... В ЗВЕЗДНОМ НЕБЕ
Солнце здесь – дикое. Ослепительное, яркое, жаркое. Вот только из-за горизонта его выманить каждый раз – большая проблема.
Каждое утро я сижу на старом каменном пирсе и жду, пока яркий оранжевым мячик пугливо выглянет из-за горизонта. Выглянет, и тут же спрячется. Потом снова – выглянет. Я протягиваю руки и оно осторожно протягивает свои лучи на встречу.
Помнишь, на площади святого Антония мы точно так же подманивали голубей? Сидишь неподвижно, с раскрытой ладонью, полной крошек и ждешь…
Ожидание. Время, потраченное на него, я могла бы поменять на что-нибудь другое. Ты говорил мне: нельзя быть ответственной за все на свете. Ты думаешь, солнце не взойдет без тебя? А вот не взойдет.
Улочки узкие, сбегают к морю, словно ручейки. Над головами прохожих нависают резные балкончики, похожие на гнезда. С балконов свешиваются толстые разноцветные коты. Равнодушно следят за прохожими.
На набережной – маленькая кафешка. Пятнадцать сортов кофе. Тридцать сортов сладкой выпечки. Хозяйка приносит чашечки и мы в полном молчании сидим и любуемся медленно поднимающимся солнцем.
А свой обратный билет я порвала и выкинула. В кармане есть еще три монетки. Три монетки здесь – это очень много.
Замечательный город – все в одном экземпляре: один базарчик, одна аптека, одна почта. Почтальон ходит по городу с огромной кожаной сумкой, потертой, заслуженной. Знает всех в лицо. Отдает письма на улицах. Заходит в аптеку, на базар – ему лень тащиться вверх по крутым улочкам, а на базаре можно встретить всех.
Мне он вчера принес залитую воском бутылку из-под вина. На просвет видна свернутая в трубочку бумажка, несколько ракушек и какая-то веточка.
- Это вам, - сказал он и поставил бутылку на стол.
- Но я не жду никаких писем. Ни от кого. И потом, откуда вы знаете, что эта бутылка, на которой нет никакого адреса – предназначена мне?
- Я служу почтальоном уже двадцать лет, - с достоинством ответил он на это. - Я ни разу не ошибся.
Я сняла мансарду на Вишневой улице. Вкусно звучит, да? Вишневая улица. Можно произносить это название и облизывать пальцы. Вишневая улица, дом 12, во дворе по железной лестнице на самый верх, можно не стучать – не заперто.
Деревянный пол выкрашен вишневой краской. Я ложусь на согретый солнцем квадрат у окна, сворачиваюсь в клубок и пытаюсь превратиться в кошку.
У меня есть еще три монетки, комната оплачена на месяц вперед и в запасе еще целых тридцать дней, чтобы постигнуть искусство оборотничества.
Бутылка с письмом стоит на подоконнике, отбрасывая на пол острую тень. У меня не хватило сил вытащить пробку. Я просила почтальона, но он сказал, что не имеет права вскрывать чужие письма.
- Вы откроете ее сами. Когда придет время.
Я открою тебе тайну. Когда у тебя нет денег, нет времени, нет выбора, нет дома, нет семьи, нет работы, нет ничего, за что стоит беспокоиться, что страшно потерять, у тебя есть огромное потрясающее право – право выбора и еще у тебя есть мужество.
Я знаю, что будь я дочерью, сестрой, женой, матерью, коллегой по работе, владелицей дома, обладательницей хоть какого-то запаса денег – я никогда в жизни не гуляла бы по городу под дождем: как же, ведь можно простудиться. Я никогда не подошла бы к человеку, сидящему на набережной в шторм – черт его знает, кто это – парень в тонкой куртке, сгорбившийся на холодном ветру. Может он сумасшедший, может он бомж. И никогда не забрала бы его к себе. Черт его знает, может он обворует меня в конце концов, и что я скажу домашним…
Но я была той, кем была – без дома, денег, надежд и даже без имени. Все мое имущество составляла сумка с вещами, три монетки и залитая воском бутылка с письмом внутри неизвестно от кого и непонятно кому.
Я была той, что каждое утро встает в половину пятого и идет на старый пирс выманивать капризное солнце из-за горизонта.
Я была той, что гуляла под дождем и подумывала – не снять ли обувь, потому что бродить босиком…
Поэтому я подошла к одинокой фигуре на набережной, наклонилась, заглянула в пустое лицо с остановившимся взглядом и сказала: пойдем.
- Я…, - сказал он хрипло. – Я…
- Пойдем. Ты замерз и простудишься. Давай, давай, - я дернула его за рукав. – Вставай. Ну же! Господи-боже, мне завтра вставать в полпятого, пошли!
Я открою тебе еще одну тайну – когда ты вот так, одним движением руки и мысли, не раздумывая, решаешь что-то за другого человека, берешь на себя ответственность за это, в этот самый момент мир вокруг обретает ясность. Мир вокруг обретает форму. Обретает цвет, вкус, запах, звук…
Секундная стрелка сдвигается с места.
- Пошли.
И мы пошли.
Набережная. Аллея. Два квартала по Вишневой улочке. Арка двора. Железная лестница на самый верх. Дверь.
Где-то во дворе ветер внезапно стих, и дождь теперь падал крупными теплыми каплями, уютно стуча по крыше.
Пару дней назад, я – которая ничего не готовила дома – купила банку какао в магазине «Колониальные товары и минеральные воды». Большую жестяную банку, расписанную диковинными зверями и цветами.
И когда я сунула моему найденышу в руки толстую чашку с горячим какао, он начал смеяться. Он смеялся, запрокинув голову, встряхивая мокрыми волосами, сверкая узкими лисьими глазами и я рассмеялась в ответ.
Утром небо было затянуто тучами. Я смотрела на открывающуюся из окна панораму залива, допивала остатки какао из чашки – катала на языке густую сладость и улыбалась. Потом потянулась, раздвинула тучи, словно занавески и вернулась в постель.
Я еще думала, обозревая при поселении скудную меблировку моей комнаты: а на кой мне двухспальная кровать – металлическая, старая, с шишечками на спинках и скрипучей панцирной сеткой?
Оказалось – надо.
Я посмотрела на россыпь рыжих волос, похожих на перья взъерошенной птицы – ах, да, я забыла сказать – обсохнув, мой найденыш оказался темнорыжим, высоким, худым, с лисьими янтарными глазами на узком лице. Поставила чашку на подоконник и нырнула под одеяло, в кольцо горячих рук, ног, губ…
Ладно, дальше не интересно. Со времен сотворения мира люди не придумали ничего нового, что могло бы случиться между мужчиной и женщиной, оказавшимися под одним одеялом.
А солнце покапризничало немного и встало само. Я смотрела, как первые лучи вычерчивают прозрачные тени и думала, что ты был прав: солнце взойдет и без меня. И это даже приятно – не нести за солнце никакой ответственности.
Быть ответственным за все на свете – такая тяжелая и неблагодарная работа.
Сыр, зелень, тонкие хрустящие лепешки, помидоры, вино.
Жара, запах персиков, ленивое мявканье котов на карнизе.
Съесть кусочек сыра, запить вином и целоваться.
Денег нет. И высокое искусство превращение в кота я тоже не освою. Секундная стрелка острым лезвием отсекает от моего времени кусочек за кусочком.
Еще один поцелуй. Еще один глоток вина.
- Что это?
- Это письмо.
- В бутылке?
- В бутылке.
- Почему ты ее не откроешь?
- Она не открывается.
- Давай я?
- Нет. В этом городе не принято вскрывать чужие письма.
- А откуда ты знаешь, что это письмо тебе? Тут нет твоего имени. И адреса нет. Кстати, как тебя…
Я накрываю его губы пальцами. У меня нет имени. Нет адреса. Нет и не надо.
Он ловит мои пальцы губами, прикусывает и лукаво щурится. В этот момент он похож на рыжего кота. Похоже, что искусство превращения мой найденыш постиг в совершенстве. Откуда же он взялся и почему сидел под дождем, словно человек, которому некуда идти.
- Послушай, а…
Он накрывает мои губы пальцами и качает головой.
Когда ты берешь за кого-то ответственность, нужно быть готовым в любой момент разжать руку и отпустить. Нужно уметь не придумывать никаких историй и не задавать никаких вопросов. Нужно быть готовым к тому, что следом за тем, кого ты подбираешь на пустынной набережной под дождем, в твою жизнь может прийти все, что угодно.
Может быть ты… и есть… моя… смерть?..
- Хочешь какао? – спрашивает он.
Он чертовски красив в одних джинсах, босоногий, высокий, худой, гибкий. И пока он варит какао на маленькой плитке, я обнимаю его и целую между лопаток. Какао он варит значительно лучше меня и пусть будет, как будет. До конца месяца еще одиннадцать дней.
Ветер свободно гуляет по комнате от окна к двери. Комната пуста. Редкие здесь облака украсили небо. Очень похоже на шарики пломбира. Протягиваю руку из окна и пробую ближайшее – нет, на вкус не очень. Или просто какао перебило все своей сладостью.
Он оставил мне, уходя, чашку горячего какао.
Ни о чем не жалеть. Ни на что не надеяться. Ничего не искать. Вот что должно быть написано на клочке бумаги, запечатанной в бутылке, которую я так и не смогла открыть. Пробка вогнана плотно, не подковырнешь ножом, а штопора нет.
И зачем мне ее открывать, если я и так знаю, что там написано твоим острым почерком? Ни о чем не жалеть. Ни на что не надеяться. Ничего не искать.
Я беру бутылку за длинное узкое горло и со всей силы опускаю на металлическую спинку. Взрыв, сравнимый по силе со вспышкой сверхновой. Крупные осколки стекла усеивают пол. Может быть, я только что уничтожила какой-то мир, спрятанный за стеклом, чью-то маленькую вселенную, состоящую из нескольких ракушек, хрупкой вишневой веточки и листка желтоватой бумаги с истрепанными краями.
В определенный момент времени все заканчивается, не так ли?
Иди за ним – написано косым острым почерком. Старой перьевой ручкой. Фиолетовые чернила выцвели от времени и порыжели, словно пряди волос.
Иди за ним!
Если ты однажды выходишь из дома в дождь, чтобы подобрать кого-то на пустой набережной… Если ты обладаешь достаточной смелостью, чтобы отдать себя без остатка, ложной скромности, мнимой гордости и ненужных сомнений… Тогда у тебя должно оказаться достаточно сил, чтобы идти за ним.
И пусть дурацкий вопрос: а нужна ли ты ему, никогда не придет тебе в голову.
Это так смешно – кто-то оставляет после себя рожденных детей, построенные дома, написанные книги, добрую память.
После меня остались – прости, хозяйка – осколки бутылки, полбанки какао и невымытая чашка.
Да, еще – радуга в звездном небе.