В прихожей было шумно. Маленькая психологическая вечеринка, в тихой квартире на Садовой, набирала силу – приходящие наслаждались предвкушением ностальгического аромата старой компании, которая не собиралась вместе вот уже два года. Вечеринка именовалась психологической - потому что, все приглашенные, так или иначе, когда-то, либо все еще, были связаны с психологической деятельностью в Архангельске, а именно с психологическим центром с весенним названием «Апрель». Повод был, как всегда непонятный. Хозяин квартиры (пока, впрочем, отсутствующий, Ваня), почему-то, всех пригласил. Как было заранее объявлено, он хотел всех их видеть по совершенно непонятному поводу, впрочем, повод был не обязателен. Все, так или иначе, ожидали хорошей, традиционной, продолжительной психологической попойки и душевных разговоров, как в старые добрые времена, когда все они работали вместе.
Было приглашено восемь человек, и, надо сказать, это была довольно разношерстная компания (здесь автор просит прощения у читателя за небольшое отступление от основной линии сюжета, ибо краткое знакомство с приглашенными будет, как нельзя кстати).
Ну, во-первых, Сергей (он же Юрич). Этот господин, скорее, согласился бы на очередную ссору со своей женой (что он часто и делал), чем пропустил бы такое выдающееся мероприятие. То, что там, что-то снова придумал Иван, на самом деле его волновало мало. Он давно уже привык к его экстравагантным выходкам (сам был не хуже). Главное - будет, о чем поговорить, выпить, и притом, с какими людьми – старыми соратниками! Ему было сорок. Выглядел он так, что в неорганизованной и с неясными целями собравшейся компании друзей, знакомых и сослуживцев, к нему все тянулись, тут он всегда был на первых ролях. Организовывать массовый досуг – было одним из его любимых занятий. Но вот людей, кто хотел бы видеть его в кругу меньшем, кругу людей близких, которым есть о чем поговорить кроме психологии, политических новостей и громких, иногда пошлых шуток, было не так много. Был он коренастым лысеющим добряком среднего роста, имеющим привычку говорить громко и убедительно. А когда напивался, обыкновенно ко всем приставал, ведя беседу набычившись, упершись в собеседника взглядом, напоминающим асфальтоукладчик. При этом был уверен, что вещает абсолютную истину (о чем, впоследствии, с утра, как правило, не помнил). Впрочем, все с ним и так соглашались, по той причине, что иначе отделаться от него было нельзя. Он часто ломал то ноги, то руки, как раз в самые неподходящие моменты жизни, причем на ровных местах, и, не излечившись до конца, ходил на работу со взглядом человека, совершающего героический поступок. При этом он очень болезненно переживал, когда его не понимали (все считали, что все это с ним приключалось, когда он явно пасовал перед искушающими его бодрящими напитками). Друзья-мужчины называли его Серега, чаще – Юрич, а друзья-женщины – всегда Сергей или С… (недругов у него не было). В психологии он обладал очень редким и ценным даром – ничего в ней не понимая с научной точки зрения, он имел репутацию лучшего практического психолога в Архангельске, которую действительно оправдывал (многочисленные восторженные отзывы говорили сами за себя). На жизнь смотрел просто и без комплексов, хотя и имел два. Во-первых, он был уверен в том, что его не любили женщины. Не в компанейском, товарищеском смысле, а в смысле чисто мужского обаяния и чисто женского притяжения. За пятнадцать лет семейной жизни он так и не смог разобраться, любит он свою жену или нет. Может быть, именно поэтому, выпив, он развивал бурную активность определенного толка (не очень заметную для близких ему людей), был готов волочиться за любой «самкой» человеческого рода, не отталкивающей его явно, влюблялся в проституток и, иногда, плакал, совсем пьяненький, над своей неуклюжей судьбой. Во-вторых, он был патологически предан психологии. Вернее, той странной деятельности из смеси профотбора, тренингов продаж и тестирования, которой он занимался, зарабатывая себе на жизнь.
Из женщин, с завидным постоянством посещавшая подобные мероприятия, отличалась Татьяна. Войдя, она тут же воодушевлено приступила к обсуждению главной новости города – исчезновению памятника. Всегда любящая компании, любила она и поговорить. Когда же она была воодушевлена, ее голос не утихал ни на минуту. А из-за того, что она обычно вываливала из своей головы для всеобщего обозрения все то, что там хаотически нагромождалось в данный момент, и обожала сплетни и закулисные интриги, в разговоре всегда присутствовал призрачный запах выброшенных на берег водорослей, сорванных со дна морским прибоем. Вместе с разговорчивым Юричем, они могли составить неплохую антагонистичную парочку, для того, чтобы вечер уж точно не получился скучным. В психологических баталиях им почти никогда не удавалось договориться, но это не мешало их мирному сосуществованию. В тех редких случаях, когда, по ее мнению Сергей был прав, она не скупилась на похвалу, что никак не скажешь о противоположной стороне. Впрочем, противоположная сторона считала, что права была всегда. Любимым тостом Татьяны, по-видимому, отражавшем глубинное стремление ее нигде не находящей покоя женской души был: «За сбычу мечт».
На очереди - Толик. Этот человек тоже не мог не прийти. На него всегда надеялись, в определенном, бытовом смысле этого слова. Его ответственность была того сорта классической человеческой обязательности, распространяющейся на окружающих его людей, бытовую обстановку, работу и семью, что вызывает ужас у людей романтического склада. Правда, если долго скоблить эти душевные потроха, снимая слой за слоем, можно было обнаружить что-то явно попахивающее настоящей, грешной человечиной. Он был душкой. Вопреки своему южному происхождению, тихий, уравновешенный, без углов и иголок, так мешающих передвигаться в мутном человеческом месиве, населяющем города, не мечтающий о многом сразу, но в любой момент готовый оттяпать кусок побольше, если кругом - тихо. Он всегда назначался ответственным за шашлыки в летнее время (правда, на взгляд автора, чересчур злоупотреблял уксусом). Был педантичным и хозяйственным, перебарщивал, правда, и с другими закусками и в другую погоду. Не переедал, пил мало, и, видимо, поэтому выглядел спортивно, хотя и не занимался спортом. Больше слушал, чем говорил, никогда не обижался и всегда приходил домой вовремя (во всяком случае, так думали все). Его любили, как человека, который к себе в квартиру пускал даже тех, кому, мягко говоря, совсем не был рад. Он готов был налить в стакан, если было что, разделить ужин и дать взаймы. Его всегда можно было похлопать по плечу, дружески. И обобщенно пожаловаться на паршивую жизнь. Ответ же в таких случаях был всегда один: «Да… Что-то ты раскис, приятель». Психология его вряд ли интересовала, потому что спектр его интересов лежал вне плоскостей, связанных с загадками и малопонятными исканиями. Он просто, когда-то, обслуживал компьютеры в психологическом центре. Его волновали обычные житейские вещи – деньги, квартира с пропиской, хорошо оплачиваемая, непыльная спокойная работа и устойчивый распорядок вещей в окружающем его мире, людском и материальном. В собравшейся компании он был незаменим и обязателен. И хотя он был старше многих, все его звали уменьшительно-ласково – Толик. Это имя ему так шло, что было даже трудно поверить, что его все же зовут Анатолием.
В числе обязательно приходящих (если конечно приглашали или, в крайнем случае, впускали) был человек, похожий на сообразительного нетрезвого медвежонка, по имени Григорий. Весьма добродушный малый, лет сорока двух, он, как и Юрич, обладал не менее редким даром (тоже профессиональным с некоторой точки зрения) – был способен точно, во времени и в пространстве, определять места, где можно было выпить нахаляву. Именно благодаря этому дару он когда-то и попал в психологическое сообщество. Сказать точно, когда и при каких обстоятельствах это произошло, теперь, по всей видимости, никто бы уже не смог. Занятий был неопределенных, близких к творчеству, вернее, к людям из творчества. Пил все, причем много и быстро. Мог весьма неглупо рассуждать на любые темы и на разных языках, посему считался умным. Но с большим, как бы это сказать, странным клеймом судьбы, выражающемся в весьма своеобразном образе жизни. При общении с ним, создавалось впечатление, что жизнь его представляет из себя нетрезвое колесо, которое, сильно вихляя и подпрыгивая на ухабах, катится, не падая и никого не давя, само по себе, по некоей замысловатой траектории, оставляя за собой непонятный, мутный и влажный след. Катится, невзирая на вещи, понятия и перспективы, обычно имеющие для людей ценность. Ну, наподобие хоть какой-то целесообразности в жизни, личной и общественной, материальной устойчивости, планов на старость или еще чего-нибудь в этом роде. Поэтому, на вопрос «Что за человек Григорий?», вразумительного ответа дать никто не мог. Может быть потому, что ответа на него действительно не существовало. Хотя человек-то точно был! Он всегда и со всеми поддерживал хорошие отношения, правда, на застольях иногда сильно досаждал своим поведением. Это происходило оттого, что для него все застолья и все компании были одинаковы, будь то банкет с иностранными кинематографистами (художниками-авангардистами, панками, сюрреалистами и т.п.), случайное присутствие на чествовании какого-нибудь начальника или дружеская встреча на шашлыках. Он был твердо убежден: на всех на них нужно пить.
Наташа относилась к людям, всегда заранее и осознанно принимающим такие решения, как посещение какой-нибудь дружеской вечеринки (впрочем, автор уверен, как и все остальные решения тоже), поэтому увидеть ее здесь было большим везеньем. Скрупулезно подходящая к вопросам, связанным с уместностью и неуместностью, неловкостью и естественностью, дозволенностью и запретом, нерушимостью заранее выработанных планов, пытаясь строить свои поступки по основаниям логичности и обдуманности, она была тем хрупким пугливым существом, что так украшает любую компанию! Ее негромкий, задушевный голос, и мягкие, умные, не ранящие шутки действовали умиротворяюще на несущих порой всякий вздор, окружавших ее собеседников. Правда, когда голоса не хватало, ей ничего не оставалось, как сидеть в своем уголке и копить силы для пары рано или поздно все же предоставляемых ей реплик. Она была очень психологична (у психологов для обозначения этой ее черты наверняка найдется с полдюжины более точных наукообразных определений, автору, к сожалению, неизвестных), хотя психологом по большому счету не была. Ей не грубили, но иногда доставали, что выводило ее из равновесия. Она очень любила умных людей и совсем плохо переносила зануд (иногда до такой степени плохо, что сама делалась занудой). Ее любили все, она же любила немногих (даже скорее не любила, а симпатизировала; автор предполагает, что, по-настоящему, любила она только саму себя, да и то, с большим натягом), а только тех, кто мог пройти сквозь многочисленные заслоны из замысловатых «тестов» ее требовательной тонкой натуры.
Была приглашена еще одна девушка (женщина, девочка?), предугадать появление которой было невозможно. Ее планы относительно текущей жизни были сиюминутны, как порывистый ветер. Определенно предсказать ее появление можно было только на работе, да и то не всегда. Если подглядеть за ней (автор допускает это только в интересах раскрытия характера, но, конечно, конечно Вы правы, мой дорогой читатель, это - слишком необоснованное допущение), - то за ее внешней деловитостью и упорядоченностью, скрывалась душа маленького демона – ребенка (и, скорее всего, мальчишки), играющего с жизненным огнем не по умыслу воли, а по шалости невинности. Она и сама догадывалась об этом, когда совершала не те поступки. Но иногда здравый смысл так стискивал ее своими клешнями, что казалось, будто сам «Моральный облик» вселялся в ее грешную душу и управлял ее маленьким телом, ее желаниями и поступками. Она переставала быть «маленькой девочкой», превращаясь в примерную мать, не ела пирожные, приходила домой вовремя и не пропускала занятий по танцам. Вот и в этот раз она не пришла, хотя она и была тем единственным человеком, ради которого затевался весь этот вечер. Видимо, она чувствовала это, и это чудовище – «Моральный облик», не выпустило ее сегодня из своих когтей. А раз не пришла, то и мы оставим ее на время в покое. Поговорим о ней позже, сейчас лишь сообщим ее имя. Ее звали Маша.
Михаил, самый старший из всех (ему давно уже перевалило за сорок), своими мыслями напоминал неокрепшего юношу, который все еще не понимал, как жить дальше в этом враждебном мире, так непохожем на университетскую аудиторию. Он, как подранок, будучи все время в каком-то мятежно-подавленном настроении, постоянно зализывал свои душевные раны. Анекдоты, которые он собирал, и, надо отметить, умел рассказывать, казалось, были для него не только духовным подкреплением, но и физиологическим. Психология же, приносила ему одни только муки и никакого материального облегчения.
Наконец, последний гость, Леня. Будучи школьным другом хозяина квартиры, ему были знакомы все приглашенные. Когда-то и он тоже поработал в «Апреле» с легкой руки Ивана, устроившего его туда по совместительству, вот только кем? Впрочем, теперь это неважно, потому что в памяти собравшихся, он был представлен, как тонкий, умный (автор, также не станет возражать против термина «интеллигентный») шутник и фразер, за что очень нравился женщинам. Иногда прямо за столом он мог породить какой-нибудь афоризм, наподобие следующего: «Семейная жизнь продлевает существование, холостяцкая – продлевает жизнь», судя по которому, вечеринки он посещал охотно, если, конечно, удавалось придумать убедительную «отмазку» для жены. Он был человеком негромким, похожим на Наташу, и, наверное, в тайне от всех ее любил. В прошлом – доктор, теперь зарабатывал программистом на железной дороге, но связь с альма-матер не потерял. В его ведении оставался единственный в области электронный микроскоп, находящейся в Архангельской медакадемии, правда, гордости по этому поводу он не испытывал, платили мало. Зато он имел неоценимую возможность хоть несколько раз в месяц предаваться тайным мечтаниям старого ловеласа, загнанным семейной жизнью в глубокую пещеру подсознательного – провести пару часов, общаясь с невинными, молоденькими первокурсницами (платонически, наверное), уединившись в неясном свете академической лаборатории.
Да, кстати, автор просит прощения за то, что он совсем упустил из вида хозяина квартиры (что было сделано отнюдь не умышленно, а, скорее, подсознательно; дело в том, что описывать странных личностей – довольно кропотливое, и даже где-то нудное занятие). Давайте же остановим теперь на нем свой взгляд и рассмотрим его по-пристальнее.
Иван (для Леонида, иногда Саныч) был невысоким шатеном, моложе средних лет, даже скорее его можно было назвать молодым, из-за тонких черт лица и довольно въедливого, пытливого, немного нервного взгляда серых глаз, являющихся энергетическим источником, сквозь который выбрасывалась наружу лава его мутных неспокойных глубин (автору, неведомых и, поэтому, непонятных). Этот взгляд порой ставил собеседника в суетливо-напряженное и даже неприятно отгораживающее положение, преодолеть которое удавалось, а вероятнее всего, разрешалось не всякому. Иногда он очень неудобно для окружающих молчал, когда не видел смысла в разговоре; если скучал, то скорее демонстративно, или же, наоборот, улетал в своих мыслях в дали, о расстояниях до которых возможно было судить лишь по напряженной, отрешенной светимости его глаз, скрыть которую в такие моменты было невозможно. С людьми, обычно был скорее жесток, чем сдержан, потому, что не любил их назойливости. Вот и сегодня, он вел себя несколько грубо, усилиями воли сдерживая каждый раз свои слова, когда ему что-нибудь не нравилось. А не понравилось ему все, как только он понял, что среди приглашенных не хватает одного человека.
- Григорий, судя по твоей чрезмерной разговорчивости, ты уже принял, как всегда, - бросил он с порога, снимая куртку.
- Да ты что, Иван.
- У него от бутылки на кухне уже почти ничего не осталось. Правда он тут… - улыбаясь в ответ на расплывающуюся в широкой улыбке григорьеву раскрасневшуюся физиономию, заметила Наташа.
- Григорий, если будешь вести себя как в прошлый раз, я тебя выгоню,- добродушно заметил Ваня.
- Я бы хотел прояснить ситуацию… Иван, ты не волнуйся. Пойдем–ка сюда. Огурчики…
- Слушай, отстань.
- Ваня, да наплюй ты на него. А ты, Гриша, не раздражай народ – строго сказала Наташа.
- Ну вот, опять Григорий виноват. Эх, Иван, не понимаешь ты. А че злой то какой-то, а мы тут с Леонидом, картошечку …
- Саныч! Сам виноват, недопитые бутылки по углам прячешь. Григорий сразу на нее вышел.
- …памятничек помянули…
- Леня, и ты что ли уже?
- Ой, Ваня, мы тебя ждем, ты где так долго? – вошла в комнату Татьяна с салатницей в руках.
- А, Ваня! – радостно, с видом одомашненного бульдога-распорядителя, воскликнул Сергей, выбегая следом из кухни в прихожую. - Давай, давай, заждались.
Комната, где компания собиралась провести вечер, была единственной в квартире. Ее максимальная вместимость, проверенная, кстати, на практике, составляла тринадцать человек, если трамбовать старательно. Поэтому, восемь приглашенных с хозяином могли в ней разместиться достаточно вольготно.
По предварительной договоренности, каждый приглашенный получал право на вход, имея при себе в наличии не менее двух килограммов продовольствия (включая напитки, но при условии, что они не будут весить больше двух третей, но, конечно, никто не проверял!). Эти килограммы, после незначительной обработки, расфасованные в одноразовую посуду, уже были разложены на единственном, стоящем посреди комнаты большом черном офисном столе – недавнем приобретении Ивана. Вообще, меблировка в комнате была вполне аскетической – кроме стола, присутствовало четыре стула, маленький диван (ночами, после расклада, видимо выполняющий роль спальной кровати), нескольких полок на стене с телевизором, компьютером, книгами и компакт дисками, и груды коробок из-под непонятно чего. Там же, к стене была прислонена новая деревянная дверь с косяком, которая выглядела совсем уж неестественно на незатейливом фоне всего вышеперечисленного.
- Ваня, ты что, дверь собрался менять? – спросил Михаил.
- Да, не обращай внимания, это - запасной выход, для таких, как Григорий, - с усмешкой ответил тот.
- Господа, предлагаю всем налить, - с уже подготовленной рюмкой в руке не унимался Григорий.
- Григорий, ну не торопись ты, дай хоть что-нибудь в тарелки положить, - взмолился Сергей.
- Юрич, тебе слова не давали, - выразительно и грубо отрезал Григорий, проводя своими осоловевшими глазами как бритвой по горлу Юрича.
- Ну что ты, в самом деле…, - с обидчивым видом, но не обижаясь, покорился Сергей.
- Ладно, Сергей, тебе начинать…, - вставил Иван, в отрешенном голосе которого чувствовалась плохо скрываемое раздражение и какая-то болезненная неизбежность происходящего.
- Только коротко, - добавил Григорий.
- Я очень рад…, - после некоторой паузы, как всегда с пафосом в уверенном голосе, на
чал Сергей...
Застолье началось. Когда друзья и коллеги неофициально собираются за столом, то в хаосе, галдеже, смехе и бряке посуды всегда нелегко добиться единоначалия для обозначения исходной точки, символизирующей смысл происходящего (да, да, автору тоже хорошо знакомо это настроение!). Найти и обозначить ее каждый раз было уделом Юрича.
Застолье в начале напоминало нелепую толчею на беговой дорожке после старта, где борются не люди, а остроты, которые толкаются и перескакивают друг через дружку, так и не поняв до конца, для чего они тут, и, главное, куда и зачем им бежать. Но это происходило не долго. Особенно в этот раз.
- Так, все молчим, - новости, - прервал всех Григорий, прибавляя громкость на телевизоре, чтобы не мешал шум. И как раз вовремя. Показывали фрагмент от CNN (Автор снова просит прощения у читателя за небольшое отступление. Так как, на его взгляд, он вполне обоснованно считает необходимым привести здесь речь диктора дословно, а именно так, как она была озвучена на российском телевидении).