не он тебя! И что это не ты, брошенная упрямица и гордячка, выла по ночам от обиды и бессилия, а он. И что это не ты всю жизнь не могла простить ему измены, а он... Потому что тебе невыносимо было тогда и ещё более невыносимо сейчас признать, что он тебя, единственную и неповторимую, бросил практически сразу, как только покорил. Потому что не любил. А не любил потому, что ты для него всегда была чужой.
НИКОЛАЙ (падает на колени перед А.А.) Прости меня, Аня…
А.А. (обессилено). Я была в великой славе, испытала величайшее бесславие – и убедилась, что в сущности это одно и то же... И не имеет никакого отношения к счастью. Счастье может дать только любовь, которую ты так равнодушно и безжалостно растоптал, Коля.
Да, я для тебя всегда была чужой…
Помолись о нищей, о потерянной,
О моей живой душе,
Ты, в своих путях всегда уверенный,
Свет узревший в шалаше...
…В этой жизни я немного видела,
Только пела и ждала.
Знаю: брата я не ненавидела
И сестры не предала.
Отчего же Бог меня наказывал
Каждый день и каждый час?
Или это ангел мне указывал
Свет, невидимый для нас?
АННА. А в книгах я последнюю страницу
Всегда любила больше всех других, -
Когда уже совсем неинтересны
Герой и героиня, и прошло
Так много лет, что никого не жалко,
И, кажется, сам автор
Уже начало повести забыл,
И даже "вечность поседела"…
…В том городе (название неясно)
Остался профиль (кем-то обведенный
На белоснежной извести стены),
Не женский, не мужской, но полный тайны.
И, говорят, когда лучи луны -
Зеленой, низкой, среднеазиатской -
По этим стенам в полночь пробегают,
В особенности в новогодний вечер,
То слышится какой-то легкий звук,
Причем одни его считают плачем,
Другие разбирают в нем слова.
Но это чудо всем поднадоело,
Приезжих мало, местные привыкли,
И говорят, в одном из тех домов
Уже ковром закрыт проклятый профиль.
В зале медленно гаснет свет.
А. А. (голос). В то время я гостила на земле
Мне дали имя при крещеньи - Анна,
Сладчайшее для губ людских и слуха,
Так дивно знала я земную радость
И праздников считала не двенадцать,
А столько, сколько было дней в году.
Я, тайному велению покорна,
Товарища свободного избрав,
Любила только солнце и деревья…
Звучит песня «Приходи на меня посмотреть».
Приходи на меня посмотреть.
Приходи. Я живая. Мне больно.
Этих рук никому не согреть,
Эти губы сказали: "Довольно!"
Каждый вечер подносят к окну
Мое кресло. Я вижу дороги.
О, тебя ли, тебя ль упрекну
За последнюю горечь тревоги!
Не боюсь на земле ничего,
В задыханьях тяжелых бледнея.
Только ночи страшны оттого,
Что глаза твои вижу во сне я.
2012г.