Детство, опалённое войной
Быстрый Исток – родина моих предков по линии мамы. Черепанова Екатерина Михайловна – мама родилась здесь 3 декабря 1915 года в крестьянской семье. Жители Быстрого Истока знают Катю Черепанову как первую девушку-трактористку, комбайнёра, шофёра. Она была членом райкома комсомола и секретарём комсомольской организации. А трудовую деятельность начинала в Белокурихе, работала медицинской сестрой в санатории. Это был год 1933-ий.
Мой папа, Иванов Павел Степанович, родился в Томской области, в селе Тунгусово. Там прошло его детство, служил в Краснознамённой Амурской флотилии четыре года. После демобилизации он окончил в Томске школу шоферов. А мама после окончания школы шоферов в Барнауле проходила стажировку три месяца на его машине. В день окончания стажировки он сделал ей предложение, и они поженились, так что на время моего рождения родители были шоферами, работали в Паутовской МТС, после того как туда поступили первые две новых полуторки.
Через месяц после моего дня рождения фашисты напали на нашу страну.
Великая Отечественная война в корне изменила нашу жизнь. Мужчин села отправили на фронт. Маму поставили заведовать нефтебазой. Полуторки со всего Алтая притаскивали в Паутовскую МТС, и папа их ремонтировал. На последней машине, которую он отремонтировал, приехали мы в Быстрый Исток, чтобы проводить папу на фронт. Он простился с мамой и со мной, поставил машину на баржу, стоявшую у берега Оби, заполненную мужчинами. Буксир потянул её по воде в сторону Бийска. Быстроистокский РВК отправил его на Тихоокеанский флот. И уже из Бийска он вместе с другими моряками уехал поездом на Дальний Восток, чтобы защищать нашу восточную границу от японских завоевателей.
По просьбе дедушки мама решила вернуться в Быстрый Исток. Я помню день отъезда из моего родного села Паутово. Здесь я родилась и прожила свои первые неполные два года. 11 марта 1943 года мама наняла возчика, чтобы он отвёз нас в Быстрый Исток. Она вынесла меня, посадила на телегу и вернулась в дом, чтобы принести узлы с вещами. Я смотрела ей вслед, увидела дом, в котором мы жили, запомнила его.
Интересно, через 70 лет муж возил меня в Паутово впервые после отъезда, и я сразу нашла место, где стоял этот дом и улицу, на которой мы жили. Узнала ещё и по косогору, изрытому весенними водами. Он находился через дорогу. Пообщались с людьми. На душе стало легко после встречи с родным селом.
А в тот далёкий мартовский день на улице лежал снег. Сквозь одежду пробирался холод. Мама села на телегу, посадила меня на колени, прижала к себе. Пожилой мужчина держал в руках вожжи, лошадь тянула телегу. Колёса поскрипывали, меня быстро укачало, я уснула. Проснулась, когда лошадь остановилась у дома, в котором жил мой дедушка, Черепанов Михаил Иванович.
Трудные военные годы жизни в Быстром Истоке сопровождались постоянным холодом и голодом. Часто в доме не было еды, быстро среди зимы заканчивались дрова. Мама устроилась работать в "Заготзерно", так как все машины были отправлены на фронт, и мама уже не работала здесь шофёром, как раньше. Она работала грузчиком. Здоровых мужчин из села отправили на фронт, поэтому женщины Быстрого Истока выполняли вместо них все трудоёмкие работы в колхозе, и дома у них было полно работы.
Очень хорошо помню, как мы с дедом ждали весь день маму с работы. Он в ту зиму присматривал за мной. На обед она не приходила, утром уходила на работу, а вечером возвращалась домой. Мама уходила на работу, не позавтракав, так как еды не было. И мы с дедом сидели весь день голодными. Мы были приезжими, заготовок на зиму не сделали, деньги мама за работу не получала в колхозе. Я просила у деда есть, а он мне говорил, чтобы выпила воды из ковшика, который плавал в ведре. Вода была холодная, больше одного глотка пить не получалось.
Сейчас, когда священник в церкви спрашивает меня, соблюдаю ли я пост, отвечаю, что в детстве приходилось держать пост в течение нескольких лет, поэтому сейчас его не соблюдаю. Помню, как в первый день после приезда в Быстрый Исток, вернувшись с работы, мама принесла с собой небольшой узелок.
– Вот, сейчас сварю суп, – сказала она дедушке, быстро разожгла русскую печь, поставила чугунок с водой, перемыла содержимое узелка и высыпала всё в кипящую воду. Я стояла у печи и с нетерпением ждала ужина. Суп вылила мама из чугуна в большую чашку, из которой мы начали есть. Кроме супа на столе ничего не было. Вкус этого блюда остался для меня на всю жизнь незабываемым. Это была горячая вода, в которой плавали тонко обрезанные от картошки очистки, плавали тоненькие картофельные шкурки. Я помню даже ощущение, какое было у меня в желудке после съеденного супа. Но живот был полон, есть уже не хотелось.
Вечером следующего дня она принесла в своей обуви горсть зёрен пшеницы. Работала в «Заготзерно», но что-либо нести домой не разрешалось. Высыпав зёрна в чашку, она промыла их водой, поставила варить в чугуне. Вкус сваренных зёрен пшеницы, плавающих в воде, был приятнее, чем сваренные картофельные очистки.
– Не глотай целыми зёрна! Разжёвывай их, Аля! – учила меня мама, как нужно есть. Мне шёл второй год, зубы у меня уже наросли. Потом в доме появилась мука, мама выменяла её на свою кофту. А вместе с мукой появилось у нас на долгое время новое блюдо – затируха.
Весной того года вода подошла близко к домам, что стояли за рекой Исток. Там жила многодетная семья Андрея Черепанова – нашего родственника. Рядом в доме жили мы с мамой и дедушкой. Когда Исток сливается с Обью, то их воды несут большую беду сельчанам. Мы переехали жить в дом по улице Ленина, к маминой подруге Ольге Бондаренко. Она жила в доме, в котором было две комнаты, и для нас нашлось там место для временного проживания. Её муж был на фронте.
Осенью этого же года здесь поселились ещё две женщины. Одна из них была молодая женщина, другая же была очень старенькая, сухонькая старушка. Это были мать и дочь – эвакуированные жительницы блокадного Ленинграда. Они жили в кухне. Там стояли железная кровать, стол, табуретки. Русская печка тянулась во всю стену. Старушка лежала целыми днями на кровати. Её дочь уходила утром на работу, а ночью спала на печи. Как их звали, я не помню. Взрослые женщины называли их – ленинградками.
Утром мама, Ольга и ленинградка уходили на работу, а я и пожилая женщина оставались дома. – Присмотрите за Алей! Покормите её в обед картошкой! – просила мама старушку и оставляла на столе две картофелины в «мундире». А мне она строго говорила, чтобы не беспокоила бабушку, чтобы вела себя весь день хорошо. Я тихо играла в комнате, а старушка лежала на узенькой железной кровати, которая стояла в кухне. В обед она поднималась, растапливала железную печь, нарезала на ломтики две картошки, поджаривала с двух сторон тут же, на железной печи, затем звала меня к себе, давала два больших ломтика. И это был наш обед. У них тоже не было еды, только люди принесли им немного картошки, но она быстро закончилась. Я уходила опять в комнату. Мы с ней не играли и не разговаривали.
Вечером, когда на улице темнело, подходила к окну и ждала с работы маму. Сначала появлялась из-за поворота высокая, стройная фигура молодой ленинградки. На ней была одета фуфайка, подпоясанная ремешком, и – юбка. На ногах надеты подшитые валенки. На голове была фетровая беретка, но на улице лежал снег. Была зима, а платка у неё не было. Лёгкой походкой она шла к дому, в котором мы все вместе жили.
Лицо моё озарялось радостью, когда на улице Ленина из-за поворота появлялась мама. Она уже грузчиком не работала, потому что мешок с зерном свалил её с ног – закружилась голова от голода. Мешок придавил маму, поранил ногу. Мама ростом была метр пятьдесят сантиметров, а мешок был чуть меньше её. Она хромала, но на работу нужно было идти. Её поставили работать подсобной рабочей у печника – старика. Она быстро научилась класть печи и уже самостоятельно делала кладку новой печи для просушки зерна в "Заготзерно". Поэтому приходила с работы позднее всех, так как быстрее нужно было запустить печь в работу. И так было каждый день, без выходных.
В конце января 1944 года ленинградка вернулась с работы очень взволнованной и радостной. Уже с порога дома она закричала: « Мама, радость-то какая! Сняли блокаду с Ленинграда, и теперь можно ехать домой!» И заискрились радостно глаза старушки, впервые за всё время жизни в этом доме появилась улыбка на её лице. Они оживлённо в кухне говорили о чём-то, мне не понятном. Когда мама и хозяйка дома пришли с работы домой, они тоже радовались хорошей новости.
– Я уволилась с работы, едем домой! – сказала молодая женщина.
– Да куда Вы в зиму-то поедете!? Дождитесь весны, а то замёрзнете в дороге-то! – советовала мама.
– Нет, нет. В Ленинград мы поедем сейчас, не будем ждать весны.
И засобирались ленинградки домой. На другой день дочь купила муку, соседка принесла чашку квашеной капусты. Они вместе с мамой вечером сели за стол и лепили пельмени с капустой, чтобы им еду в дорогу взять. Затем пельмени отварила хозяйка дома, сложила всё в большую чашку и вынесла в сени, чтобы заморозить их.
К вечеру узелок с одеждой был собран, и завтра утром ленинградкам нужно было бы уже уезжать из Быстрого Истока, чтобы из Бийска на поезде ехать в Ленинград. Но вдруг умерла ночью пожилая женщина. Наверное, сердце матери молодой ленинградки не выдержало столь радостного известия, как снятие блокады с родного Ленинграда. Приготовления к похоронам на следующий день проходили в кухне при закрытой двери, так что я не видела, что там происходило.
Пожилая квартирантка была такая худенькая и легкая, что наспех сколоченный фанерный ящик с её телом отвезли на кладбище на санках четыре женщины. Ещё и потому что мужчин не было, кто бы мог в этом оказать помощь. Могилу выкопали и закидали гроб землёй мой дедушка, Черепанов Михаил Иванович, и ещё безногий фронтовик – сродный брат деда. О нём тоже нужно сказать слово. Черепанов Иван Борисович, как и многие мужчины из Быстрого Истока, защищал блокадный Ленинград. Там был тяжело ранен, потерял ногу, но вернулся домой живым! Только на деревяшке, но и вторая нога тоже была покалечена. Более крепких мужчин для организации похорон в Быстром Истоке не было.
На поминки они не пришли. За поминальный стол сели пять человек, считая и меня. На столе лежали ложки, стояла всего одна большая тарелка, в которой лежали пельмени с капустой. Подогрели часть тех пельменей, которые они приготовили, чтобы взять с собой в дорогу. Каждая из женщин за столом с грустью в голосе говорила поминальные слова, те, что говорят в таком случае – каждая упоминала Бога. Вот уже и рядом со мной сидевшая женщина сказала: «Царство небесное, светлая память рабе Божьей ….». Назвала имя умершей бабушки.
Слушала её слова и думала, что и мне что-то нужно будет говорить про Бога. Я ведь тоже села за стол, поминать бабушку. А так как не знала, что должна была сказать, посмотрев на тарелку с пельменями, печально произнесла: «Слава Богу, что бабушка умерла, хоть поедим пельменей!» Что тут началось после мной чистосердечно сказанных слов!? Мама хотела выгнать из-за стола. Спасибо женщинам, заступились. Прости меня, Господи! Блокаду Ленинграда сняли 27 января 1944 года, значит, мне шёл в то время третий год.
На другой день, рано утром, к дому подъехала повозка с возчиком в санях, и молодая квартирантка из Ленинграда уехала из села, оставив тело своей мамы покоиться на старом кладбище. Трудные детские годы военных лет, что прошли в Быстром Истоке, навсегда остались в моей памяти. И каждый год 27 января, в день снятия блокады с Ленинграда, передо мной явственно всплывают незабываемые образы двух женщин, прибывших в Быстрый Исток из блокадного Ленинграда.