I
Здесь рассветы не бывают сиреневыми. Они мутно-серые, обволакивающие. Солнце долго и болезненно выбивается из-под жидких туманных туч, вытягивается, выпрямляется и снова прячется в зыбком и сером небе. Нет борьбы света и тени. Из вязкого серого полудождя-полутумана - робкие просветы бледно-жёлтых лучей.
Но есть парк в ярких листьях и увядающих цветах. Есть серый асфальт, под которым погребена зелёная трава. Есть лужи в ямах асфальта и есть люди.
А ещё есть любовь. Она живёт в сердце девушки, похожей на мышонка. Откуда? Как? Когда и почему появилась эта любовь? Огромный выхлоп энергии в маленьком трепещущем сердце. Фейерверк в пятьсот зарядов на балконе кирпичной пятиэтажки. Перевёрнутый мир, где хаотично движутся звёзды, солнце и луна, где ветер срывает листья с ошалевших клёнов, где вместо серых воссияли золотые краски. И там, посреди золота, в зыбких, туманных мечтах – ОН. Эпитеты неуместны. ОН в сиянии, рождённом воображением мышонка. ОН..."такой красивый, как на картинке"...ОН... в звучании музыки. ОН... в силуэтах далёких прохожих...
Не хватает места в сердце, голове – везде ОН...
Надо же было так безумно влюбиться. Так бесконечно глупо втюриться. И нет никакой надежды. Можно только изредка посматривать на НЕГО, боясь, чтобы не заметил этого взгляда исподтишка. Нужно успеть налюбоваться улыбкой, поворотом головы, разворотом плеч... Нужно успеть насладиться звуками его голоса. Запомнить, запомнить – впитать в себя каждую мелочь... А вечером – плакать и мечтать, мечтать и плакать. Если получится, конечно. Вечером набегут подруги и нужно будет слушать их весёлую трепотню о Харуки Мураками, "Сексе в большом городе", надвигающеся курсовой и... За какое слово не зацепись – всё тема для разговора.
Сутки разделились на две священные части: день – можно увидеть ЕГО. Ночь – можно увидеть ЕГО. Благостное время сна, когда всё близко, но недоступно и зыбко, как выбивающееся из-под серого тумана солнце.
Утро мышонка посвящено себе. Причёске, под которую нужно спрятать уши. Свитеру, под которым напрочь исчезает грудь; туфлям, каблуки которых приращивают желанные сантиметры ног. Каблуки непривычны. Она грохочет ими и цепляется за ступени, поднимаясь наверх, в аудиторию четыреста семнадцать, освещенную сиянием его присутствия. Освященную присутствием его сияния.
Короткий взгляд наверх, где ОН в окружении приятелей и щебечущих однокурсниц. Короткий взгляд на стол, где сто лет, наверное, красуется странная надпись: «Все люди передохнут, словно кильки в банке, а на земле останутся лишь панки». Надпись можно закрыть толстой тетрадью для конспектов. Спина чувствует: ОН там, ОН делает вид, что слушает преподавателя... А, может, и действительно слушает. Этого спина не знает. Благословенная спина собирает информацию и передает её сердцу.
Плавно течет речь преподавателя. Мелодично говорит. Словно на волнах качаешься. Плиу-плиу-плиу, господа студенты, пана-па-па-па, плиу, плиу… Слова протекают мимо, повисают где-то там, в середине аудитории. Преподаватель поворачивается к доске, стучит мел; слова, втыкаясь в зелёную жёсткость доски, падают, осыпаясь, на пол. В конспекте появляется бантик, который прирастает косичкой, к косичке цепляется лицо, к лицу - глазки… Процесс мог бы стать бесконечным, но пара закончилась; преподаватель собрал листочки в розовую папочку с белой кнопкой, обтёр привычно руки вздыбившейся от бесконечного мела сухой тряпкой.
Величественный ОН спускается сверху. Этот лёгкий, чуть уловимый запах дорогой мужской косметики! Упасть бы сейчас на это мужественное плечо и вдыхать… А заодно вздыхать, погрузившись, словно в сладкий сон, в неведомые ощущения…
А бывают же экземпляры- от них потищем воняет… Словами не выразить, что за запах… Жареные макароны, простоявшие на пыльном подоконнике три дня – так что ли? Нет, не так…
Было романтическое путешествие с мамой под Новый год в сосновый бор… И был аттракцион – катание на лошадях. После ночного банкета утро казалось удивительно ярким. И снег сиял по-особенному. И скрипел волшебно. И мороз… Такой вот мороз, что оседает крахмалом на ветвях деревьев, И воздух… Тишина… Издалека, откуда-то из загиба лесной дороги, показалась мохноногая деревенская приземистая лошадь. Она спешила к крыльцу корпуса и громко фыркала. Дед в брезентовом чём-то бодро махал кнутом, поторапливая лошадь не известной миру породы.
Народ на крылечке радостно завозился в предвкушении чего-то особенного. Лошадь остановилась возле ёлки с тяжёлыми от снега ветвями. Пар валил из ноздрей крестьянской работяги. Хозяин заботливо начал обтирать её пучком сена. То ли ветром, то ли вообще непонятно как, но принесло запах… Запах крепкого навоза и терпкого лошадиного пота, перемешанного со вчерашним хозяйским перегаром…
В общем, и в институте такой запах встречается. От некоторых носителей подмышек.
Но ОН не такой… ОН… Кензо, если бы ЕГО увидел, плакал бы от зависти и кусал свои жёлтые японские локти. В НЁМ все прекрасно- и прическа, и ногти, и взгляд, и разворот плеч под безупречным пиджаком… Никогда, никогда ОН не надевает свитера, словно учится в Гарварде, а не в заштатном провинциальном университете.
Прошёл мимо. Прошёл. И за ним пролетел чуть заметный этот запах, который сводит с ума. Как музыка. Когда одна. Когда полусвет и полутени сместились в пространстве комнаты. Когда за окном – ночь. А в ночи – там, на плоском чёрном небе, одинокие и очень маленькие – звёзды. Маленькие, как этот затерявшийся в большом мире мышонок.
II
Всё. Аудитория пустая. Глупо стучат каблуки по ступеням. Снять туфли, отшвырнуть их в сторону, сесть на пол и заплакать тоненьким противным голоском, размазывая по щекам тушь. Муть какая!
Хотелось иначе посмотреть на себя. Заставить оглянуться прохожих: видите – вот идёт весёлый и независимый мыш. Очень такой маленький. Но такой милый, такой обаятельный!!!
Можно скрыться в кофейне. Но всё равно никуда не деться от серой дороги, параллельной белому квадрату окна и чёрных фигур, перпендикулярных дороге.
Мультиплицированный мир, раздробившийся на многие осколки бытия. Мир, который воспроизводит сам себя в чёрных точках, квадратах, полосках и треугольниках. Есть ли место для тебя внутри этого мира? Нет? Есть… И что это за место, если какие-то подспудные силы всё время выталкивают, борются с тобой? «Выйти, тело в улицу бросить» и что там ещё, «отчаяньем иссечась?»
Можно придумать себе занятие – что-то вроде вязания круглой шапочки крючком. Можно пойти в библиотеку, в читальный зал. Взять нужную книгу и конспектировать нужную статью, подчёркивая особо выдающиеся фразы то ядовито-розовым, то жутко-сиреневым цветом. Сколько раз пробовала - помогает. Приводит в душевное равновесие. Главное – не забыть взять с собой папину офицерскую линейку, чудо мысли. Хочешь волнистую линию – на тебе, пожалуйста. Хочешь кругляшок или самолетик – получай в лучшем виде.
Сердце успокоилось и начало биться ровнее. Любовь отодвинулась и заслонилась обыденными проблемами - скоро сессия и всё, что к ней прилагается.
Домой шла пешком.
Есть особенная прелесть в этом неспешном шагании по грязным осенним улицам и перепрыгивании через серые лужи. Удивительно, но не замечается бесплатное приложение к осени – тучи на мутном невысоком небе, окурки и банки из-под пива на асфальте.
Она умела погружаться в невесомый мир ветра и звуков города, умела слышать и видеть то, что не видели и не слышали другие. Умела едко и к месту вставить замечание таким образом, что разговор сам по себе принимал другой оборот – более весёлый и далекий от обыденных проблем. Рядом с ней было просто друзьям и очень не просто родителям.
А впрочем, кого всё это интересует в восемнадцать лет, когда за плечами неполный семестр и впереди первая в жизни сессия?
Сейчас очень хотелось материализовать хоть кого-нибудь. Чтобы пошёл рядом. Познакомился. Но, говорят, знакомства на улице - вещь пошлая и достаточно ненадежная. Мысль уткнулась в образ. Сначала он был размытый. Но что-то указывало на то, что образ этот имеет отношение к противоположному полу. Может быть, голос у него такой, а может – ширина плеч. Мысль сосредоточилась на образе, дорисовывая к нему всё новые достоинства: ум, красоту, силу, обаяние, скромность… и… и… Что же ещё- то? Что же ещё? Можно добавить любовь к детям. Образ оброс семью мальчишками. Один стрелял из пистолета, другой дёргал за брючину, третий мучил Покемона, четвёртый втягивал вытекающую соплю обратно в нос… До пятого, шестого и седьмого мысль не дошла, споткнулась. Образ померк и растворился в надвигающемся вечере.
Пришла домой и упала в Тарантино. Ухнула с головой в один из-под другого вырывающиеся звуки: из-под грубых африканских, в ритме горячего солнца – яркий и нежный голос: «Я могу остановить это чувство…» Нужно вывести до предела громкость, чтобы оглушить себя и заставить двигаться вместе с призывными ритмами, закрыв глаза. Да…Да…Я могу…остановить…это чувство…
Щелчок пульта…И вот уже мир уплывает из-под ног. И зовёт за собой голос, ныряющий в звуки фортепиано, взлетающий вверх и падающий вниз… И ещё щелчок… Ах, почему нет сомбреро и пончо? И вообще, где зелёные колючие кактусы, среди которых сидят гаучо… или как там их? Мучачо... И не сидят вовсе… А стоят и играют на гитарах… А толстые коричневые женщины с ярко-белыми зубами в пышных оборчатых юбках весело стучат полными ногами в стоптанных башмаках, взбивая жаркий песок каблуками.
Музыка вытряхнула из плохого настроения. Мышонок взялась за толстый журнал с красивыми девушками на обложке и ехидными советами внутри. Нашла нужные, стала читать и хихикать, представляя себя и многочисленные свои ситуации. Урок анатомии отношений. Чем плохо?
III
Утром он материализовался. В автобусе. Она даже и не заметила, что кто-то стоит рядом и никуда от неё не отходит. У него, однако, были совсем другие ощущения: мышонок наступила ему на развязавшийся шнурок ботинка. Сказать было неловко, и поэтому он стоял рядом. Материализованный, не замеченный, пропустивший свою остановку и опаздывающий на работу. Очень хотелось стукнуть коротышку по смешной шапочке с углами, торчащими , как беличьи уши. Но мешало воспитание. Он терпеливо тянул шнурок к себе. Она, приталкиваемая к нему стремившимся к выходу народом, так и стояла на распроклятом шнурке, ничего не замечая. И никто не мог гарантировать, что если с него сойдет она, то на шнурок не наступит кто-то другой.
-Вы не сойдете с моего шнурка?
-Нет. Я не могу с него сойти – места маловато.
-Тогда поднимите ногу и отпустите мой шнурок. Я уже три остановки лишних из-за вас проехал.
Она послушно приподняла ногу. Шнурок освободился, но завязать его всё равно не было никакой возможности.
-Ну и как ваш шнурок?
-Освободился. И пока на него никто не наступил.
-Тогда завяжите его – и конец мучениям.
-Не могу. Народу много.
-Тогда выходите так. Если никто на него больше не наступит, вам повезло. Если наступят, всё равно идите к выходу, может быть, как-нибудь пробьетесь.
Диалог получался идиотский: на них постепенно начали обращать внимание и хихикать.
-Знаете что, я на следующей выхожу. Пробивайтесь за мной.
Он послушно пошел вслед за беличьими ушками. Шнурок тянулся сзади. На него наступали, его приходилось вытягивать. Очень было неудобно, но всё-таки гораздо лучше, чем стоять, мучительно поглядывая на часы и думая о предстоящей головомойке на работе.
На остановке он завязал шнурок. Она терпеливо подождала конца операции и сказала: «Возьмите такси – можете ещё успеть на работу».
Всё гениальное просто – такси! На работу он опоздал на каких-то пять минут. Весь день не выходила из головы случайная встреча. Было что-то привлекательное в этой невысокой девушке: в её шапке со смешными беличьим ушами, в мягком голосе, в той простоте, с которой она приняла ситуацию.
Мышонок, наоборот, о случайной встрече не думала и не вспоминала. Потому что вновь погрузилась в волшебный обман любви. Потому что вновь спина целый день чувствовала присутствие в аудитории ТОГО, ЕДИНСТВЕННОГО… И нельзя было с этим ничего поделать.
На полях тетради сами собой рисовались профили крючконосых людей, повороты головы, изгибы рек, горы – треугольные, без особых покатостей. Время было вязким и малоподвижным. Откуда-то подумалось: почему это один день похож на другой и как долго это будет продолжаться? За лишённую всякой философии мысль зацепилась другая, третья.
Ручка остановилась на недорисованном профиле. Действительно, смешно терять время в этом вязком состоянии. Нужно что-то поменять. Отчего не подойти к нему и не спросить что-нибудь. Разве это преступление? В американских фильмах всё просто: «Хай! Меня зовут Саманта» (Сандра, Сабрина, Энн – набор не очень-то разнообразный). После этого парень прилипает к носительнице неромантичного имени, они вместе едут на танцы в его красной, видавшей виды машине. Саманта (Сандра, Сабрина, Энн) становится королевой бала или участницей какой-нибудь авантюры. Всё зависит от жанра фильма.
Смелая мысль о знакомстве на американский лад была отметена напрочь. Не годится. Так ничего не получится. Может быть, случайно наступить ему на ногу? Тогда точно обратит внимание. Тут вспомнился анекдот про прапорщика Нечипоренко и особенностях русской реакции на подобные случайности. Нет, так тоже не хочется.
Было ощущение двух измерений, в которых приходилось жить. В одном существовал разум, и он говорил, что сейчас главное – лекция и надвигающаяся сессия. Во втором беспокойное сердце диктовало то, что не хотел принимать разум. Усилием воли пришлось втолкнуть себя в лекцию и оторвать от бесконечных мечтаний. «Вот и умница, » - сказал внутренний голос, свернулся калачиком, как скрепка из Windows, и успокоился.
Странная череда дней: всё одно и то же. Сначала тяжелое вставание – и кому это нужно? Потом дорога, лекции, очередь за холодными жареными пирожками, короткие паузы между парами, дорога домой или в библиотеку… Кто установил этот порядок и почему нужно обязательно ему следовать?
Вспомнилась школа и возможность прогулять, которую периодически предоставляла мама. Она любила повторять: «Не хочешь идти в школу – сиди дома. Но только меня не обманывай и не говори, что заболела». Мама с трепетом относилась к душевному дискомфорту и прикрывала его звонками к классному руководителю, фальшивыми вздохами и дипломатическими словесными маневрами, в которых каким-то образом умудрялась обойти слово «болезнь». Мама была в меру суеверна и старалась не говорить ничего такого, что могло накликать неприятности. Теперь всё по-другому: не было даже мысли о том, что можно прогулять занятие. Не так просто далось поступление в институт, и нельзя потерять с трудом завоеванное право учиться.
IV
Говорят, комплексы формируются в детстве. Может быть, и так. Мышонок не знала, откуда у неё взялась стойкая нелюбовь к своей внешности и уверенность в том, что она некрасивая и никому не может понравиться. Она была из тех счастливиц, которым повезло с семейным воспитанием – её просто-напросто не воспитывали. Сколько себя помнила – родители никогда не сюсюкали с ней и не приставали с дурацкими вопросами вроде: «Лялик баиньки тосит?»
Ей всегда был непонятен этот странный язык любящих родителей, которые объяснялись на слюнявом диалекте. Ей странно было, что ребенка могли прилюдно отшлёпать за непослушание.
Ничего такого с ней никогда не производили, давая расти и воспитываться так, как она считала нужным. Детство её было занято чередой игр, которые она сама себе придумывала, втягивая в них своих друзей. Самая увлекательная из них – «секретики». Фантик, осколок бутылки или чайной чашки, красивый, где-то случайно найденный камешек, бусинка – всё было предметом для игры. Его зарывали в потаённом уголке, присыпали землёй и веточками, а потом показывали самым доверенным друзьям. К вечеру о секретике знал весь двор.
Летние дни, так же, как и зимние, осенние и весенние, проходили незаметно. Даже одна девочка находила себе занятие. Её мир был заполнен удивительными фантазиями, воплощавшимися в игры, рисунки, поделки из камешков и веточек, рассказы, которые с восхищенным удивлением слушали сверстники.
Что переменилось? Почему сейчас дни то тянутся, тянутся до бесконечности, то пролетают, как будто не двадцать четыре часа в сутках, а доли секунды? Что произошло со внутренним равновесием? Со спокойной уверенностью в незыблемости бытия?
Раньше всё было просто - постоянно обозначалась граница, когда девочка уже точно станет взрослой и самостоятельной. Когда ей исполнилось шестнадцать, мир был наполнен солнечным светом и печалью: вот оно, долгожданное время, о котором мечтала, но ничего, ровным счетом ничего не произошло. Всё тот же был дом, двор, лавочка около песочницы, где возились серьёзные толстощёкие малыши.
Потом исполнилось восемнадцать и снова ничего не произошло, словно события застыли где-то между ней и остальным миром. Правда, если перебирать, всё, чем она жила эти годы, можно найти немало интересного – победу на олимпиаде и поездку в столицу за наградой, поступление в институт и… и…Ах, да много ещё чего- от походов с классом по заповедным местам до поездки с отцом в Испанию. Но всё это было обыкновенное, не такое уж из ряда вон выходящее. Почти как у всех. Что и было яркого в воспоминаниях - это синее испанское небо и оранжевые апельсины на деревьях посреди улиц. На корриду она не пошла – кровь и песок – это не для неё. И кому интересно, как убивают говядину?
Почему она никогда не чувствовала себя красивой? Ведь никто не говорил ей ничего плохого о её внешности. В третьем классе даже приключилась небольшая любовь. Не с ней, правда. А с мальчиком из соседнего дома и параллельного класса. Окна его квартиры выходили в мышкин двор, и мальчик старательно караулил, когда она пойдет в школу, хватал свой ранец и всю дорогу шёл за ней, любуясь толстой косой.
Почему мальчики любят девочек с косами – загадка. Но именно эта коса доставляла мышонку огромные неудобства. Её тяжело было мыть, расчесывать, заплетать, носить. Когда мама заплетала мышонку косу, она так сильно стягивала волосы, что глаза принимали китайские очертания. На голову водружался бант размером с пропеллер небольшого вертолета. И в таком вот виде девочка отправлялась в школу, даже не подозревая о том, что за ней, как верный Ланселот, следует Алёша Бородин, ученик параллельного, третьего «В» класса.
В восьмом классе пришла другая любовь – первая, зыбкая, наивная. Когда мальчик, старше всего на два года, кажется взрослым и недосягаемо красивым. Если бы сейчас сохранились его фотографии, в нём, конечно, не нашлось бы ничего особенного. Но тогда… Её впервые допустили на вечеринку, которую устраивала с одноклассниками старшая сестра. Пришёл круг обожателей сестры и несколько верных подруг.
Лимонад, оливье и дешёвое вино – кто не устраивал таких пиров! Из тумана, образовавшегося в голове от второй рюмки впервые выпитого вина, мышка увидела, что её приглашают танцевать. И хотя танцевать она не умела, всё равно пошла, внутренне напрягаясь, от того, что незнакомая ладонь ложится на её талию, а её собственная рука падает на незнакомое плечо.
Всё, что может почувствовать девочка тринадцати лет, уже описано в романах не сходящей с дивана престарелой фантазерки Картленд. Но когда вечер закончился, и гости разошлись по домам, мышонок тонула в новых ощущениях и не могла понять, что же происходит там, внутри неё.
Девочка влюбилась. Тихо. Осторожно. Не пытаясь достать предмет своего обожания письмами или телефонными звонками. Но почему-то ноги несли её к тому дому, где он жил. Странным образом она узнавала о нём всё и копила эту информацию, перебирая события его жизни с восторгом юной фанатки какого-нибудь супер-мега –бупер героя.
Чтобы понравиться своему возлюбленному, она пошла в парикмахерскую и отстригла свою толстенную косу. Парикмахерша с равнодушным видом хищно унесла за шторку добычу и даже бровью не повела: сумела не показать радость от того, какое сокровище ей задарма досталось. На голову малышки брызгалась вода, над головой звенели ножницы, кресло беспощадно поворачивалось то в одну сторону, то в другую. В зеркале появилось испуганное лицо, длинная смешная шея и неуклюже постриженный ребенок. Взросления не случилось.
Мама, взглянув на совершившееся безобразие, охнула и ушла в кухню. Папа взъерошил коротко остриженную голову и прижал несчастника к плечу.
Казалось, вместе с косой отрезалась и надежда быть замеченной. Потом она караулила возлюбленного у школьного крыльца. Смотрела на него, вздыхала и уходила домой. Однажды, прочитав «Письмо незнакомке», отправила любимому на день рождения белые цветы. Этот кошмар продолжался два года. Она находила себя в героях литературы, о которых с упоением рассказывала молоденькая учительница, вскрывая тайны мучений ГСЖ или дуэлянта поневоле Ромашова. Когда возлюбленный выпустился из школы, любовь сама по себе куда-то исчезла, оставив внутри сердца первое тепло и первую боль.
Скорее всего, комплекс вырос из нерешительности. Она не решалась лишних пять минут покрутиться перед зеркалом, чтобы заметить то, что представляла из себя на самом деле: тоненькая, лёгкая, с живыми карими глазами, чуть бледноватым лицом и неправильными чертами ( а у кого они правильные?). Она не решалась увидеть восхищение в глазах одноклассников и ребят постарше. Она не решалась сказать себе: «Я красивая». Зато замирала от ужаса, когда видела в зеркале утром очередной прыщик, зревший на носу или под губой.
А ещё… Она читала книги. Много книг. Она проглатывала их одну за другой. И может быть, поэтому идеал женщины, сложившийся в её мозгу, был далек от неё самой. Что уж говорить об идеале мужчины!!!
Поэтому, когда ОН впервые появился в первой поточной аудитории, сердце мышонка вздрогнуло и забилось так сильно, что казалось, все окружающие слышат этот бешеный стук. Все образы, которые покоились в её памяти до поры до времени, слились воедино, «… и в мыслях молвила: «Вот ОН».
Во-первых, улыбка. Во-вторых, взгляд. Поворот головы. В-третьих, голос. Рост, плечи, цвет волос, стрижка, пиджак, брюки, ботинки – всё, что должно быть идеальным, таким и было. ОН прошёл мимо - и мышонок физически почувствовала, какой он высокий. Бывают же люди, достойные уважения за ширину плеч и рост. Смотришь на такого и думаешь: «Ого, и как же его маменька родила?» За ними – осознание собственной силы и невидимого превосходства.
Обомлев, мышонок поняла, что влюбилась надолго и безнадёжно. Но откуда ей было знать, что к такому же выводу пришёл ещё десяток её однокурсниц?
Вот так случилась её очередная любовь. И теперь очень хотелось, чтобы она стала правдой – безумной и волшебной, как сказка.
V
На следующий день она не и не заметила, что в автобусе рядом стоял тот, со шнурком. Это она не заметила. Зато её рассматривали с любопытством пришедшего в зоопарк. Предметом интереса было всё: шапочка со смешно торчащими ушами; шарф, хаотично намотанный поверх воротника; золотая сережка, за которую зацепилась ниточка шарфа. Обладатель шнурка умиленно смотрел на неровно накрашенные глаза и однобоко напудренный нос. Он ждал этой встречи. И знал, что она обязательно будет. Так и получилось. Для чего нужна была эта встреча, он и сам не знал. Наверное, просто так. С вечера он обзавёлся заданием на работе и поэтому с чистой совестью ехал туда же, куда и эта девушка в забавной шапке. Наличие алиби – запись в графике не очень-то нужной с утра поездки - делало его свободным и счастливым.
Он вышел на остановке возле университета и последовал за ней: страшно хотелось узнать, где она учится, и как её зовут. Он подождал, пока девушка сдаст пальто в гардероб, постоял в стороне, пока она причёсывалась, старательно пряча уши под пряди волос, и поднялся вслед за ней на третий этаж. Теперь дело техники. Если знаешь, какая аудитория, по расписанию можно вычислить факультет и группу.
В принципе, он сейчас напоминал маньяка из токийского метро, который подкарауливает девушек с рюкзачками и в чёрных колготках. Правда, об этом как-то даже и не думалось. Он просто шёл за ней. А почему – и сам пока не знал. Может быть, после того, как она наступила на его шнурок, тот дёрнулся и приоткрыл какой-то клапан в его сердце?
Ему не казалось странным, что идёт за ней, прячется за чьими-то спинами при малейшем подозрении, что девушка может обернуться и узнать его.
И вообще. Он всегда был нормальным. Звали его Александр. Имя положительное, наполненное победным смыслом, если вспомнить о Македонском; романтическим и авантюрным, если соотнести его с Дюма..
Папу тоже звали Александром и маму Александрой. Вот так интересно распорядилась судьба, соединив однажды его родителей, и так стандартно поступили родители, назвав сына Сашей. Дома была иерархия сродни царской: Александр первый, Александра вторая и Александр третий. Может быть, именно поэтому в семье царил дух взаимного уважения и почитания.
Александра вторая была поэтессой и художницей. В свои сорок пять она напоминала всклокоченного тощего воробья; передвигалась быстро, постоянно исчезая куда-то из поля зрения: то мчалась с чашкой чая к телевизору, то ни с того ни с сего начинала кому-то звонить по телефону, то ей нужно было записать очередное стихотворение на первой попавшейся под руки бумажке, которую потом тщетно разыскивала вся семья, подогреваемая вздохами о том, что пропало лучшее творение в маминой жизни.
Когда бумажка в конце концов находилась, оказывалось, что написанное было не такое уж гениальное, и мама теряла к нему всякий интерес. Зато картины, которые писала Александра вторая, были действительно великолепными. Яркий многоцветный мир, пространство которого напоено радостью жизни. Мощная энергия силы и света, исходившая от этих картин, странная, ничем не объяснимая многомерность, в которой то появлялись, то исчезали мамины герои - собаки, человеки, кошки, фонари, - заставляли подолгу стоять перед ними.
Всё, что попадалось в поле зрения художницы, становилось объектом её радостного искусства. Может быть, поэтому дома было всего несколько ученических неумелых набросков – с первого ещё курса. Остальное моментально расходилось по частным коллекциям, путешествовало по выставкам в больших и малых городах. Искусствоведы вдохновенно повествовали о неординарном творчестве провинциальной художницы. И каких только мудрёных слов и оборотов не было в этих повествованиях!
Александр первый был опорой семьи, блюстителем порядка и хранителем семейных традиций. Он по-отечески мудро и ненавязчиво воспитывал сына и сумел-таки сделать из него хорошего человека.
Ах, знал бы Александр первый, что его дитятя сейчас не на работе, а преследует какую-то тощенькую девицу, которую пару раз видел в автобусе!
Инфаркта у него не было бы – человек он крепкий, но желание поговорить по душам, похлопать сына по плечу, привести несколько жизненных примеров, конечно, зародилось бы. Александр первый во всем любил порядок – и в одежде, и в мыслях, и в делах, и в огороде на грядках.
Минутное озарение (видимо, это наследственное, со стороны матери) внезапно остановило Александра Александровича. Он вдруг осознал нелепость ситуации. Но, вероятно, страсть к порядку и желание во всём достигать конечных положительных результатов ( это уже по отцовской линии), заставили подойти к мышонку и сказать:
-Здравствуйте. Как вас зовут?
Если бы мышонок знала, что материализуются её мечты, она обязательно постаралась бы вести себя так, как советует устроительница женского счастья Маргарет Кент. Но ей даже в голову не пришло, что её персона может вызвать чей-либо интерес.
- Здравствуйте. Меня зовут Тая. Таисья, значит. Как ваши шнурки?
- В абсолютном порядке.
Знать бы теперь, что говорить дальше. Но Александр третий вдруг увидел себя со стороны – от первого шага из автобуса до этого нелепого диалога.
Мышонок хотела было уйти, но вдруг увидела: по коридору идет ОН. Ох, этот мощный инстинкт, ох уж это врожденное женское лукавство! Сияющая улыбка осветила её лицо, она повернулась к Александру с самым заинтересованным видом:
- А что, вы тоже здесь учитесь? - глаза мышонка предательски косились в ту сторону, откуда шло царственное сияние ЕГО присутствия.
- Нет. Это глупо, конечно. Но я пошел за вами. Сам не знаю почему.
И для чего это Александр первый учил сына говорить правду? Можно было что-нибудь соврать, но ничего не получалось. Мышонок двинулась к аудитории, говоря с Александром третьим как с давним своим приятелем. Со стороны казалось: пришёл парень к своей девушке в институт – дело обычное. Она каким-то образом выстраивала простые и лёгкие фразы. Разговор постепенно получился, и Александр третий перестал думать о том, а не выглядит ли он идиотом и даже показался мышонку неплохим и симпатичным парнем.
ОН держался неподалёку. Может быть, именно поэтому мышонок приветливо сказала Александру третьему : «Ну что, пока! Подходи вечером в полседьмого к остановке. Если чуть-чуть опоздаешь - я подожду». Затем подошла к аудитории, обернулась, помахала рукой и улыбнулась.
Вот так, запросто, Александру третьему ещё никто не назначал свиданий.
Мышонка раздирало внутренне ликование. От того, что ОН её заметил. И не одну. От того, что в большое окно било яркое солнце и небо в кои-то веки было пронзительно голубым. От того, что появилось вдруг ощущение внутренней силы.
Вероятно, в такие минуты смешной пушистый котёнок чувствует себя тигром. Его выпускают попастись в высокую июньскую траву, солнце греет прозрачные розовые уши и пушистую спинку. Котёнок мягко ступает между высокими травинами, чутко ловит запахи и звуки. Сейчас он царь природы, и всё ему подвластно.
VI
ОН давно заметил, что стал объектом платонической любви невысокой хрупкой однокурсницы. Ему смешно было наблюдать за тем, как она, словно невзначай, оборачивается и смотрит на него, изо всех сил стараясь быть незамеченной. ОН был старше всех в группе – за плечами опыт первого неудачного поступления в институт и спецназ. ОН чувствовал себя опытнее, сильнее, красивее. Но… не умнее. Его бесило, что все его однокурсники легко говорят о многих не известных ему вещах: всю ночь по «аське» болтал, посмотри в и-нете и ещё много чего такого, что, видимо, прошло мимо него за два года напряжённой армейской службы.
Однокурсники казались ему жидкими, тощими и нескладными. Постоянно появлялось желание продемонстрировать свое превосходство. И ОН изо всех сил демонстрировал: носил пиджак и галстук; с вечера отглаживал брюки и до зеркального блеска начищал ботинки. ОН научился ходить независимо и гордо, как какой-нибудь равнодушный модель на показе мод. Единственный его пиджак выглядел так, как будто его только что купили в одном из самых дорогих магазинов.
ОН читал всё, о чём говорили студенты в аудитории или в коридоре в перерывах между парами, осваивал компьютер и злился на свою несообразительность. ОН умудрялся зарабатывать деньги в то время как многие из его собратьев по курсу просто-напросто сидели на шее у родителей. ОН всё свободное время посвящал учебе и тренировкам. Он конструировал своё тело, следя за тем, правильно ли развиваются мышцы на спине, груди, животе, руках и ногах.
ОН позволял девушкам восхищаться собой и отчаянно ухаживать, бегать на его тренировки, чтобы посмотреть, как предмет обожания позирует с железом то ли для себя, то ли для них.
От родителей ОН ушёл давно и жил у бабушки, которая любила внука до безумия. Готовить для него, стирать, убирать, мыть за ним посуду – всё это стало смыслом её жизни. Ведь, в принципе, должен же чем-то заниматься человек, выйдя на пенсию?
День бабушки - ритуал вставания, бесшумного одевания и приготовления вкусного и полезного завтрака. Внук поднимался рано – она ещё раньше. Желание быть полезным разве не свойственно каждому нормальному человеку?
После того, как внук уходил в институт, бабушка заправляла его постель, убирала квартиру, тщательно протирая так и не успевшую за день накопиться пыль, мыла пол. Потом она составляла список покупок и шла по магазинам. Возвращалась домой, брала поваренные книги, которыми раньше и не думала пользоваться, и готовила что-нибудь новенькое, что-нибудь вкусненькое. Ровненькие выглаженные стопочки белья, рубахи внука с хорошо отстиранными и по всем правилам отглаженными воротниками, манжетами и рукавами, носки, собранные в пары и скатанные каким-то старинным способом, чтобы не терялись – всё это было предметом гордости и забот бабушки.
Подруги к ней приходили редко – внук не любил, когда кто-то нарушал его однажды и навсегда отлаженный порядок жизни. А бабушка очень не любила огорчать внука. И если уж приятельницы забегали иногда - это было днём, как бы нечаянно и между делом.
Бабушка пила с ними чай в чистенькой кухне из чистеньких чашек; всегда - с конфетами, помадками и сушками, которые она бросала в чашку, полную горячего, крепкого и сладкого чая. Когда сушки распаривались до мягких пушистых складочек на поверхности, бабушка подцепляла их одну за одной чайной ложкой и с удовольствием ела.
Внук эту церемонию не любил, и поэтому сушками, мочёнными в чае, бабушка баловалась только тогда, когда приходили бывшие сослуживицы или одинокие соседки по подъезду.
Так проходила жизнь бабушки и внука, и она устраивала обоих.
ОН мог учиться, работать и тренироваться, не отвлекаясь на бытовые мелочи. Она могла посвятить остаток своей жизни заботам и любви.
VII
Когда появилась страсть изучать окружающих, ОН не помнил. Всё, что странного, интересного или выдающегося ОН замечал в людях, откладывалось в его мозгу, сортировалось и анализировалось. Постепенно ОН научился манипулировать людьми с ловкостью фокусника, достающего серебряную монету из уха удивлённого зрителя.
Второе поступление в институт далось легко – экзаменаторы были очарованы мужественным спецназовцем с усталым лицом героя, чётко, по-военному формулировавшим простенькие мысли, не выходившие за рамки школьного учебника. Преподавателей не могло не брать за душу, что этот крепкий парень садился в первый ряд, не пытался пользоваться шпаргалками или выуживать у кого-нибудь информацию для ответа. Умилял черновик, где по пунктам и подпунктам был выстроен план будущего ответа. Умиляло то, как ОН, глядя прямо в глаза, выслушивал вопросы, пожелания и замечания. Поэтому высшие баллы как-то сами собой образовывались в его экзаменационном листе.
ОН легко заводил знакомства – помогало очень отдалённое сходство с супер-героем из голливудских боевиков. Так же легко он получал от этих знакомств всё, что было ему нужно.
С девушками расставался не скорбя, предпочитая, чтобы скорбели о нём.
Поэтому-то так весело ЕМУ было наблюдать за муками влюблённого мышонка. Поэтому так внезапно он был оскорблён появлением рядом с той, которую уже давно считал своей собственностью, задохлика интеллигентного вида в чёрном пальто с хорошим кашне и модной сумкой из хорошей кожи. Его не столько оскорбило, что чужой был рядом, сколько нутром угаданная ненатянутость во всём: внешнем виде, мимике, жестах. И главное- этот снобисткий мягкий свитер под пиджаком. Уж ОН-то точно знал, сколько тот стоит и где такой можно купить.
Чужаки, подобные возникшему откуда ни возьмись интеллигенту, не приходят в их спортивный зал – они обитают где-то в другом пространстве и, вероятно, совсем неплохо. Вечера они проводят у компьютера, выходные на катке, в бассейне или в театре. Такими забивают длинные экскурсионные автобусы, каждую субботу увозящие тех, кто жаждет впечатлений и познаний, по избитым маршрутам, которые друг у друга воруют туристические фирмы, выдавая за свое know how.
Поехать отдохнуть за границу – для них дело обычное, и поэтому ЭТИ предпочитают деревню, озеро и парное молоко. Вот такие зажравшиеся патриоты.
Что-то тяжёлое ворочалось в его душе, и ОН ловил себя на том, что постоянно смотрит на затылок мышонка, которая почему-то сегодня не огладывалась на НЕГО.
И давно у неё этот роман? Или только так, шапочное знакомство? Случайная встреча? Тогда с чего это ТОТ вдруг припёрся в институт и так бесцеремонно разговаривает с девчонкой, которая вчера ещё заливалась краской волнения, стоило только к ней приблизиться?
И почему она так легко назначает ТОМУ свидание? Похоже, они просто старые друзья. Тогда почему чужак смотрит на ЕГО девушку с таким нескрываемым обожанием? И тогда почему она так приветливо разговаривает с ним?
Нужно отследить ситуацию и только тогда принимать решение. Трезвая мысль успокоила. Появилось привычное равновесие и уверенность в себе. День пошел по заданной схеме.
VIII
Мышонок не знала, хорошо ли это – встречаться сразу с двумя. И поэтому решила посоветоваться с подругой. Первая сессия позади, времени хоть отбавляй , и почему бы не поболтать, совмещая приятное с полезным?
Консилиум состоялся в любимой кофейне, под масками загадочных африканских богов с сосредоточенными лицами. Чёрное пирожное с белым облаком крема и прозрачной ярко-красной вишней наверху, ароматный чай в глиняном коричневом чайнике – замечательная прелюдия к болтовне и обсуждению жизненно-важной проблемы: а можно ли встречаться с двумя?
ОН снизошёл до мышонка. Сработала ли импровизация, блестяще сыгранная мышонком, или причина в чём-то другом, но ОН каким-то необъяснимым образом оказался рядом и начал втесняться в её жизнь.
ОН был немногословен - больше слушал, внимательно поглощая слова мышонка. ОН не надоедал своим присутствием и вёл себя совершенно нейтрально, ничем не обнаруживая каких- либо иных намерений, кроме светлой и чистой дружбы. ОН просил помощи, когда не мог разобраться в тех вопросах, где не хватало подрастерянных в армии знаний, и благородно отвечал благодарностью. Словом, всё было прилично. До неприличия.
По-другому было с Александром. Тот пытался ухаживать. Дарил цветы и приглашал в кино. Покупал билеты на концерты заезжих (заезженных) звёзд, водил на каток и учил компьютерным премудростям, приносил книги каких-то новых, не известных мышонку авторов и просил прочитать, если будет время.
С ним не было чувства неловкости. Но и желания любить тоже не было. Мышонок всё время сравнивала одного и другого – и сравнение было не в пользу Александра третьего. Тот в первую же неделю знакомства потащил её домой и представил маме – всклокоченной художнице, создательнице фантастически ярких картин.
За ужином в семейном кругу мышонок почему-то чувствовала себя неловко. Её никто не изучал, никто не пытался задавать глупые вопросы о том, где она учится и чем любит заниматься. И тем не менее ей хотелось поскорее убежать, чтобы остаться наедине с собой.
ОН за всё время ни разу не пригласил мышонка домой. И тогда она придумала себе какую-то мелодраматическую историю, в которую сама же и поверила. Постепенно ОН обрастал всё новыми достоинствами, хотя и не прилагал к этому никаких усилий: не было цветов, походов в кино или клуб. Но всё это воспринималось как вполне естественное – ведь ОН занят. У НЕГО работа. Спорт. При этом ОН находит время для неё : стоит ли требовать больше ?
Вот об этом, сгребая ложечкой пышный крем с пирожного, говорила она подруге, пытаясь, в первую очередь убедить себя.
Рассказывать было легко – то ли атмосфера кофейни этому причиной, то ли мягкий запах чая, где смешаны были какие-то плоды и травы, то ли просто необходимость не держать накопившееся в себе.
- Тебе, Тайка, повезло. Это просто уникальная возможность изучения двух разных типов. Это раз. И вообще – у тебя не было никого, а теперь сразу два. Это два. Это тебе как награда за прошлое, понимаешь?
Мышонку стало смешно. Она никак не представляла себя несчастной от того, что до восемнадцати лет была лишена внимания парней. Она никогда никому не завидовала. Просто жила ожиданием любви. Потом, когда пришла ЛЮБОВЬ, оказалось: пришла любовь.
Только вот сейчас было непонятно, что же делать, потому что был ещё один человек. И судя по всему, очень хороший.
- Я бы на твоем месте не грузилась так. Пусть всё идёт своим чередом. Кто-нибудь да останется.
- Я не могу так. Потому что вижу: один меня любит, а я его – нет. Другого люблю я. Но он, кажется, меня не любит…
- Тогда плюнь на него и займись другим. Чего время терять? Или этого… коня… влюби в себя.
- Как?
- Как, как – не знаю, как. У меня это само по себе выходит. Кого хочу, того в себя влюбляю. Это талант. От бога. Как у Клеопатры.
- Слушай, а почему ты его конем назвала?
- Ну! Догнала! Он и правда конь. Породистый. Холёный. Как будто его конюх каждое утро мочалкой моет, гребешком причёсывает, а потом жокею для тренировок отдает. У него все наигранно – взгляд, выражение лица. Мне кажется: он всё время молчит потому, что говорить особо не о чем. Или просто не умеет. Ты слышала, как он на экзамене отвечает? И за что его преподаватели любят – не понимаю. И глаза у него … прозрачные. Как стекло.
Мышонку стало обидно. Что может Наташка понимать – меняет парней, как перчатки. Ей всё легко.
- Ну чего ты обиделась? Может быть, я и неправа. Но просто мне так кажется. Другой мне больше нравится. Он проще. Естественнее. У него лицо открытое. Глаза тёплые.
- Хочешь, я тебя с ним познакомлю.
- Хотела бы. Но я не в его вкусе.
- Откуда ты знаешь.
- Просто мне так кажется.
Разговор незаметно перешёл на другие темы, и мышонок так и не поняла, что же ей делать – встречаться с двумя или всё-таки выбрать одного?
IX
Через полгода у НЕГО умерла бабушка. ОН посерел, помрачнел и долго ни с кем не разговаривал. Привычный образ жизни был нарушен. Там, где была ежедневная бабушкина забота, образовалась пустота. На кухне стояла бабушкина табуретка, накрытая тканым половичком. В шкафу были аккуратно расставлены чашки и рюмки на бумажных салфетках, на углах которых бабушка одной ей известным способом вырезала удивительные узоры. Все, кто не знал, поначалу принимал салфетки за кружевные, а потом долго удивлялся и ахал. А бабушка радовалась, когда ей говорили, что такое сделать не смогли бы даже японцы, изобретатели хитроумного оригами.
В ЕГО квартире образовалась женщина. Она наивно полагала, что сможет обогреть теплом и лаской несчастного героя.
Утром она слышала:
- Не трогай! Это бабушкина чашка! Не смей наливать в неё чай для себя!
Вечером, он хлопнув дверью ванной комнаты, зло говорил:
-Откуда такая прорва грязного белья?
Когда женщина выбросила из шкафа кружевные бабушкины салфетки, ОН выбросил её из своей жизни.
Таким же образом из его жизни и квартиры выдворилась вторая женщина, третья… ОН хотел, чтобы рядом был кто-то. Но эта «кто-то» никак не соответствовала параметрам, заданным бабушкой: она не так складывала носки, не умела стирать бельё и отвратительно готовила борщ, не заваривала чай, а покупала его в пакетиках… И ещё она имела наглость попадаться ЕМУ на глаза, а не перемещаться по дому тихой бесплотной тенью.
ОН устраивал скандалы. Некоторые женщины молчали и пытались приноровиться. Некоторые хлопали дверью и уходили, оставляя свои халаты, тапочки и полотенца, которые он брезгливо выбрасывал в мусоропровод.
Мать, с которой ОН давно уже не поддерживал нормальных отношений, иногда приходила к НЕМУ, помогала по дому, вздыхала и мечтала о том, что наконец-то появится в ЕГО жизни девушка, которая сделает ЕГО мягким и спокойным. Почему-то ей казалось: это обязательно случится. Хотя, когда ОН уходил в армию, тоже были надежды на то, что вернется ОН совсем другим человеком.
Мать с ужасом видела в НЁМ характер отца, взбалмошного и истеричного красавца-бабника, но не хотела верить, что и сын получился такой же. Она тайком от мужа ходила в церковь и ставила свечи перед образом Богородицы, просила вразумить Митю и направить его на путь истинный. О своей покалеченной жизни она давно уже не думала и за себя не просила.
Вероятно, на Митином плече поселился бес. Он нашептывал что-то только одному ему, бесу, известное и понятное. Так, по крайней, думала мать. Её мальчик не мог быть плохим.
Мальчик тем временем мучился от несовершенства быта и неустроенности мира. В пустой квартире ему было плохо. На людных улицах ему было плохо. Немного успокаивал только тренажёрный зал, где ОН видел восхищённые взгляды тощих мальчишек, которые корячились, поднимая железо, и тужились, взяв смешные веса.
Мышонок ничего этого не знала и со стороны сочувствовала горю любимого человека, приписывая его нежелание встречаться с ней тому, что ему очень тяжело. Поэтому она старалась не попадаться ему на глаза и не лезть в душу.
Как-то сами собой складывались хорошие отношения с Александром третьим и его семьей. Исчезло чувство неловкости. По вечерам она часто сидела с его мамой и болтала, с удовольствием слушая рассказы о «мухе», в которой училась знаменитая теперь художница, о сюжетах фантастических картин и о том, как они приходят в голову Александры второй.
Мышонку всё нравилось в этой квартире: перекрашенные шкафы и абажур, свёрнутый из старого накрахмаленного шёлкового платка, огромные кресла и наглый полосатый кот, гонявшийся за ногами хозяев; пьяница кокер-спаниэль, который, когда приходили гости, умудрялся втихаря налакаться шампанского. Об этой его пагубной страсти знали многие и следили, чтобы пёс не спивался. Однако тот вычислял новичков и заставлял угощать себя, взбираясь на диван или кресло рядом с гостями, ласковыми глазами глядя на поднимающиеся со дна бокала пузырьки.
Больше всего Тае нравился кабинет Александра первого, с огромными, до потолка, книжными шкафами, лестницей-стремянкой, на которой тот сидел, взобравшись для поисков стоящей где-то наверху книги. Найдя книгу, Александр первый тут же начинал её листать, да так и оставался сидеть на стремянке.
В этой комнате поселилось разное время и разные эпохи – на старинном дубовом столе стоял компьютер, лежали журналы тысяча восемьсот девяносто какого-то года, валялись шариковые авторучки всех мастей и восседал чернильный прибор с медведем каслинского литья.
Никто не лез в отношения мышонка и Александра третьего. Её называли Таечкой, угощали невкусными пирогами, снабжали литературой и всегда были рады, когда она приходила в гости.
Таечка вписалась во внутренний совершенный мир семьи, которая каким-то немыслимым образом умудрилась познакомиться с её матерью и отцом. Причём никаких намеков на то, что дети подходят друг другу и надо бы породниться, не было ни с той, ни с другой стороны. Никто не покушался на свободу и права детей – абсолютная демократия в сообществе двух совершенно разных семей.
X
Таечкины отношения с Александром третьим сами собой складывались гармонично, тихо и просто. С её стороны не было любви, но и нелюбви тоже не было. Перешагнув за двадцать, на многие вещи мышонок стала смотреть философски. Мать как-то, давным-давно, когда ещё только появились первые признаки взросления дочери, сказала: «До двадцати быть девственницей можно – после двадцати стыдно». Не хотелось стыдиться, и поэтому мышонок не стала давать к этому поводов ни себе, ни матери. Александр третий влюбился ещё больше.
Как, когда и каким образом ОН узнал, что мышонок собирается выйти замуж- неизвестно. Но внутри него все скрючилось и сказало: «Дурак! Дур-рак!!!»
ОН видел, что Тая встречается с одним и тем же парнем с завидным постоянством. Но какое-то внутренне чувство подсказывало, что это так, временно, что никакой любви не может быть, потому что быть не может.
Как распространяются слухи, и откуда они произрастают – сказать мудрено. Слух о будущем замужестве недавней его обожательницы хлестанул, как пощёчина. Хотя с чего бы это?
ОН подошел к ней между парами. Взял за руку и сказал:
- Это правда?
Мышонок прекрасно понимала, о чем он спрашивает.
- Что – правда?
ОН прекрасно понимал, что она все прекрасно понимает. И не принял её игру. Повел свою:
- А как же я…
ОН не спросил даже, а обронил на сердце мышонка эту фразу тихим, измученным, усталым голосом.
Что нужно было ответить? Ничего. Мышонок взяла его ладонь. Она была горячая и чуть влажная. Энергия, давно таившаяся где-то в глубине её сердца, выхлопнулась, горячо разлилась по телу и стала огромной любовью, которую никакой возможности не было спрятать.
Вечером она не позвонила Александру третьему как обычно. Она сидела в своей комнате в дальнем углу дивана и плакала. Ясность, которая ещё недавно давала чувство спокойствия и уверенности в себе, была нарушена.
Мама пыталась заговорить с дочерью, встревоженно заглядывая в комнату:
-Что-то случилось, хвостик?
Мышонок мотала головой, пряча лицо в подушку, и плакала всё горше и горше. В конце концов она уснула, а мать принесла одеяло. Утром в зеркало на мышонка глянуло опухшее узкоглазое лицо измученного человека.
В институт она не пошла. К вечеру собрала сумку и переехала жить к НЕМУ, оставив матери сумбурную и глупую записку.
XI
Утром мышонок поняла, что лучше не стало. «Наверное, я специалист по запутыванию своей жизни», - подумала она и попыталась приготовить завтрак, хотя абсолютно этого не умела.
Он вышел на кухню в трусах. Потянулся, демонстрируя крепкое накачанное тело. Поцеловал мышонка в шею:
- Теперь нужно подумать о твоем переводе на заочный.
- Зачем?
- Кто-то же должен заниматься хозяйством.
- И это должна быть я?
- А ты думаешь – я?
Не так представлялось первое утро С НИМ. С ним. Она стояла посреди чужой кухни рядом с чужим мужчиной, которого НУЖНО накормить завтраком. Мышонок подошла к нему, обняла, уткнулась носом в квадратики под грудью. Он снял её руки с себя и пошёл в ванную комнату, откуда она услышала:
- Вообще-то я встаю раньше. Сегодня проспал. Из-за тебя.
-Это комплимент?
- Считай – да…
Она представила, как ОН стоит под душем, намыливая голову шампунем, как моет мускулистое тело. Сомнения понемногу рассасывались, уступая место любви.
В институт они шли вместе. Но каким-то образом порознь. Мышонок чувствовала себя почему-то глупо.
Она и себе-то не могла объяснить свой поступок, а что скажет родным – представить не могла.
Когда состоялся разговор с родителями, мышонок заняла оборонительную позицию. В ответ на доводы матери о неразумности такого скоропалительного решения или огрызалась, или молчала, сочиняя в уме язвительные тирады. Отец не говорил ничего. Слушал. Потом подытожил: «Это твоя жизнь. Тебе и решать». Легче от этого не стало.
Мать выложила козырного туза из рукава:
- Саша тебе все звонит и звонит. Я соврала, что ты на неделю к бабушке уехала. Думала - передуришь…
А-а-а, идиотское слово какое! Откуда она их берет? И чего она лезет не в своё дело? Подумаешь – свет в окошке – Саша…
Приступ бессильного бешенства – когда изнутри тебя все раздирает, а снаружи ты ничего не можешь сделать - охватил Таю. Она ТАК постаралась посмотреть на мать, чтобы дать ей почувствовать всю глупость и неуместность её поведения. Что она знает? Что понимает?
Что может быть гаже семейных ссор, когда все друг друга любят, а ведут себя так, словно ненавидят?
Мышонок ушла, оставив мать в слезах, а отца в недоумении. Любовь внутри неё взорвалась и распалась на мелкие кусочки.
XII
Завтрак, обед, ужин… Бельё постирать. Погладить. Разобрать в шкафах. Разложить по местам разбросанные им вещи. Сходить в магазин. Купить продукты. Рассчитать деньги. ОН сказал, что нужно устроиться на работу – не могут же они проедать все его подработки. И твои родители, между прочим, могли бы помочь. Они и так помогают. Но денег не хватает. Ты не покупал бы свои анаболики. Это моё дело. Не лезь.У меня уже ни одной пары чистых носок не осталось. И о чём ты вчера весь вечер трепалась по телефону - дела другого, что ли, нет. Я, как дура, кручусь целый день, а ты всё время недоволен. А с чего мне быть довольным – в доме бардак и пожрать нечего. У нас деньги почти все кончились. На что я тебе буду продукты покупать. Я тебя не звал. Ты сама пришла. Это твой выбор.
Тысячу раз одни и те же слова. Он уходит, когда хочет. И приходит, когда хочет. Ложится ночью рядом, и ему всё равно, что она хочет спать и очень устала. Он привык получать то, что хочет, когда ему заблагорассудится. Почему нет? Кто в этом доме мужчина? Он отворачивается, стягивая на себя всё одеяло, и тут же засыпает.
Без пятнадцати шесть, словно внутри него зазвонил будильник, он просыпается: пора готовить завтрак. Приходится идти на кухню и готовить что-то из ничего. В это время он досыпает свои пятнадцать минут, делает свою утреннюю пробежку, принимает душ.
"Гель кончился!"-требовательный крик режет уши. Семьдесят четыре рубля. Семьдесят четыре рубля. Господи, целых семьдесят четыре рубля, и где же их взять? Все эти месяцы их жизни выстроились в целую череду унижений: нельзя идти к родителям – что там делать. Могла бы найти работу – твои подружки в фирмах менеджерами поустраивались или, на худой конец, сетевиками с косметикой. По десять-двенадцать тысяч получают. У меня нет времени. Институт. Работа. Тренировки. А ты целыми днями сидишь дома и ничего не делаешь.
Он не упустит случая, чтобы подчеркнуть, какая она страшненькая - "и чего это я в тебе нашел". Он где-то бывает по вечерам. Но уж никак не на работе. Врёт, врёт, врёт, все время врёт и обвиняет её в существующих и несуществующих грехах.
Теперь она точно знает: голову в песок прячут не страусы, а страусихи. Когда их страусы своим гунденьем достают.
Можно было бы уйти домой к маме, но господи, как стыдно! Маленький глупый мышонок попал в мышеловку, где лежал кусок соблазнительного сыра.
Теперь мышонок точно знала: у каждого человека есть свои таланты. Со знаком плюс или со знаком минус. Ах, как он умел говорить при чужих людях! Как умел слушать и кивать головой, постепенно ввинчиваясь в душу! Дивный дар вранья, раздвоения и превращения то в ангела, то в дьявола – вот что было в нём!
Он вёл её дорогой мелких унижений каждую минуту, каждый час. Даже когда его не было дома, он был в каждом углу. Он был в складках штор на окне, в куске мыла, в крышке унитаза, в свисавшем куске туалетной бумаги. Каждую секунду мышонок ощущала, что делает всё неправильно. Она жила под знаком его будущего раздражения. НЕЛЮБОВЬ. Она взрастилась постепенно из оброненных едких слов, презрительных взглядов и фырканья, из слов ни о чем и молчании обо всем.
НЕЛЮБОВЬ смотрит на эту сильную красивую спину и чувствует приступ бессильной злости: схватить бы нож, всадить между лопаток - пусть торчит!!! Гад, гад, зараза, дрянь!!!
Он поворачивается. Мышонок прячет глаза.
XIII
Сначала было ожидание: наверное, обсчиталась. Потом надежда: наверное, всё задерживается, потому что слишком много нервничала в последнее время. Потом страх: как ему сказать?
Несколько дней он был не в настроении, и мышонок молчала. Потом ей показалась, что минута для разговора подходящая, и она сообщила свою новость. В принципе, то, что он ответил и КАК это ответил, она ждала. Другого ответа и не могло быть. Мышонок за прожитое вместе время так хорошо его узнала, что могла просчитать не только каждый его шаг, но и предугадать каждое слово и те интонации, с которыми он их произнесет.
Он сказал то, что она и предполагала. Но, вероятно, всё-таки не так хорошо знала своего любимого, потому что завершилось куда более обидным, чем она рассчитывала:
- И ты думаешь, мне нужна двойная обуза?
Мышонок встала, подошла к зеркалу, посмотрела на свое некрасивое лицо. Взяла расчёску и машинально стала расчесываться.
- Ну что ты тут комедию ломаешь?
Он больно дернул её за руку и развернул к себе. Он смотрел на неё прозрачными злыми глазами.
- Пусти, мне больно!
- А мне?
- А тебе-то с чего больно?
- С того…
Сильный аргумент! Бездна мысли!
- Я знаю: ты хочешь, чтобы я избавилась от ребенка.
- Не я это сказал.
- Но ты же этого хочешь?
- А ты?
- Я рядом с тобой ничего не хочу.
- Подумаешь – королева красоты! Да кому ты нужна! Чего ты тут ломаешься? Скажи спасибо за то, что живёшь тут у меня на всем готовом.
- Ты… дурак?!!
Бывают очень сильные мужчины. И очень сильные затрещины. Мышонок отлетела к стене и сползла на пол. Последнее, что она слышала – хлопнувшую дверь.
Сколько времени прошло, мышонок не знала. Она открыла глаза – размытые очертания комнаты плыли и покачивались. Очень сильно болела спина. Кружилась голова.
Тая поднялась, опираясь рукой о стену. Медленно подошла к шкафу. Открыла его и машинально начала сдёргивать свои вещи с плечиков. Из кладовки достала сумку. Поспихивала кое-как собранное. Прошла в коридор. Надела пальто, шапку, намотала шарф, даже не взглянув на себя в зеркало. Дёрнула дверь. Заперто. Где ключ? На гвозде, где всегда висел ЕЁ ключ, ничего не было.
Мышонок села у двери и заплакала. Очень сильно болела голова. Она дёрнула дверь. Потом ещё раз и ещё раз. Глупо. Как может открыться дверь, которую закрыли на два оборота?
Она пошла в кладовку, вытянула ящик с инструментами, взяла какую-то ковырялку, просунула ее между дверью и косяком, пытаясь выломать замок. Ничего не получалось. Слёзы высохли. Мышонок сосредоточилась на одном: открыть, открыть, открыть эту распроклятую дверь! Она расковыривала косяк, дёргала дверь и молилась: «Господи! Помоги мне уйти отсюда, помоги!»
Сколько прошло времени, она не знала – мышеловка открылась. Она взяла сумку и сбежала вниз по лестнице в распахнутый мир.
XIV
Мама охнула и прижала голову несчастного своего ребёнка к груди. Тая не плакала – слёзы спрятались куда-то очень глубоко.
-Синяк! Откуда у тебя синяк, доченька?
- Ударилась.
Очень сильно кружилась голова, и тошнило. Откуда-то издалека донёсся мамин голос:
- Скорую! Вызывай скорую!!!
В сером тумане плавали малиновые круги, они вылетали один из-под другого, ширились и терялись в ярко-оранжевом сиянии. Их было очень много. Они тянулись, искажаясь и превращаясь то в эллипсы, то в длинные полосы. Затем снова становились кругами, меняя малиновый цвет на красный, а красный на резко-оранжевый.
Хотелось открыть глаза, но было очень больно. Так бывает, когда попадет соринка. Тяжело-тяжело приподнимаются веки. Белый потолок. Жёлто-прозрачная трубка бежит от руки куда-то вверх. Мамин голос:
- Проснулась, доченька…
Хорошо. Только голова ещё немного кружится. Тая поворачивает голову в сторону мамы. Хорошо. Рядом сидит папа и держит дочь за руку. И ничего не говорит.
- Я в больнице?
- Да. Теперь уже всё позади. Так всё сразу было – и сотрясение мозга и кровотечение. Ты ждала ребенка, доченька?
- Не знаю. Тогда ещё не решила – ждать или нет. Не знаю.
Папа нежно гладит её по руке и ничего не говорит. Плакать больно, и нет сил. Тая закрывает глаза и засыпает. Сон тяжело наваливается, и тянется, тянется сплошной серой пеленой.
Утро начинается с весёлого голоса медсестры:
-Сколько можно спать, красавица! Муж пришел.
Тихий ужас охватывает мышонка, и она прячется под одеяло. Разве можно ЭТОГО называть мужем?!
Под одеялом становится тесно и плохо, приходится высунуть голову. Буду молчать и лежать с закрытыми глазами. Сам уйдет.
-Я вижу: ты не спишь…
Это не он, не тот, не он! Мышонок открывает глаза: Александр третий краснеет до ушей и улыбается. Жалеть пришел. Что ж, благородно, как в рыцарском романе. А что ещё было ожидать от него и от его хорошего воспитания?
- Как ты?
Глупый вопрос. Как дура. В ночной сорочке под белым одеялом. После выкидыша, которого не успела осознать как ребёнка. Он – знает?
Александр третий смотрит на нее глубокими тревожными глазами:
- Я не жалеть тебя пришел. Я просто тебя люблю. Вот и всё.
Вот и всё. Мышонок отворачивается. Глупо, глупо, глупо. Ну что ему сказать, если сказать нечего? Пусть уйдёт, что ли? Сказать ему?
- Если скажешь, я уйду.
Уйди, уйди, уйди. Не лучше других ты. Уйди. Какая же я всё-таки дура! Ду-уу-ра!!! Сидит рядом и молчит. Ну что сидит и что молчит? Зачем ему я? Носки-обеды-завтраки-бельё? Не хочу. Уйди.
Мышонок поворачивается:
- Не уходи. Я пока ничего не знаю. Я домой хочу. К маме. А так – не знаю ничего.
Александр третий тихо сидит у кровати и смотрит на измученного мышонка. Там, за окном, ветер разорвал тучи. Там, за окном, солнце набирает силу. Там, за окном, бегут автобусы, а за автобусами – люди. Спешат куда-то.
А здесь она. Смешная, красивая, маленькая и очень родная девочка. Тонкие руки лежат поверх одеяла. Приходит медсестра, ставит капельницу. Приходит толстая ворчливая санитарка и кое-как протирает пол.
Дверь в палату открывается и входит Александра вторая:
-Ну как она?
-Уже лучше.
- А ты как?
- А я – как всегда.
- Ну и хорошо, сынок.
Великий Новгород.
Октябрь 2003 – март 2004 года