Нину привезли сюда против её воли. Никто её мнения не спрашивал. А если бы даже и спросил, то это всё равно ничего бы не изменило: она не могла ни принимать таких решений сама, ни влиять на выбор других.
Трудно сказать, понравилась ли ей эта страна. Она ведь толком её не видела. Да и что можно увидеть, находясь целый день дома?
Запомнился переезд. И не просто запомнился. Нина, в буквальном смысле слова, была раздавлена им. Внутри у неё будто что-то сломалось. Шутка ли: вдруг сорваться с насиженного места вместе с детьми, чемоданами, игрушками... с какими-то книгами, с какими-то чашками... — со всеми вещами, которые были когда-то так привычны, так дороги... А те, другие вещи, что тоже были так дороги и так привычны когда-то, почему-то бросив...
Какие-то таможни, склады, коробки... Перелёт. (Ни летать, ни ездить Нина не любила. Ничего хорошего это не сулило.) Потом опять коробки, склады, таможни... Они ещё долго потом ей снились. Новая (а на самом деле старая) холодная, абсолютно чужая (и в самом деле чужая) квартира... В которой ей не было места. Нигде ей не было места.
И это «нигде» так болело, так давило, ломило и выкручивало...
И Нине так хотелось плакать. Но она не могла.
*
Сегодня был особенно нервный и какой-то совершенно бестолковый день. Нина чувствовала себя — буквально — издёрганной, раздёрганной на ниточки.
С утра делали уборку. И Нине пришлось мотаться с места на место, из комнаты в комнату, и везде она чувствовала себя... и везде была она — лишней, везде и всем мешала.
Потом в доме были гости — дети. Таких гостей Нина не любила. Особенно мальчишек. По опыту она знала, что ничего и никого хуже гостей-детей нет. Только гости-мальчишки. Всё перевернут вверх дном, понатопчут, понакрошат везде кексов... Убирайте потом за ними! Ползайте и вытаскивайте отовсюду конфетные обёртки, отмывайте-отдирайте шоколадные следы-кометы... Расставляйте потом всё по местам... нет-нет да и не досчитаешься какой-нибудь книжки-игрушки. Даже Люба, уж на что ко всему привычная, а и она говорила: «Этих мальчиков надо было удавить ещё в колыбели».
Среди гостей был мальчик Яго. Его Нина не любила больше всех. Кажется, что не любил его никто. Но, по непонятной причине, все почему-то приглашали этого Яго в гости.
Он был неряшлив, некрасиво ел, швырял еду, рвал книжки, ломал игрушки, бил детей, не слушался никого из взрослых. Он строил Нине рожи, кривлялся и пританцовывал, напевал басом: «О-о-оh!.. Sexy la-а-dy!..», — любовался на своё отражение в стеклянных дверцах шкафа, припадая к нему с поцелуями (а ведь до этого, только что! он ел печенье!) и с не детскими совершенно придыханиями.
Потом гости ушли, но пришлось утешать Анхеля, младшего: Яго порвал его рисунок, уронил (нарочно!) самолёт из конструктора Lego, ударил его самого да к тому же, оказывается, втихаря, ещё до того, как порвал, уронил и побил, наговорил Анхелю кучу всяких гадостей.
Ясно, что присутствие Яго в детской компании ни к чему хорошему не приводило, не приводит и никогда не приведёт. И зачем, спрашивается, приглашали?
Анхель всё никак не мог успокоиться, жаловался, плакал... Его утешали как могли, но он всё жаловался, всё плакал...
И пришлось Нине допоздна, снова и снова, всё это выслушивать.
*
Глава семейства давно уже носился с идеей «подарить» и «отдать» всё «детское», всё «девчачье» содержимое шкафа, с пеной у рта убеждая, уговаривая всех: «Пока это хоть кому-то нужно!» Что тут скажешь? Мальчишка он и есть мальчишка. Ничего ему не нужно, ничего не жалко. И никого. Вот и давит. Только она, Нина, одна она всех жалела.
Вот, например, совсем недавно она лишилась друга — плюшевой своей собаки. Белой и пушистой, с красными ушами в белый горошек и такими же лапами. Собаку подарил бывший ухажёр. Даже не бывший, а несостоявшийся: так, навязался провожать, сначала до метро, потом в метро... У метро её и купили. Ухажёр купил. Цветов не было. Поздно. И зачем купил? Сразу мог догадаться, что ничего ему не светит.
Симпатичная такая собака. Она долго стояла у Нины в шкафу... И вот, собаку унесла сопливая девочка по имени Жудит. Анхель сказал: «Жудит она нравится. Давай подарим?» Как тут устоишь? И Жудит унесла собаку к себе. Унесла насовсем. Унесла, прижимая худыми ручонками к груди, и была — судя по тому, как порозовело её лицо, по тому, как округлились, как засияли глаза, по тому, как широко и беззубо ощерился рот — совершенно счастлива!
Хоть кто-то счастлив...
Несчастной была только сама Нина. Одна-одинёшенька в этом доме, в этом чужом городе, в этой странной стране с «кошачьим» названием... На всём белом свете — одна.
К тому же, Нина старела. Старела неотвратимо, неудержимо и необратимо... А все эти «красотка», «милашка», «всё та же» и «хорошо сохранилась» — уж Нина-то знала им цену! И возраст свой она знала. Сорок лет, извините, это уже возраст... Да, она старела: от времени, от жары и от солнца, от которых летом здесь (даже дома!) некуда деться, и которые, сами знаете как, действует на кожу, на волосы, на глаза...
А зимой здесь в домах так холодно, что «русскому человеку и жить с непривычки нельзя»*. И от холода этого Нина, во что бы ни была она одета, стыла, застывала, впадая в некое подобие анабиоза, и подолгу стояла или сидела, молча, вперив стеклянный взгляд в одну точку, и всем казалось, что она действительно вот так, с открытыми глазами, спит и видит одной ей видимые и одной ей понятные сны...
Но на самом-то деле это была тоска.
Тоска. По той стране. По тому дому. По тому времени, когда она была ещё молода, когда она была ещё кому-то нужна... Очень нужна.
Она — та, которая создана была для вечной юности — старела. Видимо, у неё кончился какой -то внутренний, отпущенный богом завод: лицо её приобретало какой-то противный желтоватый оттенок; волосы редели и тускнели; глаза блёкли и видели всё хуже, особенно почему-то правый; руки и ноги — двигались, конечно, но уже совсем не так, как в молодости...
И у неё давно уже сложилось ощущение, что она — давно уже — никому не нужна. Давным давно...
Нужно было задуматься о будущем. Пора. А думать о нём Нине так не хотелось...
*
Nina (им. сущ., ж. р. в ед. ч., ) — по-каталонски значит «кукла»**. Странно, что узнала это она только здесь и только сейчас. Как странно всё... Думала ли она когда-нибудь?.. Могла ли предположить?.. Мог ли ей кто-нибудь сказать?.. Впрочем, мог бы и сказать... Ведь были же какие-то знакомые-каталонцы и раньше, ещё в той жизни... Что же они все молчали как рыбы?
А если бы и сказали? Услышала бы она их тогда? Поняла бы?
А если бы даже и услышала, и поняла... что бы это изменило?
Ведь она, собственно, и была-то — куклой. Самой настоящей куклой: с пластмассовыми руками и ногами, с нейлоновыми волосами. Когда-то она ходила — по-настоящему: механически поднимая-переставляя прямые ноги... И когда Нину наклоняли назад, глаза её закрывались... А когда снова ставили на ноги — открывались, и в пластмассовой Нининой груди перламутрово переливалось «ма-ма»...
Кукла Нина. На «кошачьем» языке это и звучит-то, оказывается, примерно как «масло масляное»:
La nina Nina —
как короткая детская песенка-шутка, песенка-игра с избыточным повторением слов и слогов. Которую и до;лжно бы напевать весёлым кукольным голосом, но получается почему-то всё равно грустно...
Скоро и её, куклу Нину, вынут из этого шкафа со стеклянными дверцами и тоже — отдадут. Подарят. Домработнице Любе. Хозяйка и подарит. Тоже, кстати, Нина... В честь неё и назвали когда-то. Лет сорок назад... Отдаст. Для Любиной внучки, которая «завсегда бежит-бежит на мысочках — встречать! И сразу — раз! — в сумку: „Бабуй, тиво пинеса?” — и которая „все куклы любит, все-все, хоть старые, хоть поломатые, хоть какие”...»
Барселона, декабрь 2012
___________________________
* — Здесь у вас в комнатах теплее, чем за границей зимой, — заметил князь, — а вот там зато на улицах теплее нашего, а в домах зимой — так русскому человеку и жить с непривычки нельзя.
— Не топят?
— Да, да и дома устроены иначе, то есть печи и окна.
— Гм! А долго вы изволили ездить?
— Да четыре года. Впрочем, я всё на одном почти месте сидел, в деревне.
(Ф. М. Достоевский, «Идиот»)
** Nina russa (кат.) — матрёшка (буквально «русская кукла»; соответственно, nina russa nova — «новая русская кукла» или «новая матрёшка»).
Фото: «Nina russa craft» by Tatiana (Barcelona)