Пастельно-серым было небо,
И грязно-жёлтые дома
Вдоль тусклой улицы нелепо
Рядом торчали. Полутьма
Объяла царские чертоги,
Безмолвно горбились они,
Невы таинственные токи
Текли в гранит заточены.
Уже чадил фонарь убогий,
Едва рассеивая мрак,
А месяц на небе двурогий
Мелькнул сквозь тучи да иссяк.
В тот час среди людей спешащих,
Меж серых лиц, угрюмей скал,
Как, заплутав в дремучей чаще,
Брёл господин и бормотал:
"Всем искушениям подвластный,
Послушник нравственных трясин,
Я преступил законы касты,
Был низведён, прозрел один.
Я веру выстрадал в глубинах
Сомненьем мучимой души,
Не раз пред ликом Исполина
Молил в слезах: "Не сокруши!
Не дай извериться, забыться,
Внутри пусть вымрет изувер,
Раскаянье - больная птица -
Очисти зёрна от плевел,
Протиснись в жалкие трущобы,
Сверкни осколками сердец,
И миру скверны, миру злобы
Незримо положи конец.
Извечно истины плутанье...
В шипах тернового венца -
Слезинка детского страданья.
В ней грех твой, человек Творца!
Грядущее Руси мученье
Неверьем заслужили мы,
Но перед тем, как станем тенью,
Дай света нам! Не дай нам тьмы!"
Над ним - неведомое небо,
В ответ - безмолвие одно:
Ведь нам дано лишь верить слепо,
Как и не верить нам дано.
Бредёт тот господин усталый,
Не видно звёзд, но все его,
Он жил, не домогаясь славы,
Явясь, как все, из ни-че-го.