Вечером Хелларович чествовал гостей съезда, ночью одиноко вышел на сцену, оставшись один в пустой и мрачной громаде театра, где-то, конечно, был и сторож, но этот дед, конечно, спит крепким сном. Хелларович без музыки и почти не открывая глаз сделал несколько смазанных движений – за прошедший день, из-за телефонного разговора с Таней, добрососедских отношений с обкомовскими жирокомбинатами, и некоторых других моментов, не связанных с балетом никоим образом, у него уже стоял перед глазами образ танца.
По пятницам приходила Люся. Люся была безлика, как символ серой массы советских людей. На ней, вне времени года, был мелкоцветастый платочек, кожа у нее была сероватая и уставшая, всего несколько раз в честь праздников ее губы были подведены дешевой помадой. Ей было около тридцати, а выглядела она на все сорок. Хелларовичу было почти жаль это существо, когда оно появлялось в его квартире, он понимал, что это такая же женщина, как и все вокруг, не хватает ей вовсе не денег, а любви и привычки быть красивой. Он платил ей неизмеримо больше, чем все ее другие клиенты. Раз в неделю Люся наводила блеск и чистоту в странной квартире, но по договоренности могла прийти и в другое время, если бы потребовалось, или, например, что-нибудь приготовить. Впрочем, великолепному балетмейстеру редко доводилось просить ее о сверхурочной работе. У Люси был свой ключ, на случай, если хозяина не будет дома. Люся была единственным существом на свете, которое знало о складе оружия у Вениамина Хелларовича.
- Люсенька, - начал Вениамин Хелларович с порога, - Как бы нам жить без пауков? Эта дрянь опять забралась вчера. Не знаю уж откуда, в ванной две штуки мотали паутину. Так ведь с ума сойти можно?
Люся вздыхала и ставила в коридоре тяжелую хозяйственную сумку, видимо, ходила по магазинам уже с самого утра.
- Кофе будете? – спросил хозяин.
- Вы, Хелларович, добрый человек, - вздыхала Люся и улыбалась. Конечно, она была в него влюблена, как и большинство женщин вокруг – было что-то в Хелларовиче такое пассивно-притягательное, что он становился обьектом их внимания, а его поведение светского дамского угодника льстило всем им подряд. Люся любила, когда Хелларович был дома – она приходила в час дня, потому как раньше балетмейстер еще спал обыкновенно, убиралась часа за два, вычищая все подряд. Если его не было, Люся доставала в спальне оружие и рассматривала его завороженно, пытаясь что-то понять. Но больше удовольствия доставляло ей пребывание хозяина дома, когда он непременно приглашал ее позавтракать с ним, или хотя бы выпить кофе. Кофе Люся любила, но пила мало и редко, поэтому утро пятницы для нее всегда было чем-то волшебным. Блестящий мужчина, красивый и таинственный (он, в конце концов, не обьяснил, зачем ему оружие), был по утрам пятницы ближе всего именно к ней, и был так вежлив и обходителен, будто поил кофе английскую королеву.
Последние две пятницы Хелларовича дома не было, и Люся скучала без его внимания.
«Она могла бы быть идеальной женой, - рассеянно думал Хелларович, насыпая ароматный молотый кофе в железную турку, - Спокойная, преданная, никаких лишних вопросов – не от страха или глупости, а потому что в таких женщинах есть внутреннее понимание. Такие женщины – на вес золота. Они молятся за всех, а их, как правило, никто не любит». Хелларович привык примерять на своих балерин образы и мысленно представил Люсю в гриме.
Внешнему наблюдателю, буде такой смотри на советскую жизнь Хелларовича, он мог бы на какую минуту показаться очень добрым, или хотя бы сжато добрым – из-за своего заступничества за дворника, помощь солистке, или особую теплоту по отношению к Люсе – но все эти мнимые хорошие его черты растворились бы, как любая фальшивка, если бы этот наблюдатель продолжил бы свои наблюдения от самих отдельных поступков Вениамина Хелларовича к их причинам. Во вчерашнем скандале вокруг дворника не было и доли сочувствия к маленькому человеку, скорее господское раздражение по поводу – даже не лишнего шума – а именно наличия какого-то раздражителя, который легче устранить, чем терпеть. А кроме рассеянных мыслей о чудесных качествах Люси и еженедельной к ней симпатии, Эрво, наверно, облился бы кофе, спроси его кто, не хотел бы он себе такую жену как Люся. Люся была для него необходимой мерой симпатии к простоте, о которой он вряд ли помнил всю остальную неделю.
За исключением тех моментов, когда встречался в своей квартире с пауком. К его счастью, эта дрянь, если и встречалась, то в маленьких размерах. В театре встречались большие, жуткие толстые пауки, которые заставляли великого балетмейстера и убийцу Вениамина Хелларовича дрожать от нерационального страха.
- В подьезде я встетила вашу соседку, Марию Васильевну, - начала Люся, деликатно оглядываясь по кухне. – Она рассказала, что у вас вчера случился конфликт с жильцами, оба обкомовские начальники. Интересно Мария Васильевна рассказывает.
- Хотите знать, что случилось? – любезно осведомился Вениамин Хелларович, - Двое жирных образчика неумеренности в потребительстве – еды и власти – устроили митинг под моим окном. Совершенно без повода!
- Мария Васильевна рассказывала, что один из них сказал вам что-то очень отвратительное, и вы вышли на лестничную площадку, и один из них так испугался, что сам упал с лестницы.
- Мария Васильевна хорошо осведомлена.
- Скажите, Вениамин Хелларович, чего они так испугались? Вы вышли с оружием?
- Люсенька, мы ведь договорились, что об этом мы не говорим. Нет, я вышел так просто. Они сами захотели испугаться и испугались. Вот и кофе наш готов. Идемте в гостиную, что это мы на кухне будем сидеть?
Он опять уходил от ответов. Чем-то же он их напугал. Значит, сказал что-то. Мария Васильевна, пожилая любопытная осведомительница, могла и не увидеть что-то. Люся уже в гостиной неожиданно поняла, почему этот вопрос ее так заинтересовал. Она представила красавца танцовщика в его домашней светлой одежде, с винтовкой в руках, возле окна, целящимся в обкомовского начальника. Впрочем, это каким-то непонятным образом только добавляло ему очарования – какого-то театрального, а вернее киношного. Но допытываться Люся, конечно, не стала. У нее было двое пацанов-непосед, работа, больная мать, одиночество, да еще и много забот.
- Что у вас нового, Люся? – спросил Вениамин Хелларович.
- Нового? Да ничего. Понемногу живем. Нет, есть у меня радость! – Люся заулыбалась. Балетмейстер вежливо улыбнулся в ответ. – Я в школу устроилась! По вечерам буду приходить мыть! В ту же, где и мои сорванцы.
- Вот как? Это, должно быть, совсем неплохо. – ответил Хелларович, огорошенный простой запросов у Люси, и не придумав ничего, кроме очень вежливого бессмысленного ответа. Но Люся заулыбалась еще шире – ей показалось, что балетмейстер полностью ее поддерживает в этих начинаниях.
Однажды, где-то, наверно, полтора года назад, восхитительной ароматной весной, Люся случайно пережила у Хелларовича нечто особо нежное и удивительное – она бы сказала «эротичное», но она не пользовалась этим словом. Она сначала, как всегда, позвонила, никто не ответил, значит – хозяина нет. Люся открыла двери своим ключем, вошла, поставила вещи, заглянула на кухню – там было скупо-чисто, как обычно. Прошлась по комнатам, примеряясь, откуда начинать, рассеянно открыла закрытую дверь спальни и остановилась – хозяин квартиры спал в своей постели, расслабленно развалившись. Он лежал на животе, повернув голову в сторону двери. Солнце тогда было весеннее, оно так безжалостно освещало всю спальню, нежно-персиковое постельное белье – шелковое, заграничное, и хозяина спальни, его светлые мягкие волосы. Лицо его было такое же спокойное как всегда. Сильная рука обнимала подушку. Люся стояла, боясь теперь разбудить случайно, и гася в себе желание подойти поближе. Хелларович зашевелился, а потом просто взял и сел, глядя на нее – абсолютно обычным, неспящим взглядом.
- Ах, это вы, Люся. – сказал он, становясь теперь уже сильно сонным, - Я сплю как убитый, не слышу, как вы звонили. Простите, можете работать, если я вам не мешаю.
Сообщив это все, он повернулся к ней спиной и упал опять спать.
Люся только рот открыла, но и не сказала ничего. На Хелларовиче была великолепная черная шелковая пижама, которая странным образом напоминала, что именно тут, в спальне, хранится вооружение балетмейстера. Когда он повалился смотреть сны дальше, рубашка пижамы задралась и приоткрыла Люсе сильные мышцы спины красавца-танцора. У Люси мелькнула неосознанная гордость за то, что человек, который предпочитает вооружаться, доверяет ей настолько, что готов спать при ней.
Люся старалась не шуметь, убирать как можно тише, не в силах оправиться от впечатления, и гордясь тем, что как бы храняет его сон. Их сон – подсказал бы ей дворник дядя Коля. Хелларович выбрел из спальни где-то через час, когда Люся почти закончила, поздоровался, прошел мимо нее в ванную, а когда она уже выходила, вышел оттуда в пушистом махровом халате и с мокрой головой. Сам он отнесся к инциденту абсолютно равнодушно, будто вообще ничего не случилось.
С тех пор еще раза два Люся приходила, когда хозяин был в постели, но он просыпался, когда она заходила и кричал из спальни:
- Доброе утро, Люся!
Тогда Люся просто не заходила к нему в спальню, даже если он спал там все время ее уборки.
Один раз, где-то в конце лета, он открыл ей двери, будучи еще в своей дорогой черной пижаме. До конца ее уборки он пижаму не переодевал. Черный цвет очень был ему к лицу. Тогда Хелларович и сказал ей, что сон – самое лучшее, что только может быть.
- Я видела, вы новую постановку ставите, - сказала Люся, - мне мои непоседы рассказали – у них афиша возле школы. Все уши мне прожужжали – говорят, хотели бы знать, как балет будет войну изображать. Вы ведь понимаете, мальчишкам только войнушки и подавай. Вот вчера Мишка мне говорит: мама, ну ты ведь убираешь у этого дяденьки, который балет танцует, спроси – как это, а? Как танки в балете изображать?
Хелларович засмеялся, присоеденилась к нему и Люся.
- Танки у нас будут только на экране, на видео, - сказал, отсмеявшись, Хелларович.
- Как это? – удивилась теперь уже Люся.
- Часть постановки будет на экране. Вместо задней декорации у нас огромный экран – из кинотеатра. На нем будут документальные кадры с военных лет. Это будет несколько раз во время постановки – для усиления информации.
- Никогда бы не подумала! – поразилась Люся, - Как вам такое вообще в голову приходит!
- Каким образом, это я вам вряд ли поясню, потому как вряд ли понимаю. А вот посмотреть вашим пацанам, видимо, будет интересно. Это будет уже скоро… Боже мой! Как это скоро.. Я дам вам билеты – три штуки, для вас и ваших мальчишек. Не вздумайте отказываться! Им будет очень полезно узнать, что кроме войнушек есть еще что-то. Вдруг заинтересуются искусством?
- Ой, Вениамин Хелларович.., - только и сказала Люся со слезами на глазах, - Вы такой добрый, ко мне, и к моим хулиганам. Мы никогда в балете не были!
- Надеюсь, ваш первый раз вам понравится, - ответил Хелларович.
- Ой, вы столько для нас делаете!
- Меньше, чем вы для меня, дорогая Люся. Вы уж придумайте что-то от тих тварей. А то у меня будет сердечный приступ.
Убирая, Люся была в самом нутре святая святых – в гостинной, самой большой комнате, Хелларович включил роскошную, диковатую, с раскатами вальсов и маршей, музыку и танцевал. Люся, орудуя шваброй в коридоре, воспользовалась сквозняком, из-за которого приоткрывалась периодически дверь гостинной, и зачарованно смотрела, как хозяин квартиры рисует собой в своей драной и роскошной гостиной какой-то немыслимый рисунок. Танцевал он не цельно, а как-то кусочками. То стоял, взмахивая рукой по-дирижерски, то начинал вдруг выводить такие движения, будто рядом с ник кто-то был, то нежно, то отчанно, то осаждая резким движением своего противника. Люся чувствовала, что борьба там идет нешуточная. А потом он прыгнул в окно! Взлетел невозможно легко, и очутился на подоконнике, ударившись в раму. Люся вскрикнула, Хелларович чертыхнулся, Люся поспешно и испуганно закрыла дверь в гостиную и стала спешно мыть пол, переполошенная, с замирающим сердцем от того, что Вениамин Хелларович так неосторожен.
Когда она уходила, балетмейстер вышел к ней в коридор, обе ноги у него были обмотаны бинтами, правая об бедра и до икр, левая только от колена и ниже.
- Боже мой! – ахнула Люся, - что это с вами?
- Все в порядке, это чтобы связки чересчур не растягивались, - буднично пояснил Хелларович, незаметно отправляя ей конвертик в сумку, - Послушайте, Люся, билетов у меня нет, премьера в четверг. Я к вам заеду, отдам билеты. Когда вы дома?
Где живет Люся, Хелларович знал – однажды он отвозил ее домой на своей черной волге.
- В субботу, - пролепетала Люся, соображая, что свою квартиру до субботы нужно вылизать до совершенства. – целый день дома, с мальчишками.
Днем того же дня Игорь уронил Хелларовича в оркестровую яму. Вениамин Хелларович был бесподобен, когда с Танечкой отрабатывал один из самых драматичных моментов их танца на балу, у Танечки получалось отменно, в ней было столько невысказанного огня, что она легко взлетала, а вот с Игорем пошло наперекосяк.
Хелларович хотел разрушить физику и развернуть движение в обратную инерции сторону одним прикосновением. И он это делал! Танечка-Принцесса, взлетая, бросалась прочь, мимо негодяя, улететь в простор свободы, но он легко вскидывал руку и полет резко прекращался, Принцессу отбрасывало назад. Прекратить прыжок в самом его порыве было опасно и травматично, но это бы ладно, вот только виделась в движении негодяя Хелларовичу особая легкость.
- Это должно быть как будто ты щелкнул пальцами, и птица сама падает, без ружейного выстрела, - говорил он Игорю. Игорь понимал. Таня прыгала. Игорь останавливал ее, но тяжело.
Тогда Хелларович на время изобразил из себя Принцессу, чтобы Игорь все недостатки, все случайные удары и подсечки – отработал на нем.
- Научишься останавливать тяжелое вроде меня, с легкой Таней будет просто, - постановил Хелларович.
Первый прыжок был остановлен, но оба неуклюже грохнулись. На второй раз Игорь вообще не поймал Хелларовича, потому что в этот момент кто-то случайно громко включил музыку.
Музыка была из «Красной шапочки» - через час должен быть балет для детей, учасники хотели прорепетирвовать часть постановки, две репетиции друг другу не мешали.
До того момента, пока балетмейстер, вложив в прыжок всю стремительность героини «Освобождения», не улетел мимо вздрогнувшего Игоря. И все бы ничего, если бы не вторая репетиция, занявшая почти всю сцену. Эсктремальные прыжки были на самом краю, и Хелларович, с испуганным вскриком и жутким грохотом, улетел в оркестровую яму, в которой, как на зло, стояли все стулья от оркестра.
- Мамочки! – крикнул Игорь, Таня даже и крикнуть не смогла от ужаса. Все репетиции остановились. Примчалась директор, которой немедленно кто-то донес, что кто-то из балета свернул себе шею, грохнувшись в яму. Впрочем, директор застала большое оживление на сцене, вокруг бледного балетмейстера, обьясняющего своим танцорам как нужно вправить плечо. Оказалось, что поломаны только три стула, а у балетмейстера вывихнуто плечо, лодыжка, и, наверно, несколько растяжений, или разрывов связок. Никто не решался вправлять обездвиженную руку балетмейстера и его повезли в ближайшую больницу. По дороге Хелларович успокаивал Таню и Игоря, которые поехали с ним – они не участвовали в Красной Шапочке, а без балетмейстера репетировать Освобождение смысла не было. По его мнению, если бы кто-нибудь мог сохранять спокойствие, то никакой больницы не потребовалось бы.
В обычной городской поликлинике они составили весьма живописную компанию – в балетной одежде, с так-сяк накинутыми сверху пальто, обутые в осеннюю обувь, прыгающий на одной ноге Хелларович, с разорванными кровавыми лосинами и в одном ботинке – на распухшую ногу, хоть и перевязанную бинтом, ботинок он натянуть не смог. Советские граждане все как один оглядывались на это шествие в травматологию. Огромная очередь пролетариата с завода на флюорографию, несметное количество пенсионерок и чуть меньшее количество пенсионеров, молодые мамочки – с животиками, с грудничками или с бегающими детками, и все случайные посетители поликлиники глазели на эдакое чудо.
Дорога в поликлинику тоже была веселой, Тане с Игорем было жутко неудобно перед Хелларовичем, когда оказалось, что никто из них машину водить не умеет, а они уже вышли на улицу, ждать, пока они найдут кого-то с правами, балетмейстер не захотел, такси рядом не нашлось, в театре об это никто не подумал, и Хелларович неожиданно предложил ехать автобусом. Ехали три остановки, благо третья была под самой поликлиникой. В автобусе было тесно, Хелларович мог стоять только на левой ноге и держаться только левой рукой. Ко второй остановке ему уступила место какая-то пожилая женщина, заметив странную компанию.
- Чего это они так одеты? – поразился громко какой-то мужик из очереди на флюорографию.
- Это из спортивной секции, - удивленно пояснила ему какая-то женщина. – Надо же, какое опасное дело, спорт.
В травматологии оказалась немалая очередь, весьма живописная, они тут были еще одним ярким дополнением. Оказалось, дежурные травматологи принимают в трех кабинетах, очередь во все три. На жалобный вопрос Тани, можно ли без очереди, ей резонно возразили, что тут все – по делу. Вот и нечего.
Хелларович молча уселся на пол – скамеек в травматологии было мало, все они уже были заняты болящими. Таня чувствовала физическую боль, когда думала о количестве связей у Хелларовича, о том, как легко и спокойно он устраивал все, что ни пожелаешь, не замечая ограниченных возможностей общества. Теперь он, наверно, света белого не видел за болью – у Тани бывали вывихи и разрывы связок, это было давно и она отлично помнила, как это – и ему, видимо, было совсем не до того, чтобы договариваться.
Игорь, у которого вид был намного более жалкий, чем у Хелларовича, присел рядом на корточки и что-то тихо говорил балетмейстеру, который слушал-не слушал с закрытыми глазами.
- Нужно было вызвать такси и ехать в ту клинику, где у вас знакомые, - услышала Таня снизу, и немедленно поддержала Игоря. Хелларович пошевелил живим плечом и ответил:
- Не хочу отсюда уже никуда ехать. Какая разница? Через полчаса врач поставит все суставы на место – и всех проблем-то.
Таня что-то досмотрела и ахнула:
- Эрво! Пол холодный!
В тот же миг у Тани нашлась союзница – симпатичная медсестричка торопилась по коридору, увидев непорядок, закричала издалека:
- Гражданин! Нельзя сидеть на полу! Пол холодный, простудитесь! И потом, что это такое? Ему плохо? – осведомилась она, подходя.
- Мы последние к травматологу, - уныло ответила Таня, - мы из Большого театра, травма на репетиции. Нога вывихнута, стоять ему тяжело. Скамейки все заняты. И без очереди нас не пропустят.
- Балет? – спросила медсестра с огромным любопытством.
- Вы нам не поможете? – с надеждой спросил Игорь, - Мы растерялись, даже такси не додумались вызвать, сюда из тетра на автобусе ехали.
- А что поделать? – сварливо осведомилась медсестра, - По вашему, остальные больные как сюда пришли?
- Мама, а дяденька умирает? – спросил маленький мальчик с классическим фингалом под глазом, который сидел напротив всей балетной команды на скамеечке. Хелларович ухмыльнулся, не открывая глаз.
Некоторое время над его головой выясняли обстоятельства травмы, вопрос почему он сидит на полу, и почему такие большие очереди в травматологию.
- Большие очереди? Это большие очереди? – сердилась медсестра, - Это, считайте, несезон! Каких только травм тут не бывает. А вы все-таки встаньте, это вам не общежитие, на полу в поликлинике сидеть не положено!
Появился пожилой мужчина, кажется, в прекрасной физической форме, с цветущим цветом лица, очень живой и бодрый, и громогласно обьявил, что он – ветеран войны и ему положено без очереди, и требуется ему пятьдесят четвертый кабинет. Очередь почтительно безмолвствовала. Только парень на костылях сообщил, что он следующий в пятьдесят четвертый и он, конечно, пропустит. Хелларович открыл глаза, как кот, который до поры до времени дремлет с невозмутимым лицом в тенечке, а потом хищно оглядывает резвящихся на солнце воробьев. Тане стало не по себе от того, как Вениамин Хелларович оглядел ветерана – как мишень.
- Значит, ветеранов без очереди пропускают? – спросил Хелларович.
- Да, конечно, - ответила ему медсестра.
- То есть, если человек оборонял Москву, он может без очереди пройти в травматологию? – не унимался Хелларович. Игорь переминался с ноги на ногу. Танечка стояла, прикусив губу.
- Именно, молодой человек, - провозгласил ветеран, величественно глянув на него сверху, и покровительственно спросил:
- Что, спортсмен, не знал, что защитников родины уважать надо?
- В таком случае, - Хелларович схватился за ногу Игоря и очень легко поднялся, - Я иду перед вами, так как я раньше пришел. Я получил свои травмы при обороне Москвы. Только что.
Ветеран не знал сразу, что ему сказать. Потом осведомился:
- Что это такое, товарищ? Ты в войну еще мальцом был! Какое хамство!
- Я сказал – только что. – ответил Хелларович, прыгая, опираясь на Игоря, к двери кабинета. Очередь загудела. Он ввалился в кабинет.
- Фашист! – закричал ветеран. Таня с ужасом понимала, что осталась очереди на растерзание.
- Что это за бред? – спросила у нее медсестра. – Вы из балета?
- Да, у нас постановка – «Освобождение Москвы от немецко-фашистских захватчиков», а это наш балетмейстер – Вениамин Хелларович. Я-а.. я пойду. – Таня шмыгнула к дверям и тоже втянулась в пятьдесят четвертый, ловко разминувшись с выходящей оттуда бабусей.
- Вас слишком много! – сердилась женщина-врач, - Девушка, выйдите пока!
- Пусть останется, - попросил Хелларович, уже сидевший на стуле перед врачом, - Там очередь злющая, люди просто бешеные. А мы не пропустили ветерана.
- У вас-то что? Вы все вместе?
- Да. У меня вывих плеча, лодыжки, там же порвались связки.
- Я вас пока осмотрю, а Нина вас запишет, - врач кивнула своей медсестре. Нина стала задавать вопросы, на которые отвечал Игорь. Таня присела в углу. На вопросе «возраст» Игорь вопросительно посмотрел на приятеля. Хелларович молчал некоторое время, потом сказал как бы неуверенно:
- Сорок. Один. Сорок один.
Распахнулась дверь, на пороге возник ветеран. После этого случилось самое постыдное событие в жизни Танечки – она присутствовала при драке в поликлинике. С чем ветеран приходил в поликлинику, осталось неизвестным, внешне он был абсолютно здоров. Даже чересчур. Он с криком и матом обрушился на Хелларовича, перепугав всех остальных – Таня, вскочив, кинулась было вперед и нерешительно остановилась, Игорь бросился в коридор с криком «помогите, милицию!!!», врач заругалась и попробовала успокоить ветерана, а Ниночка, вспрыгнув на свой стул, отвратительно выла на всю травматологию. Ветеран схватил балетмейстера за волосы и с глухим стуком ударил головой об стол, сдергивая его со стула. В следующую секунду ветеран, выпустив врага, опрокинулся на пол, но вскочил на ноги и опять ринулся в бой. Балетмейстер, стряхнув нападавшего, сам свалился на пол, пнул стул, чтобы тот оказался между ними. Ветеран перецепился через стул, Хелларович левой рукой перехватил падающее тело, добавил ему инерции и пригнулся. Ветеран перелетел через голову балетмейстера и врезался в батарею.
- Прекратите! – орала врач. Ветеран и сейчас не успокаивался. Хелларович не успел встать, хватаясь за стол, как ветеран атаковал его сзади, балетмейстер, не оглядываясь, легко перехватил его руку и повернул. Взвыв, ветеран совершил первое в своей жизни сальто и грохнулся в паркет. Балетмейстер деловито переступил через него, уселся сверху, прямо ему на шею, и обратился к врачихе:
- Дайте бинт, будьте добры.
Врачиха молча дала ему моток бинта. Ветеран ворочался под танцовщиком, со страшным матом, грозя ему невероятными расправами. Хелларович пересел ему на спину, схватил его правую руку и по-милицейски завернул назад.
- Дамы, вы мне поможете? – спросил он, - Возьмите его левую ногу, только осторожно, он брыкается.
Таня, вместе с врачихой согнули ногу ветерана и все втроем привязали к руке. После этого Хелларович поднялся. В открытые двери заглядывали больные и медперсонал.
- Вызовите милицию, - распорядился Хелларович в сторону дверей, - А вы, товарищ врач, поставте, пожалуйста, мне руку на место.
Через час балетмейстер, в своих рваных и окровавленных лосинах, небрежно наброшеном на плечи пальто, сидел в кабинете участкового и добропорядочно отвечал на все вопросы. Его версия о происшествии выглядело примерно так:
- В очереди нам сказали, что принимают в трех кабинетах. Мои танцоры заняли очереди во все три, но нам сказали, что в пятьдесят четвертый – меньше всего народу. Перед нами был парень с переломом ноги, мужчина с переломом руки – оба в гипсе, судя по всему, скоро уже снимать, гипс старый. Еще мальчик с мамочкой – у пацана фингал под глазом, вчерашний, и какие-то двое молодых людей – внешне асболютно целые, наверно, для обходного проверяются, не знаю. Пришел мужчина лет шестидесяти, бывший военный, с очень старой травмой ноги – он ее слегка подволакивал, наверно время от времени у врача осматривается. Он потребовал, чтобы его пропустили без очереди. Мне этот расклад не понравился.
- Гражданин! Откуда вам известно, кто из больных с чем пришел к врачу? Вы разговаривали с людьми в очереди?
- Нет, но я же танцовщик балета, - ответил Вениамин Хелларович таким тоном, будто его профессия уже все это обьясняла. На непонимающий взгляд участкового он все же пояснил:
- Любой танцор, как и спортсмен, должен разбираться в своем теле. И в принципе в человеческом теле – очень желательно. В танцах часто бывают травмы, нужно знать, как их избежать и как оказывать первую помощь. Я балетмейстер, это, считайте, тренер по танцам. Я еще массажист, с человеческим телом знаком отлично. Определить примерную травму на глаз – почему вас это удивляет? Не только врачи-диагносты должны это уметь.
- Продолжайте.
- Так вот, пришел мужчина и заявил, что он ветеран, поэтому пойдет без очереди. Я сказал, что я получил травму при обороне Москвы и вошел в кабинет, когда оттуда выходила пожилая мадам с палочкой. Слава Богу, мои танцоры зашли со мной – представляю, если бы этот сумасшедший набросился на мою балерину. Он ворвался в кабинет через минуту и начал драку – без вступлений.
- Как проходила драка?
- Он ударил меня головой об стол. Я отбросил его и упал. Он прыгнул второй раз спереди, я перебросил его через себя к батарее. Третий раз он прыгнул сзади, я уложил его на пол и вместе с дамами мы связали его.
- Он показывает иначе.
Хелларович пожал плечами.
- Вы нанесли гражданину Васютинову тяжелые увечия. У него сотрясение мозга, вывих руки, разбита голова и внутренние поврежения печени.
Хелларович опять равнодушно пожал плечами.
- Вы напали на ветерана, вас ждет минимум месяц общественных работ.
- Что?! – балетмейстер даже потерял свое спокойствие и независимость. – Что вы сказали?!
- Минимум месяц общественных работ. Вы хулиган.
- Боже, я с ума сойду! Какие общественные работы? У меня в среду премьера, у меня полно травм, какой-то псих бросается на меня в поликлинике, а теперь вы со своим театром абсурда! Что показывают врач и медсестра?
- Не шумите, товарищ. Врач и медсестра, пожалуй, показывают однозначно в вашу пользу, хотя врач и знакома с гражданином Васютиным. Ваши товарищи из балета также вас выгораживают. А вот в очереди подтверждают, что вы очень грубо и по-хамски повели себя по отношению к ветерану.
- Послушайте, даже если я и хамил ветерану, это не совсем одно и то же, что драка. Все же это ветеран набросился на меня. У меня теперь еще и головная боль! Мы ставим балет-пропаганду, согласуясь с принципом партийности, в среду в Большом театре будет вся номенклатура, включительно главу МВД, Политбюро и КГБ, а вы балетмейстера – на общественные работы! Как это, по-вашему, будет выглядеть? Отчего вы его выгораживаете? От того, что он тридцать лет назад стрелял в фашистов? Какой милый обычай пропускать вперед людей, которые когда-то держали в руках винтовку и даже из оной палили. Значит, привилегия – быть бывшим убийцей?
- Не кипятитесь, гражданин балетмейстер, - вздохнул участковый, - Я пытаюсь разобраться. Вы мне честно даете показания?
Хелларович прекратил возмущатся, посмотрел внимательно и сухо на участкового, и ответил:
- Да, товарищ участковый. Так вы замнете это дело? Чем зажевывать этот инцидент сверху, лучше сделать это снизу. Вы так не думаете? Мне пора возвращатьс в театр, мне нужно работать.
- Как вы будете работать со своими травмами? – спросил милиционер, чтобы отвлечся. Он думал над услышанным.
- Больничный я смогу взять только после премьеры, у нас работа над постановкой в самом разгаре.
- Оставьте свои координаты и едте в театр, - разрешил участковый. – Когда дело будет выяснено, мы дадим вам знать. На всякий случай из Москвы не выезжайте. Нет, стойте, ваш паспорт пусть пока тут побудет.
- Ах, пожалуйста. Напомните мне, чтобы я его не забыл забрать, он мне скоро потребуется – по решению комиссии от Политбюро нам поручено представлять Советский Союз через месяц на фестивале в Восточном Берлине. Мой телефон и адрес у вас есть – звоните или, еще лучше, заходите. До свидания…
- Константин Сергеевич, - подсказал участковый.
Таня опять давала показания. Ей было невыносимо гадко от всей этой ситуации. Ей не нравилось думать, что Эрво устроил всю эту дрянь в больнице – вряд ли он не мог бы переждать этого ветерана. Ей хотелось оговорить его. Ей хотелось, чтобы его наказали. Она старалась рассказывать беспристрастно.
Участковый ей не нравился. Это был спокойный и правильный, средних лет милиционер, который в начале был однозначно на стороне ветерана, а после разговора с балетмейстером сделался задумчив, серьезен и деловит.
Вечером Таня, Игорь и еще народ из балета шли к Хелларовичу, который уехал домой перед оперой, которая сегодня вечером шла в Большом. Ночную репетицию сегодня директор отменила, хотя Хелларович и начал из-за этого шуметь, но директор, опытная женщина, быстро его утихомирила, незаметно для всех, за колонной холла, она приперла балетмейстера к колонне, молниеносно поцеловала и предупредила, что если он сегодня начнет ночью репетицию, она привселюдно будет говорить ему «Эрво, миленький». Вениамин Хелларович перекосился от такого шантажа, но воображения ему не хватило, чтобы придумать какой-либо контр-аргумент, поэтому на сегодня Театр на ночь засыпал.
Вечером в квартире Хелларовича было шумно и людно. Хозяин аккуратно хромал, опираясь на великолепную и величественную белую трость – она как по волшебству вынырнула откуда-то, когда потребовалась. Видимо, дело было в добытчице Лидке.
Гостей набрело много, они много ели, много пили, кто-то курил, кто-то предложил включить современную музыку и потанцевать. Случилась целая спонтанная вечеринка.
Незаметно Таня с Хелларовичем очутились на балконе. Чтобы не ходить за пальто, и чтобы не знобил вечерний московский воздух, они прихватили одеяла и стояли, завернувшись в них, равнодушные к миру и думавшие о бог весь чем.
- Мне грязно после поликлиники, - наконец сказала Таня, думая, что они все же вышли о чем-то поговорить. Хелларович посмотрел на нее. Ничего в его глазах не изменилось.
- Всего лишь маленькая драка. – в голосе его тоже ничего не было.
- А зачем было ее провоцировать?
Таня замолчала, оборвав свой выговор. Хелларович прислонился к стене и смотрел в город.
- Как у тебя с Принцессой?
- С Родиной, - резко исправила его Таня. Балетмейстер отреагировал дико. Он секунду смотрел пусто в город, потом уставился на Таню, заулыбался всем – улыбкой, глазами, душой, потом схватил Танино лицо, быстро поцеловал, а после сказал звенящим голосом:
- Именно! Наконец-то! Таня! Я не ошибся! Ты – она. Станцуешь!
Таня стояла, открыв рот, от удивления, пытаясь понять, что это за истерика.
- Что.. что с тобой происходит, Эрво?
- Главное, продолжай в том же духе! – весело ответил балетмейстер, радуясь чему-то невероятно. Тут их позвали – неожиданно пришел милиционер, назвался Константин Сергеевич, удивился вечеринке и сказал, что хозяин его знает и ждет.
Они вышли с балкона. Таня нахмурилась, Хелларович же был любезен и в отличном настроении. С тростью он был совершеннейший джентльмен и мило пригласил участкового к столу, алкоголю, кофе, заграничному сыру и всему прочему в своей квартире.
- Я вот по делу, немного, - начал обьясняться Константин Сергеевич, чувствуя себя экспонатом среди артистической среды. – Ветеран свое заявление отзывать не хочет. Все показания не на его пользу. Может, и заберет. Заявление.
Вынужденную паузу участковый сделал, потому как ему вручили роскошный тяжелый бокал с жидкостью таких богатых бордово-сливовых оттектов солнца, что бедняга не смог сразу закончить предложение. Он не был уверен в точности, зачем он пришел к балетмейстеру-хулигану.
- Думаю, это дело уладится наилучшим образом, - утешительно ответил Хелларович. Было такое впечатление, будто это Константина Сергеевича могут привлечь к общественным работам за хулиганство, а не Вениамина Хелларовича.
Все говорили об Освобождении, травмах балетмейстера, участковый все же помнил дневной разговор и спросил хозяина:
- Вы через месяц в ГДР?
- Да, будет фестиваль искусств дружественных социалистических стран. Мы повезем туда Освобождение. Если оно понравится.
Заговорили о Берлине, предстоящей поездке. Кто-то спросил Хелларовича, не убежит ли он на Запад.
- Зачем? В Москве я главный балетмейстер Большого театра, там – кто? Известный постановщик из Союза. Вино и сыр мне Анатоль и так доставляет. Какая разница, где жить?
Его гости все же стали строить план побега для балетмейстера.
- Кто знает, сколько росту в берлинской стене? – спросил хихикающий Игорь.
- Наверно метра три – три с половиной, - ответил ему кто-то из коллег. – Однако. Игорь набрался. Сколько росту в стене, спрашивает.
- Так Хелларович того, - веселился Игорь, - Просто перепрыгнет. И пешком пойдет!
- Там охрана стреляет. – возражал ему коллега.
- Наш Хелларович их перестреляет! Перестреляет! – ухохатывался напившийся «балерун», - Вот этим!
И он показал враз притихшему обществу большой черный пистолет.
Стало слышно как тикают часы на кухне. Игорь подождал, пока все начнут смеяться, но у всех были странные постные лица, и он сам, поднеся к лицу пистолет, прыснул.
- Где ты его взял? – спросил Клинский.
- В кобуре у Константина Сергеевича, - сказал Вениамин Хелларович и вручил милиционеру пистолет. Таня, смотревшая не на пьяного партнера, а на балетмейстера, видела, как он секунду назад освободил ментовскую кобуру и настоящий ментовский пистолет держал за спиной. Она отчаянно старалась молчать. – У меня гости пьяные, товарищ участковый, вы уж внимательнее, прошу вас, Игорь у нас мало пьет вообще то, а тут вон, разошелся. Идемте, пусть они тут танцуют. Или вы потанцуете?
- Нет-нет, - испугался участковый, - Спасибо, я не танцую.
- Так выпейте, это отличнейшее вино. Пино нуар из Бордо, мне знакомый пилот международных привозит.
Таня зашла Хелларовичу за спину и видела, как он опять извлекает из кобуры пистолет участкового, запихивает на место его собственный, а тот, извлеченный, быстро заталкивает себе за пояс сзади. Таня быстро поправила балетмейстеру свитер, чтобы прикрыть опасный предмет. Он бросил на нее быстрый взгляд, в котором очень живо читалась «спасибо». Таня чувствовала себя преступницей. Это было азартно и куражно, как самые сложные трюки на тросах.