Повесть 12 из книги Такие разные ягоды П.Краснощекова
ТРУДНАЯ ДОРОГА С ПЕЧОРЫ
Почти с самого нового 1947 года по Печоре ходили упорные слухи о том, что колхозы спецпоселенцев будут ликвидироваться, а на их месте, в их посёлках будут организовываться лесопункты. Говорили разное, но в основе были «сладкие» слухи об освобождении всех спецпоселенцев первой волны, 29 – 34 годов, расказаченных и раскулаченных.
В конце 1945, особенно в начале 1946 года пришло много фронтовиков, одновременно с ними пришли и мужчины с трудфронта, конечно, которые выжили на этих фронтах.
Снова еле живой вернулся с воркутинских шахт Павел Иванович Скупов. И снова его поставили колхозным рыбаком. Авось на рыбе и на рыбьем жире оклемается, снова поднимется. Жизнь в посёлке оживилась, в клубе стали справлять первые свадьбы, у конторы на столбе повесили большой репродуктор - тарелку, а рядом поставили небольшой «ветрячок» для зарядки аккумулятора. Со временем установили и локомобиль с электрогенератором, провели по всем баракам электричество. Надзор за спецпереселенцами постепенно ослабевал, в колхозе стали весомее трудодни, разрешалась охота в тайге, рыбная ловля на реке и озёрах. Жизнь становилась лучше, а в 1946 году 28 сентября выходит приказ МВД СССР и Прокуратуры СССР № 00868/208СС «О порядке освобождения из спецпоселений спецпереселенцев бывших кулаков». Многие стали уже задумываться о своей дальнейшей судьбе. И большинство уже не видели себя вне Севера. Привыкли, да и куда возвращаться, ведь прошло столько времени. От добра добра не ищут говорила народная мудрость, да и раны на сердце от обид за раскулачивание не у всех прошли бесследно. Многие остались на Севере, кто переехал в Печору, кто-то в Троицко-Печорск, а кто-то и в Архангельск.
9 мая за околицей, в «сельском парке – ближней тайге» по случаю Дня Победы была организована праздничная гулянка. Собрались все сколько осталось после войны жители посёлка Сой-Ю от мала до велика.
Здесь впервые и единственный раз Лёля увидела, как плакал отец, сидевший посреди друзей своих погибших сыновей.
Иванченко Николай, школьный друг Шурика, воевавший вместе с Шуриком и известившего семью о гибели друга в 1944 году в Прибалтике.
Козырев Виктор, школьный друг старшего сына Михаила, до войны вместе работали в колхозе, вместе призывались, вместе воевали, это он был свидетелем его гибели.
Как рассказывал Виктор, в бою Мишу тяжело ранило, снарядом ему оторвало обе ноги, санитарка во время боя оттащила его в воронку от снаряда, наложила жгуты, перевязала и уползла за подмогой. Но видать и её в том бою или ранило или…, но вестей о ранении Михаила Скупова от санитарки в штаб не поступило.
Виктор, сам раненый в бою, полз в своё расположение и встретился в воронке с уже перевязанным Михаилом.
- Миша, не дрейфь, закончится бой, и вытащат тебя отсюда. Лежи спокойно, в одну воронку снаряды дважды не попадают.
- Витя, если что, передай моим…
- Сам из госпиталя напишешь, похоже, что ты, дружок, отвоевался.
И он пополз к своим. Не успел отползти и пятидесяти метров, как один из снарядов попал точно в воронку, где лежал раненый и разнёс в клочья Михаила. Виктор попал после боя в госпиталь, затем в другую часть и только после войны узнал, что Михаил числится пропавшим без вести.
Только после войны с Миши сняли «Пропал без вести» и заменили на «Погиб в бою», ведь всех тех, кто «Пропал без вести» подозревали в переходе к фашистам, и семье никаких льгот не было, тем более Михаил Скупов был «спецпереселенец».
Месяцы проходили за месяцами, а здоровье Павла Ивановича не улучшалось. Пришлось лечь в лагерную больничку, вышел он оттуда с врачебной рекомендацией коменданту освободить в первую очередь, так как Павел Скупов зиму на Севере не переживёт
За две недели оформили все справки об освобождении всей семьи Скуповых. Начались счастливые хлопоты. Надо ехать в Троицк выправлять паспорта, надо продавать весь нажитый скарб, корову, годовалого бычка. Покупателей в посёлке не оказывалось, все уже, считай, сидели на чемоданах. Большую часть вещей всё же продали, часть раздали по друзьям, бычка съели на проводах, а корову никто не покупал, даже за дёшево, даже глубоко стельную, неделю другую и она принесёт теленка! Всё равно не брали, даже колхоз.
Дождь шёл уже третий час, то усиливаясь, так, что не видно было кормы небольшого катера, на верёвке тащившего лодку, то стихая до моросящего. Всё, что может промокнуть на лодке, уже промокло, не удержала нескончаемый небесный поток и парусина, натянутая от солнца и дождя над лодкой. Отбрасываемая винтом катера широкая струя воды, бросала лодку из стороны в сторону. Опасность перевернуться лодке на этом бурлящем потоке была, но других попутных плавсредств до завтрашнего утра не предвиделось. Ксения, обняв дочурку стараясь её прикрыть от дождя и согреть своим теплом, поглядывала на мужа утомлённым и испуганным взглядом. Обоих, и Ксению, и Лёлю бил крупный озноб.
На корму катера вышел капитан и в рупор прокричал:
- Как вы там, скоро начнёт темнеть, ночью удержитесь на буксире? А то, смотрите, впереди на левом берегу стоит охотничий домик, до завтра отдохнёте в нём, а утром следом за нами будет идти буксир с баржой. За баржой безопаснее будет вам идти.
- Капитан, дай команду матросу за охотничьим домиком отдать конец. У нас сил больше никаких нет от этого проклятого дождя. Спасибо за помощь, товарищ.
У охотничьего домика на вёслах причалили к берегу, вытащили, сколько смогли лодку на берег, крепко привязали за дерево и полезли по едва заметной тропинке, помогая друг другу, цепляясь за ветки, корни деревьев на почти отвесную кручу. Скорее под крышу от этого надоевшего дождя.
В старом покосившемся охотничьем домике, кругом заросшей высокой травой, тускло светилось маленькое оконце. Павел Иванович громко постучал в дверь:
- Хозяева, пустите переночевать да обсушиться, все промокли на этом нудном, бесконечном дожде.
В домике кто-то зашевелился и послышался хриплый мужской голос.
- Кто такие и что вы делаете в лесу.
- Мы с лодки, проезжаем мимо, видим охотничий домик стоит, решили переночевать да обсушиться, уже все промокли до нитки. А со мной жена и дочь.
-Откуда и куда плывёте?
- Из Сой-Ю в Троицк.
- Из Сой-Ю? – уже мягче повторил голос, - а Скупова из Сой-Ю знаете?- снова проверял их мужчина.
- Знаем.
- Как его имя отчество?
- Павел Иванович.
- Заходите, - и дверной засов с шумом отодвинулся. Видно отодвигали ногой.
Зашли в домик, зажжённая лучина тускло освещала комнату, никогда не знавшей женской руки. Высокий мужчина с двустволкой наготове стоял в дальнем углу.
Минуты две молча вглядывались в друг друга, определяя, что можно ожидать от таёжного незнакомца. Вдруг охотник воскликнул:
- Павел Иванович, ты? – и он опустил, а затем повесил ружьё на стенку. Женщины стали снимать промокшую верхнюю одежду.
- А я вот тебя я никак не припомню, уж больно ты здесь зарос весь.
- Андрей Байстрыкин с Воркутинского, наши бараки рядом стояли.
- Вот теперь, вроде бы припоминаю. Давно освободили?
- Да как ваш барак отправили, так следом и наш. Четвёртый месяц здесь на поселении. А это, значит, твоя жена? Видать, не у Бога за пазухой здесь жила, уже и снежком волосы круто посыпаны. Зачем же вы в ночь на лодке в такую непогоду едете да ещё и с дитём?
- Да, дело-то хорошее, в Троицке паспорта надо выправлять. Отпускают нас подчистую, Андрей Егорович.
- Дождались всё-таки, сколько же лет на Печоре твоя семья оттрубила? -
Затапливая печь, спросил охотник. - Сейчас протопим, будет тепло, быстрее обсушитесь.
- С 31-го по 47-й, Андрей Егорович.
- Значит, шестнадцать лет? Многовато хозяин вам отмерил.
А помнишь с нами Александр Клейн сидел, помнишь его стихи?
«Свет сквозь решетки не пройдет:
Их облепил сисястый лед;
Взбухает, по стене ползет,
Здесь зябнут круглый год.
Здесь в тесноте на нарах голых
Царят клопы и дикий голод,
И лишь одно желанье есть:
«Е-е-сть!..»
Здесь все понятия поправ.
Живут без жизни и без прав
Кощеи, загнанные в хлев,
И в мыслях только — «хле-еб, хлеб»
Поутру — пайка с кипятком.
Всю целиком — одним глотком.
Нет крошек, вылизан весь пол.
Я молод, но забыл свой пол:
Что ночь, то снится каравай;
Не женщину, а хлеб давай.
Кому, к чему, зачем она?
Жена скелету не нужна.
Хоть виноват, не виноват,
Сиди. Вдыхай параши смрад.
Мычишь? Молчи! Ты — скот, ты гад.
Бред???
Нет!!!».
- Я знал его хорошо, частенько в шахматы с ним играли, но помню его другое стихотворение:
« Неужто Бог с чертями заодно?
Судьба, за что меня ты покарала?
Решеткой туго стянуто окно
Под низким сводом душного подвала.
Душа моя, не опустись на дно.
Еще не все ты в жизни испытала,
Тебе не то пройти еще дано,
И этот ад—лишь адово начало.
Решеткой стянуто тюремное окно».
- Да-а. досталось и ему и нам, и многим-многим…- и немного помолчав продолжил, - Так ты говоришь, что шестнадцать лет тебе «хозяин» отмерил?
- Шестнадцать лет. Здесь в Сой-Ю у нас с Ксенией и дочка Лёля родилась. Здесь и троих маленьких похоронили, а двоих старших ребят война забрала.
- А ты ещё и дважды на каторге успел побывать. Сколько лет отдал угольку?
- Девять лет в Воркутинских шахтах. Эх, Андрей, а ведь на поселении в колхозе почти та же каторга, люди мрут от голода, мрут от работы, мрут, как мухи особенно зимой. Привезли на барже в 31-м пятьсот семей, а сейчас в Сой-Ю насчитывается чуть более семидесяти, а ведь моя семья первая получает «вольную».
- Павел Иванович, ты уж прости меня, что я долго не открывал, вас всё проверял, но сейчас по тайге много скверного народу шастает. Даже охотничьи домики грабят, все охотничьи припасы подчистую забирают. Но такие людишки далеко не уйдут, весть о них впереди них бежит. Где-нибудь их охотники прикопают или комары съедят.
- Что? Закон – тайга?
- Да, закон – тайга, а медведь – хозяин. По законам таёжных охотников вор наказывается смертью. Согласен, закон суров, но без этого нельзя. Без этого, Павел Иванович, в тайге не выжить.
Рано утром путешественники сидели в лодке и ожидали попутный транспорт. Лодка, снасти приведены в порядок, мокрые вещи сушились на носу, корме, вёслах. Лёля сидела на носу и всматривалась вдаль вниз по реке, нужно заранее выплыть на фарватер к пароходу. Часа через два показался над рекой дымок, а затем постепенно и сам колёсный буксир. Вот и читается название «ПИОНЕР». За ним на тросу тянулись спаренные две баржи. Выплыли на встречу немного заранее.
ФОТО
Буксир «ПИОНЕР».
- Капита-ан, возьмите на букси-ир.
- Э-эй, на «шхуне», откуда вы и куда вам, - в рупор спрашивает капитан.
- Из Сой-Ю, а надо в Тро-оицк.
- Далековато. А зачем туда вам?
- Паспорта выправля-ять.
- Хорошее дело, что, ссылка кончается?
- Слава Богу, кончилась!
- Поздравляю! – и уже в трубку машинного отделения, - механик, малый ход. – Снова в рупор, - эй, на барже, Сидоренко, прими чалку. Да аккуратнее, не как в тот раз.
- Есть, принять чалку, - бойко отвечает в рупор рулевой матрос на барже.
Вскоре лодка за баржой, как телок на налыгаче, послушно тянется вверх по Печоре к Троицко-Печорску. Мимо проплывают красивые лесистые берега, настроение вовсе не то, что было вчера под нудным, а временами проливным дождём. Сейчас уже хочется любоваться красотой таёжных пейзажей, радоваться утреннему солнышку, чистой воде, через толщу которой иногда можно рассматривать на дне красивые камни, иногда и огромные валуны. В воде все камешки кажутся дорогими самоцветами. Возможно, так оно и есть.
ФОТО
Правый берег Печоры у Троицко-Печорска.
Правый берег Печоры у Троицка обрывист, тайга подступает прямо к реке. Кое-где подмытые течением во время весеннего паводка вековые ели своей кроной касаются воды. Между рекой и обрывом в 20-30 метров, а иногда и сотен метров высотой, тянется узкая песчаная полоска земли, заросшая разной травой, виднеются метёлки иван-чая, кое-где рассыпаны огромные валуны, выброшенные весенним ледоходом. Ширина Печоры здесь достигает тысячи метров, течение здесь, как и везде по Печоре, быстрое, но местами оно замедляется, местами на перекатах ускоряется. На левом берегу тянутся песчаные отмели поросшие кустарником, а вдали иногда проглядываются колхозные поля. Всё как на Волге, только течёт Печора в обратную сторону, на север, и лес не лиственный, а хвойный. А так и кажется, вот сейчас за поворотом покажется остров Шишкин, а там и Антиповка недалеко.
Возвращались назад из Троицка снова в лодке на бичеве за баржой, но на обратном пути скорость была почти в два раза больше, помогало быстрое течение Печоры. А может быть, это им просто казалось, с паспортами, спрятанными в надёжном месте, им всё казалось возвышенным, наконец, они свободны. Сво-бод-ны. Этого дня они ждали все шестнадцать лет, иногда уже и не верили, что «хозяин» их отпустит на свободу. Ну и что, что они не могут жить в областных и республиканских центрах. Зачем им город, они будут жить в своей родной Антиповке. Ну и что, что будут ещё некоторое время под надзором милиции, они едут ДОМОЙ! НА ВОЛГУ!
Ксения внимательно всматривалась в берега Печоры, стараясь вспомнить то время, то состояние, в котором она была шестнадцать лет назад. Ту неопределенность, тот страх за себя, а больше за детей. Тогда были живы и старший рассудительный Миша, шустрый немного хулиганистый Шурик, и егозистый Коленька, больно кусавший, почти пустую мамкину грудь.
И вот сейчас они вместе с мужем уже свободные, но нет вместе с ними пятерых детей. Миша, Шурик, Коленька, КИМ-Володя, Раечка. Царство вам небесное, детушки вы мои милые, простите, что не уберегла вас, не померла раньше вас. Слёзы горести и в тоже время радости всю дорогу не успевали просыхать на её лице.
- Мама, мамочка, почему ты плачешь?
- От радости, доченька, от радости за нас, за тебя, Лёлечка, за Лидочку, за нас с папой, теперь мы свободные. Будем жить, как люди.…Так хочется петь и плакать одновременно.
- Ну, так спой, мамочка, спой свою любимую, а мы с папой будем подпевать.
«Ехали на тройке с бубенцами
И вдали мелькали огоньки,
Эх, бы мне соколики за вами
Душу отогреть бы от тоски».
Сначала тихо, потом громче и громче разносился женский счастливый и, немного дрожащий, жалобный голос над северной суровой рекой оленеводов и рыбаков, а теперь ещё и лесорубов, которые совсем не по собственной воле валят и сплавляют по Печоре лес, варят целлюлозу, добывают уголь. Здесь, на Печоре можно встретить немца и поляка, литовца и латыша, украинца и кавказца, китайца и корейца, но больше всех здесь работает русских. Сколько же здесь людей горе мыкало, сколько же здесь необозначенных и уже забытых могил?
Песня вольно, как птица разлеталась далеко вокруг, вдоль реки, на пологий правый берег, но громким эхом возвращалась от обрывистого, берега заросшего островерхими тёмно-зелёными вековыми елями.
«Вдаль родную новыми путями
Нам отныне ехать суждено.
Ехали на тройке с бубенцами,
Да теперь проецали давно».
А по щекам Ксении текли слёзы, но она не обращала на них никакого внимания, она была целиком захвачена песней и думами о будущей жизни. И уже все вместе подхватили припев. Мужской голос придавал силу песне, а детский – звонкость.
«Дорогой длинною, да ночкой лунною,
Да с песней той, что вдаль летит звеня.
Да с той старинною, да семиструнною,
Что по ночам так мучила меня…».
Рано утром следующего дня Скуповы подплыли к стоянке колхозных лодок в Сой-Ю.
- Папа, мамочка, смотрите, Борзик нас встречает!
- Ну, Борзик, чует, собака, что мы подплываем. Уж и не знаю, что с ним делать, думаю, что на поезд его не посадят, Может быть, уговорим проводницу, - сам с собою рассуждал Павел Иванович.
- А Гражданку тоже в вагон заберём, - спросила с подначкой Ксения, - да ещё и стельную, как раз в вагоне и отелится, телёночка как, Пашенька, назовём – Вагонка?
- А, ладно, ладно, уже придумал куда деть корову, вместе в Печору поплывём.
- В лодке нам самим тесно, да вещи ещё, я со своею скрынею, а ты ещё и кадушонку с ягодами приготовил. Нам и двух лодок не хватит.
- Вот на двух лодках, Ксюша, мы и поплывём.
* * *
НА КЛАДБИЩЕ В СОЙ-Ю
На следующий день Ксения повела всю свою семью на кладбище проститься с детьми, братиками и сестричкой. Все понимали, что идут к ним в последний раз. Вряд ли они ещё раз в этой жизни попадут на Печору в Сой-Ю, хотя зарекаться от сумы и тюрьмы нельзя.
Вот и кладбищенские деревья спецпоселения Сой-Ю, а вот и дерево семьи Скуповых.
Ксения обняла дерево, которое стало за эти шестнадцать лет намного толще, гладила уже зарубцевавшие, еле читаемые надрезы. Вот Коленькина зарубка - самая старшая, помоложе - КИМ-Володина зарубка, ещё помоложе, но всё же, уже оплывшая наростами – это Раечкина зарубка.
- Простите нас, что мы покидаем вас, но надо учить наших девочек, а вы вечно и везде будете с нами в наших сердцах, милые Коленька, КИМ-Володя, Раечка, так же, как Мишенька и Шурочка, - слёзы хлынули из глаз Ксении, рано поседевшей от горя потери своих детей.
К дереву подошли и обняли его Лида, Лёля, папа.
- Коленька, как же мне не хватает тебя, так и кажется, что я только половинка одного целого, - тихо причитала Лида.
- Дети мои милые, простите меня, что не смог уберечь, защитить вас в этой такой несправедливой жизни, - почти шёпотом сказал Павел Иванович, еле сдерживая мужские слёзы. – Всех, кто причинил нашей семье столько горя, я уже простил, они тогда не ведали, что творили. Простите и вы их, милые мои дети, помолитесь там за них перед Богом. Очень прошу, помолитесь.
- Раечка, а помнишь, ты мне сообщила, что будет всё же, у меня кукла, спасибо тебе за куклу. Она у меня и сейчас «живая», я её с собой на Волгу повезу, как память о тебе.
ФОТО
Кладбище спецпереселенцев
ФОТО
Кладбище.
ИСКОРКА ПАМЯТИ
Это было ещё перед войной, на Радоницу – поминальный день всех усопших. Женщины Сой-Ю отряжали своих детей на кладбище, собирали им, что могли из домашних продуктов с наказом на могиле своих усопших угостить своих друзей и помянуть братиков и сестрчку, а, главное, прислониться к дереву ухом и внимательно послушать, что они скажут.
Все говорили, что ничего не слышали, одна только Лёлечка с радостью объявила:
- А мне Раечка сказала, что у меня будет кукла! Не-ет, не тряпичная, а настоящая, магазинная.
- Глупая ты Лёлька, к нам в магазин отродясь кукол не привозили, да и денег на настоящую куклу у нас нет, – доказывал ей Шурик.
- А Раечка сказала, что будет, будет у меня кукла и скоро будет,- твердила Лёля.
Вскоре весь посёлок знал о кукле, которая появится у этой чудачки Лёльки Скуповой. Кто откровенно смеялся над выдумщицей Лёлькой, а кто думал, что у Скуповых на старости лет появится ещё один ребёнок.
Но тут неожиданно в 1941 году разрешили присылать в спецпоселения посылки и первая посылка пришла Скуповым с далёкого Сахалина от сестры Ксении Ольги. А в посылке специально для Лёли была настоящая кукла.
ФОТО
Кукла с Сахалина.
Весь посёлок приходил в барак к Скуповым посмотреть на эту куклу. Простенькая кукла, но она стала в то время настоящим чудом веры и надежды для жителей Сой-Ю.
ФОТО
Священникам, спецпереселенцам и их детям, казакам.
* * *
ОТПЛЫТИЕ
Наступил радостный и долгожданный момент, отплытие первой спецпоселенческой семьи из Сой-Ю. Рано утром две лодки, хитро скреплённые Павлом Ивановичем вместе досками, верёвками, загружались домашними вещами, в одной лодке уже стояла толстая и глубоко стельная корова Гражданка. В другой лодке разместились четверо Скуповых, скрыня Ксении, и ещё много разных семейных вещей, бочоночек с морошкой и собака Борзик. Грузиться помогали многочисленные друзья Павла Ивановича, Ксении Степановны, Лиды, Лёли. Под конец, на берегу собрался весь посёлок. Внизу под обрывом у лодок собрались самые близкие друзья, а на высоком взгорке все остальные жители Сой-Ю. Всего десятая часть спецпереселенцев 1931 года сумели вместе со Скуповыми пережить холод, голод. Смогли построить бараки, школу, клуб, контору, магазин, баню, мельницу, теплицы, помещения для колхозных коров, овец. Провожать Скуповых пришла и семья коменданта. Все радовались за Скуповых, первому освобождению из ссылки, значит, скоро придёт и их черёд. Скоро и они будут свободны, скоро и они могут съездить на родину, определиться с местом своего жительства. А сколько здесь родных и близких осталось навечно лежать под именными деревьями. Привезли почти полторы тысячи, надо прибавить мужчин, возвращенных в семьи спецпереселенцев с каторги, родившихся уже здесь детей. Насчитается не менее двух тысяч человек, а сейчас на берегу речки Сой-Ю и Печоры собралось все жители, их было не более пятисот человек.
- Что, Павел Иванович, сюда на Печору да на Воркутинские шахты собирался, наверное, быстрее? – Спросила всё такая же бойкая на язык постаревшая Марька Захарченко.
- Полминуты, зачитали ордер на арест, прикладом в спину, пинка под зад, вот и все сборы. И будь здоров, Павел Иванович, давай стране уголька.
- Павел Иванович, ты всё же подумай ещё раз и последуй моему совету, не возвращайся в своё село, поселись в другом, может быть рядом, даже невдалеке. Лучше в гости будешь ездить. А так, ведь постоянно будут вспоминаться у людей, у вас те неприятные моменты раскулачивания. В доме вашем, скорее всего, живут другие люди, и вещи ваши используют другие люди, виноваты они, не виноваты, а отношения с ними у вас не заладятся, будут всегда натянуты. Враг народа, кулак, хотя и бывший, прошло столько времени, а не отмоешься от этого клейма. – Который раз уже говорил бессменный комендант спецпоселения сильно постаревший за эти шестнадцать лет Игнат Петрович.
- Игнат Петрович, я теперь вольный человек, ответь мне на вопрос, мучивший меня все эти долгие годы?
- Спрашивай, Павел Иванович, отвечу, не кривя душой.
- Мы здесь шестнадцать лет по воле, ну, ту знаешь по чьей, а вот ты все эти шестнадцать лет за что тут с нами, считай, такую же ссылку отбывал? Ну, ездил ты в отпуск раз в три, а то и в пять лет на родину, а в остальном ты тащил вместе с нами ту же лямку ссыльного?
- Э-эх, назвался груздем, полезай в кузов. Да и посёлок вместе с колхозом уже ликвидируется, можно и ответить тебе Павел Иванович и всем Сой-Юзникам. И я бы был вместе с вами простым ссыльным, если бы не согласился. Помните к нам этапом прислали почтаря на нашу почту, понадобился почтарь в Сой-Ю, ночью в воронок под Воронежем погрузили и к нам. А Самсона Абрамовича, царство ему небесное, тьфу ты, и я уже туда же, к нам так же, понадобился строитель, на-те вам, пожалуйста, строитель Самсон Абрамович.
Тогда это делалось запроста. А раз зашёл такой разговор, я сделаю то, что давно хотел сделать,- он вдруг стал на колени у воды лицом к людям и громко сказал,- люди добрые, простите меня за то, что пришлось с вас требовать, кого обидел вольно или невольно, простите меня ради Бога.- Он замолчал, опустив голову на грудь, ожидая ответа.
Наступила тишина, было слышно, как волны Печоры плещутся о чистый песок.
- Бог простит, и мы прощаем, - раздался из толпы голос Марьки Захарченко, - прощаем, прощаем, - поддержали из толпы на бугре.
Павел Иванович подошёл к Игнату Петровичу, помог ему встать с колен и обнял его. Скупые мужские слёзы предательски выступили на глазах обоих, уже поседевших мужчин.
Настала минута расставания, из-за поворота показался буксир, о котором сообщил, сидящий на высоком дереве мальчуган.
- Пора, прощайте люди добрые, не поминайте лихом, если что не так было, простите нас, - сняв с головы картуз, громко сказал Павел Иванович, обращаясь к жителям Сой-Ю.
- И вы нас простите, Ксения и Павел Иванович, счастливого вам пути на родину, - пожелала ещё более погрузневшая за эти шестнадцать лет Ганна Спиридоновна.
Спаренные две лодки медленно отчаливали от берега, толстая корова, словно понимая своё положение, тихо лежала в лодке, в другой Ксения, Лида и Лёля махали косынками провожающим, три лодки с гребцами буксировали этот чудо-катамаран на фарватер, на встречу к идущему вниз плоту.
Лида с Лёлей запели на мотив «Прощай любимый город»:
Прощай ты наш посёлок
Мы едем по Печоре.
И ранней порой
Мелькнёт за кормой
Не свои уж посёлок – чужой.
Не свой уж посёлок – чужой.
Подвывал им Борзик, никогда не вывший ранее. Берег с провожающими начал медленно удаляться, словно разрывая жизнь Скуповых на две части, которые уже никогда не соединятся. Все понимали, что они прощаются навсегда. Судьба неожиданно свела их вместе на шестнадцать лет на эту маленькую речку Сой-Ю, а теперь снова разбрасывает по разным местам, словно исправляя свои ошибки, но теперь уже навсегда.
* * *
ГРАЖДАНКА
Тёлочкой наградили молодого конюха Михаила Скупова за гражданский поступок, совершённый ещё в 1940 году. Миша первым огонь над коровником, прибежал и выпустил животных из пылающго коровника.
Поэтому маленькую и невзрачную красную с белыми пятнами тёлочку Скуповы назвали «Гражданкой». Из неё выросла крупная и покладистая молочная корова. Дорога она была Скуповым ещё и потому, что сама Гражданка была памятью о старшем сыне Михаиле. Частенько Лёля и Лида замечали, что мама разговаривает со своей коровой, как с Мишенькой, утром поинтересуется, как Мишеньке спалось, вечером спросит, не сильно ли донимали на пастбище Мишеньку комары.
ФОТО
Плот на Печоре.
ФОТО
«ЯКША» с плотом.
И вот теперь Гражданка – Мишенька плывёт в лодке по Печоре с семьёй Скуповых неизвестно куда, куда-то надо пристраивать её и, желательно, в хорошие руки. Своими глазами с голубой поволокой она посматривает на воду, бегущую за бортом лодки, на крутые берега, поросшие высокими елями, на плот, к которому привязаны лодки, то на свою любимую хозяйку Ксению, которая нет-нет и приласкает своей мягкой рукой, протянет пучок душистого сена. И гадает она: «Куда она плывёт? Зачем она плывет по большой и быстрой реке, ведь дома так было хорошо, духмяная трава на пастбище, душистое сено зимой, но рядом в лодке все родные люди, значит так надо».
Путешествие заняло почти неделю, на ночь плот из-за ночного и утреннего тумана становился на якорь.
Вот и поселок Печора. Надо продать лодки, а, главное, пристроить к хорошим людям корову, а затем уже и покупать билеты на поезд.
Приходил мужик – продайте корову на мясо. Корова справная, мяса много будет.
- Да ты что, лупоглазый, такую коровку на мясо? Проходи, куда шёл, а не то я тебе все глаза выцарапаю, - взвилась Ксения. - Тебе ни за какие деньги не продам, давай, проходи. - И она шёпотом дабавила ещё какие-то слова на языке Коми, видно крепкие слова, что мужик только сдернул правой рукой с головы фуражку и сказал:
- Сумасшедшая баба, и ссылка её не исправила, - фуражкой ударил по своей левой руке, словно выбивая из неё пыль, и с досадой, бубня что-то себе под нос, ушёл восвояси.
Приходил ещё один мужик, и ему не продали Гражданку, уж больно не понравился он Ксении, глаза у него маленькие, вертлявые и злые – плохой человек, потому и не продали. После него пришла пожилая женщина Марфуша с простым русским лицом и ласковыми глазами – продали коровку. Ксения сама отвела свою коровку Гражданку – Мишеньку к ней на двор. Обняла её за шею и заплакала:
- Прощай Мишенька, не увидимся мы более с тобой, прощай, сыночек. – И уже новой хозяйке, - Марфуша, родится тёлочка, назовите её Мишенька. Пожалуйста, - со слезами на глазах просила Ксения новую хозяйку Гражданки.
- А если родится бычок?
- Родится тёлочка, я в этом уверена, - она повернулась и, не оглядываясь, ушла со двора.
На другой день к ним пришла Марфуша и сообщила, что гражданка отелилась и принесла тёлочку – Мишеньку.
- Как ты Ксения узнала, что тёлочка будет?
- Сердце, Марфуша, подсказало. Не мог бычок родиться, просто не мог. Марфуша, а собачка никому не нужна, очень умная у нас собачка? Но нас с ней на поезд не берут, нет собачьего паспорта.
- Ксения, на нашей улице в гости приехал с границы сын, он у них там, как они их называют, я забыла, ну…, словом, собаковод. Он там собачек учит ловить шпиёнов. Так я ему скажу о вашей собачке.
- Вот, Ксюшенька, память о Мишеньке мы пристроили в хорошие руки, видать, и Шурикину память надо пристраивать, а так хотелось Борзика с собою забрать. Видать не судьба-а. – Поглаживая Борзика, говорил Павел Иванович жене свои сомнения, - и так уже четвёртый день сидим у вокзала.
С обеда к ним подошёл военный, с зелёными погонами, видать, пограничник. Внимательным, оценивающим взглядом осмотрел Борзика.
- Собачка у вас хорошая, говорят, продаёте?
- В хорошие руки, товарищ, отдадим и без денег.
- Не-ет, такую собаку задаром отдавать не резон, да и не в пользу она будет, если задарма взять. Я уже давно в отпуске, поиздержался, но за такую собаку деньги найду. Я приду через час, прошу, собачку не отдавайте никому. Я быстро-о, - и он быстрым шагом пошёл к себе домой.
- Кажется, Ксения, и для Борзика нашлись хорошие руки, ну, дай-то Бог.
- А вот и я, это вам в подарок, - он вытащил из вещмешка целую буханку белого хлеба, большую металлическую банку тушенки и протянул всё это богатство Павлу Ивановичу, а за собаку даю вам двести рублей.
Девчата не отводили глаз от белого хлеба, они впервые в своей жизни видели белый хлеб
Затем Николай, так звали военного, достал из вещмешка ещё буханку белого хлеба и банку тушенки поменьше, хлеб разрезал военным ножом пополам вдоль буханки, им же ловко открыл банку тушёнки, широким лезвием намазал тушёнкой обе половинки белого-белого хлеба и протянул Борзику, который сидел у ног Павла Ивановича. Борзик и не подумал брать из рук военного угощение, посмотрел на Павла Ивановича вопросительным взглядом.
- Бери, Борзик, ешь. – И Борзик стал есть, но не жадно, а так, словно каждый день он ел белый хлеб с густо намазанной тушёнкой.
Николай достал кожаный собачий поводок с блестящим карабинчиком на конце, защелкнул его на колечке ошейника Борзика. Дождался, когда Борзик доест угощение и сказал:
- Пойдем Борзик на государеву службу.
Борзик глянул на Павла Ивановича, на Лёлю, Лиду, Ксению, словно прощаясь, но не пошевелился.
- Иди, Борзик, иди. - И они с Николаем, новым хозяином, пошли по улице, Борзик ещё долго оглядывался, но Павел Иванович приказал всем отвернуться и не смотреть вслед удаляющегося Борзика. - Не надо травмировать собачку, Борзику и так тяжело. А увидит заплаканные лица Лёли, Лиды, Ксении – обязательно вернётся.
- Паша, Паша, вот и не стало у нас памяти о наших сыновьях, Мишиной коровки, Шурикиной собачки, - и она заплакала навзрыд, обняв своих дочерей одной рукой, а мужа другой. Казалось, что только сейчас у Ксении текли те, невыплаканные горькие слёзы 44 года.
Наконец, она успокоилась, и на душе у неё стало, как, никогда, удивительно спокойно.
- Поехали, Паша, домой, видать Печора отпускает меня.
Назавтра семья Скуповых уже сидела в общем вагоне поезда Воркута – Москва, колёса на стыках что-то выстукивали, а за окном медленно проплывала тайга, которая за шестнадцать лет порядком Ксении и Павлу надоела, так и не став родной. Прощай Печора, прощай тайга, прощай Север. Лёля и Лида прилипли к запылённому снаружи вагонному окну и навсегда прощались с родной тайгой, в которой прошло всё их счастливое, как им казалось тогда, детство. Им ещё предстоит понять и полюбить степную скромную необъятную ширь, жаркое солнце, спокойную волжскую речную гладь. У них всё ещё впереди, а Ксении и Павлу Ивановичу хотелось быстрее оказаться в бескрайней волжской степи, упасть в глубокой балке в заросли пахучих ландышей, вдоволь нанюхаться волжского духмяного сена, попить чая с чабрецом. Хотелось понюхать горькую полынь, но такую дорогую и милую сердцу степняков, но больше всего им хотелось искупаться в тёплой и чистой Волге, смыть все унижения, что пришлось испытать за эти шестнадцать лет. Наконец-то, стало понятно, что же выстукивали вагонные колёса: «домой, домой, домой, наконец-то домой. Домой, домой, домой, скорее домой».
* * *
Продолжение в првести 13