1.
Георгий Николаевич ещё раз внимательно просмотрел листочек, куда записал необходимые продукты, и убедившись, что ничего не упустил, протянул продавщице деньги.
- Гостей поджидаете? - полюбопытствовала Тамара, скользнув взглядом по картонной коробке с тортом "Киевский".
- Тамарочка, душенька, вам бы в разведке служить... - улыбнулся Георгий Николаевич и тут же добавил: - будет желание - забегайте к старику на чаёк, красоту-то такую с радостью калориями поддержу.
"Душенька" от удовольствия растянула морковные губы во всю чрезмерную округлость лица, зажеманилась, покачивая рыжей головой с искусственным шиньоном:
- Ну, какой вы старик? Другой, глядишь, и помоложе возрастом будет, да за собой не ухаживает... А вы всегда с иголочки, весь намытый-начищенный... Наверное, когда помоложе-то были... А?
- Эх, голубушка, да я уж и позабыл, когда был помоложе...
Георгий Николаевич лукавил - кокетство Тамары приятно согревало сердце. Он почувствовал лёгкое волнение и стыдливо спрятал в карман пальто помятый листочек, который по-прежнему сжимал в руке. Теперь без этой "склеротички" из дому не выйти, а вот при Лидушке, бывало, упрямился, раздражался, когда та по-нескольку раз переспрашивала, не забыл ли кошелёк и "список".
Воспоминание о покойной жене словно ластиком стёрло с лица старика приветливую улыбку. Кивнув Тамаре, явно озадаченной внезапным окончанием разговора, Георгий Николаевич молча прикрыл за собой скрипучую дверь стекляшки и зашагал в сторону ближайшей пятиэтажки.
- Чего это он? - поинтересовалась молоденькая Анютка, подрабатывающая в магазине уборщицей, - странный какой-то... То клеил тебя в открытую, а то развернулся и поминай, как звали.
- Много ты понимаешь! У него жена в прошлый год умерла... Как вспомнит о ней - лицом меняется. Я это давно приметила. Спросила как-то : "Чего это вы, Георгий Николаевич, взгрустнули?" А он печально так: " Да Лидушку свою вспомнил".
Вон оно как, Ань, а ты - "клеил"... Да я б сама за него замуж пошла, коли позвал бы... Чего ржёшь, дура? Мне во как надоело по съёмным хаткам скитаться, - Тамара сделала выразительный жест ребром ладони по горлу, - Ведь чего ему надо? Чтоб сготовили, в доме прибрали, да сказки его послушали... А у меня уши что ли отвалятся? Пусть себе рассказывает на здоровье...
- И то правда, Тамар! Пожить-то ему недолго осталось, а там, глядишь, квартира - твоя... Ты не знаешь, скольких-комнатная у него?
- А фиг его знает! Он из военных, должно быть, неплохая. Да и пенсии у них немаленькие... Да на самом деле я и за так бы ему помогла, без денег, лишь бы пожить пустил... Жаль деда, приятный, симпатичный, всегда с улыбочкой, да и болезнями своими не достаёт...
- Болезнями-то не достаёт, а как домогаться начнёт?
- Дура ты, Анька, право слово - дура! Ему лет-то сколько? Наверное, уж под восемьдесят. У него домогалка, поди, уже давно в отставке...
- А не скажи...
- Ну, всякое бывает, конечно, но это не про Георгия Николаевича. Они с женой, как Шерочка с Машерочкой были. А теперь вот один...
- И детей, наверно, нет... Не видала, чтоб кто-то к ним приезжал...
- А чего это он торт сегодня купил? - озадачилась вдруг Тамара и перевела взгляд на девчонку-уборщицу, которая, будто не расслышав вопроса, продолжала философствовать:
- Ведь в жизни, как бывает, помрёт человек - сразу родственнички объявляются и начинается драчка за наследство. Вот у нас...
- Слушай, Аньк, откуда ты такая умная взялась? Всё знаешь! Иди давай, убирайся, а то махнёшь пару раз шваброй - и время твоё вышло!
Анютка поджав обиженно губы, развернулась к Тамаре костлявым задом и принялась остервенело надраивать кафельный пол.
- Давай-давай, работай! Да в углы заглянуть не забудь! Уж и не вспомнить, когда ты последний раз тряпкой там проходилась!
Тамара и сама не знала, за что напустилась на девчонку. Нервная стала последнее время, по каждому пустяку раздражалась. Да и с чего ласковой да сдержанной быть: ни угла, ни мужика, хотя бы и завалященького, у неё не было, а жизнь-то уже под горку спелым яблочком покатилась...
2.
Георгию Николаевичу нездоровилось последние дни - под лопаткой будто кол вбили...
Понимал - сердце это, но в поликлинику не торопился... По природе своей он был человеком терпеливым и всякое недомогание переносил молча...
Ещё мальцом, помнится, сломал руку, свалившись с соседской яблони, но факт этот от родителей скрыл, боясь их праведного гнева. У них, Русаковых, отродясь в семье воров не было, а именно так расценил бы невинную вылазку в чужой сад отец.
Терпел Герка боль, прилаживая руку к тщедушной груди, зубы стискивал, а слезы не проронил. И только к вечеру мать заметила, что он из стороны в строну по избе мечется, угла не находит. Пришлось в грехе сознаться. Поругали его, конечно, для порядка, но и пожалели потом от души...
Вот Лидушка другой была. Как кольнёт у неё где, сразу пожалуется. Оно и понятно, женщина - слабый пол...
Когда болела, мучила его очень, попрекала бесконечно, капризничала, как дитя малое...
Однажды сильно осерчал на неё, дверью хлопнул - и прямиком на улицу. Под дождём бродил, промок весь, а потом вернулся. Долго злость держать не мог, да и забеспокоился, как она там одна, без присмотра?
Домой заходит, а жена смотрит на него ласково и говорит: "Ты, Герочка, промок совсем. Чаю горячего выпей с мёдом и ноги попарь".
От слов этих всю душу ему вывернуло наизнанку, так жалко, бедную, стало. Склонился над ней, поцеловал, по рукам исхудавшим провёл и заплакал. А она прощения просить стала, обещала долго не мучить и в хвори своей не задерживаться.
Эх, Лида-Лидушка... Дорогая подруженька... Где ты сейчас, мил человек?
В груди у Георгия Николаевича вдруг как огнём прожгло, запекло, словно в самую её серёдку картошку горячую из костра сунули...
Поморщился старик, руку под рубаху сунул, погладил тихонечко, зауговаривал: "Ты уж, сердечко, погоди пока, у меня ещё дела кой-какие остались..."
Сердце словно услышало просьбу и отпустило.
Отёр старик мелкие капельки пота со лба, улыбнулся светло и почти счастливо: "Ну, и слава Богу! Спасибочки!"
3.
Тамара беспокоилась... Георгий Николаевич уже третий день не появлялся в магазине. Обычно, как по расписанию, по утрам посещал стекляшку, а тут вдруг пропал.
Старик всегда казался ей крепким и сильным, как столетний дуб, что живёт на земле давным-давно, а посмотришь на его мощный ствол и пышную крону, кажется - ещё столько же простоит, не согнувшись. Но одно дело казаться, а другое - быть... Кто знает, что у него внутри? Может, прогнил насквозь? Годочки-то своё берут... Надо бы забежать вечерком...
После работы Тамара сунула в целлофановый пакет пачку ряженки "Домик в деревне", которую всегда покупал Георгий Николаевич, полкило овсяного печенья и триста граммов мармелада "Лимонные дольки". Непредвиденные расходы не огорчали, "отбить" их на мелочишке да недовесах было парой пустяков.
Взглянув на себя в круглое зеркальце, она освежила губы помадой, поправила шиньон, ловко примостила на него пушистый мохеровый берет, и накинув лёгкое, не по сезону, пальтишко, отправилась навещать старика.
Ветер, отчаянный и выстуженный, подталкивал Тамару в спину, заставляя девчонкой бежать в сторону старикова дома.
Раскачивались из стороны в сторону ветки деревьев, кряхтели старые сучья, затягивали заунывную песню провода. Где-то громко хлопнула открытая форточка, послышался звук разбитого стекла...
И куда её чёрт несёт в такую погоду? Домой бы сейчас... Ведь Георгий Николаевич завтра и сам мог объявиться. Ну, поздно уж, дошла почти...
Тамара нырнула в тускло освещённый подъезд, пропитанный запахами канализации, кошачьей мочи, жареной картошки и табачного дыма. Насквозь продрогшая, она даже обрадовалась теплу и привычному для обоняния "букету" хрущёвки, весьма натуралистично заявлявшему: "Тут вовсю кипит жизнь".
Позвонив в первую попавшуюся дверь, чтобы уточнить, в какой квартире проживает Георгий Николаевич, услышала нетрезвые чертыхания, прерываемые хриплым затяжным кашлем. Спустя пару минут облезлая дерматиновая дверь приоткрылась и из-за цепочки показалось одутловатое лицо Верки-алкоголички.
- Ты хто?... Ааааа... Тама-а-арка... заходь!
- Некогда мне! Я к деду пришла, пропал он куда-то...
- Ну, так и чё...
- А ничего! Где живёт, спрашиваю.
- Так это... На третьем этаже... Как моя квартира... А что... мож, зайдёшь... посидеть...
- Спасибо! - скороговоркой выпалила Тамара и поспешила поскорее улизнуть от внезапно повеселевшей Верки, которая уже успела призывно распахнуть дверь.
4.
Настойчивый звонок разбудил Георгия Николаевича, дремавшего у телевизора в старом кресле-качалке. Не сбрасывая с плеч женин пуховый платок, старик проследовал в коридор и, не поинтересовавшись, что за гость решил его побеспокоить на ночь глядя, приоткрыл дверь.
На пороге, поёживаясь и переминаясь с ноги на ногу, стояла продавщица из стекляшки.
- А чего ж вы открываете-то, не спросивши, Георгий Николаевич?
- Да, да... Забыл спросить... Старый стал, голубушка... А вы здесь какими судьбами? Или случилось что? Да проходите, проходите! Вон - замёрзли совсем! Раздевайтесь, я вас чаем с мёдом угощу. Да и торт у меня ещё остался... Как думаете, не пропал?
- Ну, если в холодильнике держали - ничего ему не сделается, - со знанием дела изрекла Тамара и принялась расстёгивать пальто.
Георгий Николаевич засуетился, стыдливо скинул с плеч старенькую шальку, сунул поглубже на полку и, протянув руки, предложил гостье поухаживать. Тамара неспеша повернулась к старику спиной, плавно повела пышными плечами, по-барски позволив принять своё пальто.
- Я, Георгий Николаевич, навестить вас пришла, подумала, уж не приболели ли? Три дня у нас не появлялись.
От такой неожиданной заботы старик окончательно смутился.
- Да случилось немножко приболеть, Тамарочка... Сердечко, знаете ли, пошаливает в последнее время. Но не будем о грустном. Вам ли, молодой и красивой, о болячках сказки выслушивать?
- Скажете тоже, молодой и красивой! - засмеялась игриво гостья, - мне уж сорок шестой годок!
- Молодая, молодая - поверьте старику! Ну, что мы тут стоим, проходите в гостиную...
- А что нам в гостиной делать? Лучше на кухне посидим, я человек простой, мне пышные приёмы ни к чему.
- Ну, как прикажите... А давайте так, голубушка: я - чай заварю, вы - на стол накроете. Загляните в холодильник: что там обнаружите - то и доставайте.
- Так и я не с пустыми руками. Вы ведь, кажется, овсяное печенье любите? Ничего не перепутала?- Тамара вытащила из пакета принесённые гостинцы и разложила их на потёртой, в крупную розовую клетку, клеёнке.
- Ну, зачем, зачем вы деньги тратите?! Неловко как-то получается...- старик смущённо уставился на фарфоровый чайничек, который вот уже несколько минут усердно тёр в раковине содой.
- Давайте сюда! - Тамара перехватила из рук Георгия Николаевича поролоновую губку и в мгновение ока привела заварочник в надлежащий вид, - вот, держите! Красивый-то какой!
- Да, баварский узор. Всё, что от сервиза осталось, да ещё молочник... Это я, когда в Кёнигсберге служил, Лидушке на день рождения купил. Немцы после войны много чего в своих садах зарыли - вернуться думали. Наши офицеры находили и приватизировали, а кто-то - в комиссионки сдавал. При мне уже поменьше этого добра было, но всё равно - хватало. Видите, Тамарочка, фарфор какой тоненький, словно прозрачный? Вы на свет, на свет смотрите. Даже буковки просвечивают... А лёгкий - как пушинка! Этот чайничек супруга не использовала, он у неё в серванте стоял, для гостей. А как умерла, я и вытащил, какие уж теперь гости? Вон, третьего дня ждал своего приятеля по рыбалке, тортик купил, а он занемог...
Ну, что это я разболтался? Чайник уж закипел, подайте вон ту жестяную баночку, там заварка.
5.
Тепло и по-домашнему уютно было Тамаре этим стылым вечером. Даже запах чужой квартиры, слегка тяжеловатый, тягучий, валерианово-эфирный, казался ей родным. И ромашковый чай, и липовый мёд, и сладкая вишнёвая наливка, и даже торт "Киевский", который на третий день она ни за какие бы деньги раньше и пробовать не стала, - всё было особенным...
Старик подливал ей в рюмочку густой рубиновый напиток и придвигал поближе тарелочку с ветчиной, настоятельно рекомендуя не стесняться.
А она и не стеснялась... Сама не заметила, как захмелела и без утайки поведала Георгию Николаевичу свою историю, вспоминая малейшую подробность безрадостной жизни. Словно на исповеди у священника признавалась-каялась в своих и чужих грехах...
Но разве виновата она была в том, что никогда не знала отцовской любви, появившись на свет байстрючкой?! В том, что мать, срывая отчаяние, колотила её, как сидорову козу?! Не виновата!
Не виновата и в том, что затравленным зверьком пряталась в кладовке, боясь высунуться в мамкину защиту, когда пьяный отчим избивал ту ногами, а став постарше, убегала ночевать к подружке, лишь бы вырваться из его цепких лап... Отсиживалась под чужой крышей, понимая, что и там её приходу не рады... Жалась к стенке, деля постель с подружкой Тонькой, которая, единственная кажется, искренне ей сочувствовала...
Виновата ли, что бездомной собакой бродила весь следующий день по деревне, холодная и голодная, лишь бы не возвращаться в постылый дом, а потом всё-таки шла знакомой тропинкой к покосившейся хибаре?! Не виновата!
А как она мечтала поскорее закончить школу и перебраться навсегда в город! Выйти там счастливо замуж, обзавестись углом, пусть маленьким, но своим! Мечтала о муже, который станет её жалеть, а она нарожает ему детишек, и все будут счастливы... Но не случилось...
Словно на роду у неё было написано повторить материнскую судьбу. В семнадцать лет забеременела от пьяного соседа, который заглянув к ним на огонёк, силком взял её прямо в чулане... Никто не защитил, не спас, хотя кричала во всё горло, моля о помощи... Так произвела на свет неполноценное дитя - мальчика...
В районном роддоме предложили отказаться от ребёнка, а она и обрадовалась. Всё равно никогда не полюбила бы, помня своё унижение...
А вот теперь часто его вспоминает, жив ли? Уж двадцать семь годков должно быть... Хотя вряд ли...
Виновата ли в том, что бросила сына?!
Тамара уже не сдерживала себя, давая волю слезам. И не стыдно ей было ни капельки перед Георгием Николаевичем. Как к отцу родному бросилась она на худую стариковскую грудь, твердя покаянно: " Виновата... Виновата... Виновата..."
А тот лишь ласково приговаривал, прижимая к себе, словно маленькую беззащитную девчонку, случайную гостью: "Ну, поплачь, поплачь, милая. Слёзы врачуют..."
Сердце его, большое и щедрое на сочувствие, кровью обливалась при виде вздрагивающих Тамариных плеч и рвущейся наружу боли.
А она будто забыла вовсе, что за окном поздний вечер и предстоит возвращаться домой.
Всё тише и тише становились всхлипывания, всё реже и реже горькие вздохи...
- А ты, милая, ночуй у меня сегодня. Вон ветер какой и дождь срывается! Я тебе на диване постелю. Беспокоиться-то никто не будет?
- Не будет, одинокая я. Останусь, коли предлагаете...
6.
Георгий Николаевич этой ночью почти не спал. Словно в вязкое болото погружался в тревожное забытьё, но уже скоро возвращался к реальности. Было странное ощущение то ли сна, то ли бодрствования, когда мгновения кажутся часами, а часы - секундами и реальное ощущение времени теряется... Это изнуряло куда больше, чем он просто лежал бы с открытыми глазами.
Протянув руку к стоящему на тумбочке будильнику, старик разглядел в темноте светящиеся фосфорной зеленью крупные цифры - полпятого... Вставать рановато да и шуметь неловко. Пусть поспит пока гостья.
Голова, словно свинцом налитая от бессонной ночи, всё гоняла по кругу воспоминания - радостные и не очень, далёкие и совсем близкие. Причём, старое представлялось гораздо ярче, выпуклее. Удивительный фокус со временем, его необычным преобразованием и подвижностью. Вот ты ещё мальчишка - а вот и седой старец...
Избавиться бы уж от этой мысленной круговерти, уснуть... А не спалось.
Далеко в прошлом осталось то время, когда хоть на землю ляг, да бревно под голову сунь, а сон тут как тут.
И откуда только берутся эти воспоминания?
Мать с отцом часто приходить стали, братья... До мельчайших подробностей рисовались в памяти и деревянный сруб в далёкой Сибири, в котором прошло детство, и расквашенная осенним ненастьем деревенская дорога, что тянулась вдоль забора, и школьная учительница Антонина Фёдоровна, и первая любовь Полашка-Синичка, и дядька Матвей, местный Кулибин, который вернувшись с фронта, организовал в клубе "Аэрокружок" .
Он бегал туда вместе с другими мальчишками, мастерил из картона и фанеры самолёты, а потом запускал в небо. Самолёты, едва поднявшись, падали на землю. Но дядька Матвей упорно твердил: "Не дрейфь, парень! Полетит, непременно полетит!"
Этого знаменательного события он так он и не дождался, зато уехал в Ульяновск, поступать в Школу высшей лётной подготовки.
Да... Помотала его судьба по России-матушке. Любимая авиация заставила помыкаться и по съёмным квартирам, и по общежитиям. Это теперь у него квартира своя, а в молодости они с Лидушкой, где только семейный уют не налаживали. Зато счастливы были - ведь жизнь только начиналась...
Незаметно Георгий Николаевич задремал, а когда снова открыл глаза, в окошко весело заглядывало осеннее солнышко.
В гостиной на диване лежало сложенное аккуратной стопочкой постельное бельё, а в кухне поджидал ещё тёплый чайник и укутанная полотенцем кастрюля.
Старик приоткрыл крышку, и в нос ему ударил знакомый с детства запах молочной рисовой каши. На душе стало вдруг светло и радостно.
7.
Тамара густо покраснела, увидев на пороге магазина Георгия Николаевича. Всё, что произошло с ней вчера, казалось сегодня необъяснимым и стыдным.
Напиться, придя в гости к одинокому старику, вылить, без стеснения, свою боль, а в довершение - завалиться спать на его диване! Совсем с катушек соскочила баба! Давно уж не девчонка, а ума так и не нажила. И что он теперь будет о ней думать?
Но Георгий Николаевич, будто не замечая стыдливого румянца на Тамариных щеках, приветливо улыбался. Светло-серые глаза смотрели открыто и ласково... И глаза эти показались вдруг двумя спасительными огоньками, неожиданно осветившими её беспросветную жизнь.
- Добрый день, голубушка! Пришёл вот поблагодарить вас за отменную кашу!
- Да чего уж там! Каша, как каша... Самая что ни на есть обыкновенная.
- Ну, не скажите, Тамарочка, каша просто замечательная!
Оба вдруг рассмеялись этому затянувшемуся обсуждению достоинств самого простого на свете блюда.
- А дайте-ка, мне милая, пакетик молока, нарезной батон, двести граммов Российского сыра и шоколадку "Алёнка".
Приняв из рук Тамары пакет, Георгий Николаевич заглянул в него и извлёк шоколад.
- А это вам.
- Ну, что вы! К чему всё это? - смутилась продавщица, и посмотрела на старика как-то по-особенному, от чего сердце его весело подпрыгнуло в груди.
- А знаете, голубушка, без помады вы были бы похожи на Рембрандтовскую Саскию.
Тамара слышала про Рембрандта, а вот кто такая Саския - не знала, но ни за какие деньги не призналась бы сейчас в этом Георгию Николаевичу.
Распрощавшись со стариком, она весело принялась наводить порядок на полках, преставляя товары с особым усердием.
Каждому покупателю, который заглядывал сегодня в стекляшку, приветливо улыбалась и даже на подозрительное баб-Нюрино: " А точно полкило, не ошиблась?", ответила без раздражения:
- Точно, бабань, не сомневайся!
Теперь ей казалось, что жизнь не такая уж и постылая, и всякому человеку заготовлено Боженькой счастье, нужно только суметь его разглядеть, как разглядела она сегодня путеводный свет в глазах Георгия Николаевича. И свет этот, чистый и ясный, струился ей навстречу ласковыми волнами из глубины большой и доброй души.
Плавное течение Тамариных мыслей неожиданно прервал пронзительный звук сирены.
К кому-то на помощь спешили медики. Должно быть, в это самое время, в мир приходил новый человек, а, может, уходил из него навсегда...
Тамара вздохнула, подивишись философскому своему настроению, и стала поджидать окончания рабочего дня.
Почти под звонок в магазин заглянула Верка-алкоголичка.
- Мне портвешка бутылочку, ну, сама знаешь...
- Бросала бы ты это дело, Верк! Посмотри на кого похожа стала. И разит от тебя, как от бомжа подвального.
- А и брошу... Делов-то - два пальца об асфальт! Вот помяну деда и брошу...
- Какого деда? - она вдруг почувствавала, как одутдоватое Веркино лицо поплыло перед галазами.
- Какого-какого? А такого... К которому ты вчера вечером в гости ходила... Георгия Николаевича, пусть земля ему будет пухом...
- Как Георгия Николаевича?! Ведь я его... Ведь он... Только утром....
- Ну, так что, утром... Утром был, а вечером - весь вышел... Тама-а-ар... Ты чего-о-о... Эй, чего ты?! Поднимайся давай! Люди-и-и! Помогите! Тамарка помирает!
- Да не ори ты... дура... Жива я... А вот человек умер... Самый лучший человек на свете...
Невидящим взглядом Тамара уставилась на шоколадку "Алёнка", которая всё ещё лежала на том месте, куда она её определила, получив в подарок от Геогрия Николаевича... Затем перевела глаза на маленькое круглое зеркальце и, то ли выдохнула, то ли сдавлено простонала: "Саския...", стирая с губ яркую морковную помаду.