КУМ МАТВЕЙ В ГОСТИ ПОЗВАЛ
РАССКАЗ
Вначале над головами пассажиров раздались частые потрескивания, будто на крышу автобуса посыпался град или снежная крупа. Потом скрежещуще - царапающий голос провещал: «Граждане на задней площадке, поднимайтесь выше. Середина, середина, потеснитесь. Автобус не тронется, пока не закрою двери ».
Деда Грицака, притулившегося на верхней ступеньке, больно боднул под лопатку чей-то выставленный вперед локоть. Нетерпеливая, напористая сила вдавливала нерасторопного старика в переполненный салон покачивающегося, как на волнах, ЛиАЗа.
За спиной раздражённо пыхтели:
- Поднимайся выше, папаша. Чего в проходе мешаешься?
Дед поднял большую хозяйственную сумку из коричневого кожзаменителя с вылинявшими боками и разъехавшимся замком-молнией, сколотым булавкой, тронул за рукав стоящую впереди женщину в рыжей косматой шубе, мех которой отдаленно напоминал лисий:
- Слыш-ка, любезная, посунься вперед, сзаду просют.
- Было б куда, подвинулась бы, - ответила женщина, беспомощно вытягивая руку к опорной трубе под самым потолком. - Безобразие, вместо того, чтобы увеличить количество автобусов, в них людей, как селедок, набивают. Куда только городские власти смотрят? Небось сами на общественном транспорте не ездят? Иномарок накупили за народные денежки.
Сзади снова порывисто нажали, приподняли деда и протиснули сантиметров на тридцать вперед. Створки дверей с жалобным шипением и скрежетом сомкнулись. Пассажиры качнулись и смолкли. Поехали - с облегчением подумал дед. Сумку он уже не смог поставить и с большой натугой удерживал в левой руке растрескавшиеся и оттого неудобные ручки, привязанные друг к дружке носовым платком.
Автобус подбросило на ухабе и сумка по инерции ткнулась в рыжую шубу. Женщина повернула к старику возмущенное лицо:
- Что вы меня тычете под коленки?
Дед, без того ущемленный и подавленный, извинительно зачастил:
- Так я нешто по умыслу? Держать сумку несподручно, а поставить некуда. Ты уж извиняй.
Колеса вновь попали в рытвину и нехитрый дедовский багаж опять клюнул соседку.
- О, господи, мой капрон! Из-за такого транспорта на колготки всю получку изведёшь. - Женщина попыталась просунуться подальше от кусучей дедовой сумки, но тщетно - народ в автобусе был сжат, как патроны в обойме.
- Граждане, компостируйте талоны за проезд, на линии - контроль, протрещало с потолка.
Дед Грицак отпустил вертикальную трубу, на которой теснились десятки рук, и стал усердно пытаться добраться правой трехпалой кистью, без среднего и безымянного пальцев, до кармана, где лежали деньги. Боясь причинить беспокойство соседям, он столь робко протолкнул ладонь в карман, будто это был не его карман, а чужой. На ощупь найдя несколько монет, напоминающих прежние советские десятикопеечные, дед протянул их своей попутчице:
- Еще раз извиняюсь, гражданка, билетик мне не возьмешь?
- Вы что неграмотный, читать не умеете? Вон там все написано, женщина резко мотнула головой в сторону, где дед предполагал увидеть билетную кассу.
Немного выше оконного стекла через трафарет было наляпано:
« Проезд в городском транспорте по талонам. У водителя имеются талоны книжечками по десять штук, цена двадцать рублей. Незакомпостированный талон не действителен. За безбилетный проезд штраф десять рублей. Лучший контроль - ваша совесть.»
Старик засовестился:
- Вот беда, сплоховал с талонами-то. Давно никуда с хутора не выезжал. Порядков новых не знаю. Надо же, пропасть какая - двадцать рублей.
Кум Матвей в гости позвал. Встренуться, пока живы. Дружок фронтовой, всю войну связь тянули, аж до Кинексберга. Ты, гражданочка, выручи уж, мне десять талонов не надо, продай один.
- Проездной,- буркнула женщина.
- Чо говоришь?
- Нет у меня талонов, вот что говорю.
- Ну, извиняй тогда. А серчать-то зачем? Я же у тебя не за так попросил, а за деньги ...
- Чего вы ко мне пристали? Нет у меня талонов, нет. Вот люди!
- Извиняй, извиняй, дочка. Мил человек, может ты лишним билетом богат? - дед дотронулся до высокого мужика в дутом пальто, из которого кое-где торчали перья и пушинки. Мужик, зацепившись кистью правой руки за опорную трубу, держал в пальцах какую-то брошюрку с голыми молодками на обложке и ухитрялся читать. Не отрываясь от захватившего его чтива верзила в перьях процедил сквозь зубы:
- К сожалению нет.
- А у тебя, сынок? - Грицак поворотился еще правее к усатому разбитному парню в полурасстёгнутой кожаной куртке.
- Не паникуй, папаша. Сам зайцем еду. В такой толкучке, не то, что контролер не протиснется, даже деньги или талоны из кармана не достанешь. Значит можно прокатиться и за государственный счет. Так деревня?
- Возьмите, дедушка,- откуда-то сбоку прошмыгнула детская рука. У меня еще есть.
- Вот спасибо, вот спасибо, - обрадовался старик. Он так широко улыбался, будто ему протягивали не автобусный талон, а по крайней мере потерянную пенсионную книжку. Дед Грицак даже немного присел, чтобы разглядеть девочку. Но вокруг плотным кольцом обжимали его массивные шубы, дубленки, пальто, куртки, меж которыми затерялось детское лицо.
- Ты хоть жива там? - старик нежно подергал девочку за рукав пальтишка,- не задохнешься в такой душегубке?
- Нет, дедушка, не задохнусь, я городская.
-Тода конешна, тода хорошо, - дед просветленно улыбался, довольный бойкостью девочки, ее невозмутимым спокойствием, бывалостью. Он даже подмигнул разбитному «зайцу» и кивнул в сторону девочки, дескать, какова нынче молодежь? Но парень не разделил восторга старика. Он не усмотрел ничего такого, что могло бы удивить его в поведении девочки.
- Следующая остановка - «Автовокзал», объявил водитель в свой скрежещущий микрофон, - готовьтесь к выходу.
Вокруг деда Грицака вновь завозились, зашумели, развернули его в сторону входных дверей. Старик из последних сил удерживал свою пузатую сумку с нехитрыми деревенскими гостинцами.
- Дитя, дитя не задавите, люди добрые, - суетился дед и вертел сивой головой, пытаясь отыскать девочку глазами.
- Батя, ты выходишь или нет? Опять мешаешься. Вот старость - не радость!
...В зале автовокзала стоял шум, будто в колхозных мастерских, когда там одновременно ремонтируют несколько тракторов и автомобилей, сверлят, обтачивают, шлифуют, клепают и сваривают в одном помещении. Перед билетными кассами толпились четыре многолюдных очереди. Вокруг ходили, стояли, прохаживались, шныряли, бегали пассажиры. Такую уйму неработающего люда деду Грицаку редко доводилось видеть. «Ить не праздник, не выходной день, куда столько-то народу подалось» - размышлял старик, пробегая взглядом по табличкам: «Северное направление», «Южное...», «Западное...», «Восточное ...».
- Мил человек, подскажи, где мне билет брать на Топилин? - обратился дед к мужчине с тощим портфелем под вид маленького чемодана, но настолько маленького, что туда не положишь ни жареную курицу, ни банку с мёдом, ни доброго судака, разве только - грелку, да несколько пирожков.
- Отстань, дед, не до тебя, опаздываю, - мужчина, не выбирая дороги, поспешил к выходу, расшугивая людей.
Старик еще немного поскитался по залу и пристроился в очередь, что поменьше. В очереди он спросил у молодой элегантной женщины:
- Барышня, а, барышня, на Топилин возьму тута билет?
Женщина окинула деда ироническим взглядом, но ответила доброжелательно и вежливо:
- Здесь на все направления дают билеты, дедушка.
- Фух, наконец-то отмаюсь, - облегчённо вздохнул Грицак и поставил на пол злополучную сумку. - Кум Матвей в гости позвал, внука женит. А для меня такая поездка - прямо беда, пока доберусь до кума, вконец умотаюсь ... - и осёкся, увидев, что его никто не слушает. «Странный народ горожане: не поговоришь с ними, все чем-то заняты, куда-то спешат, чё-то думают. Как муравьи - снуют, снуют. Когда же они живут по-человечески? В суете да в толчее не только чужое горе не заметишь, но и своё счастье проглядишь».
Когда подошла его очередь, дед Грицак достал из тонкокожего довоенного бумажника, давно потерявшего былую окраску, но сохранившего свою первозданную форму, аккуратную десятирублевую купюру, и, сунув руку и голову в кассовое окошечко, прокричал:
- Голубушка, доброго здоровьица, мне б билетик до Топилина ...
Кассирша - блеклая дама неопределённого возраста с маловыразительным, небрежно нарумяненным лицом вялым движением большого пальца левой руки показала куда- то вверх.
Дед разогнулся, пробежал растерянным взглядом по оргстеклу кассового фасада, заметил ромбовидную металлическую пластинку с аккуратным кружевом дырочек и понял, что сказать нужно туда.
Будто гусак, вытянув смуглую морщинистую шею, старик робко приблизил лицо к переговорному устройству и прокричал, как на ухо глухому:
- Один билет до Топилина, - и тут же просунул голову в проем окошка, - до Топилина, поняла ли?
Кассирша вновь повела большим пальцем с облупившейся ярко красной эмалью на ногте, скосила глаза в сторону микрофона:
- На какое число и на какой рейс.
-Так на сёдни, на сёдни, милая. Мне спешно ...
- В четвертой кассе.
- Да как же так, дочка? Мне ведь дамочка сказала, что и тут дают. Мне один, один всего, хуч стоячий.
- Это предварительная касса. У меня билеты только на завтрашний день.
- Дочка, уважь старика. Я сёдни целый день в дороге, притомился, аж ноги трясутся. И к тебе очередь выстоял. Уваж, а?
- Ну что за человек непонятливый? - кассиршу передёрнуло,- Повторяю еще раз: идите в четвёртую кассу. У меня билеты только на завтрашний день, помочь вам не могу.
- Барышня ...
- Все. Идите, не задерживайте пассажиров.
- Бар ...
- Идите, гражданин. Не мешайте работать.
Дед Грицак, не отходя от кассы, неловким движением культяпой руки достал из бумажника ещё одну десятку (кум Матвей писал: «Не будет билетов, дай червонец, найдут»), протянул подрагивающие купюры в окошко:
- Не тутошний я, уважь, без сдачи ...
- Ты что - очумел? - кассирша зашлась вымученным квокчущим смехом и повернулась к напарнице. - Вот деревня задрыпанная, как репей, пристал, червонцем прельщает.
- Чего говоришь-то? - не расслышал дед.
- Уши мыть надо, - прошипела посуровевшая женщина.
Дед Грицак разобрал только последние слова « ... мыть надо» и посрамлённо глянул на свои узловатые, бугристые, с заскорузлыми мозолями кисти рук, неухоженные и нелепые с дрожащим «чаевым» червонцем.
В очереди зашумели:
- Гражданин. Вам же ясно сказали, не задерживайте людей, думать надо, когда очередь занимали. А не ворон ловить. Идите в другую кассу. В этой на сегодняшний день билетов не продают.
Голос подали сначала те, которые стояли подальше от кассы, в хвосте очереди. Им поддакнула середина. А передние стали оттирать деда Грицака с молчаливо-единодушным пружинистым нажимом.
Кассирша, почувствовав поддержку очереди, дала полную свободу своему возмущению:
- Ну, что с этим колхозом поделать? Хоть кол на голове теши, ничего не понимает. Ну, а я-то здесь причём? Я же - не справочное бюро по совместительству. У меня оклад, как его пенсия, и горло не лужёное. А попадётся вот такой ... мёртвого возмутит ... Идите, куда хотите, только не стойте над душой, жилы из меня не тяните,- она вот-вот завизжала бы, как базарная торговка, у которой стащили с прилавка яблоко или грушу. Но в это время пожилая толстуха из четвертой кассы, круглолицая, со сползшими на нос очками, выглянула через перегородку и, с певучим акцентом растягивая слова, сказала:
- Че...го ты, Кла...ва, рас...хо...дилась? Ни...хай дид идёт сюды. Дам я би...лет ему.
- Еще чего?! А нас вы спросили? - почти с ненавистью выкрикнул из очереди в четвёртую кассу долговязый мужчина средних лет с капризно выпяченной вперед нижней губой, - мы тоже не железные, больше часа толчёмся в очереди. И с детьми стоят. И больные, может быть, стоят...
- Это не ты ли больной? - обернулся к долговязому, стоявший перед ним крепыш в съехавшей набекрень фуражке речфлота.
- А что вы улыбаетесь? - задёргал капризной губой долговязый, - я. Между прочим, с температурой стою, извёлся от ожидания. Мне, может быть, после таких билетных баталий не транспортные услуги потребуются, а аптечные.
- На мой взгляд, тебе только психбольница поможет, да и то сомнительно ... прогнил ты насквозь.
- Хам ... хам, - побледнел и затрясся долговязый, - я ведь и милицию могу...
Но речник его уже не слушал, он вышел из очереди.
Дед Грицак понуро плёлся вдоль трепыхавшейся разноцветной и разноликой массы вокзального люда, почти волоча свою переполненную сумку. Он не обижался на колкие реплики усталых и раздражительных от долгого ожидания людей. Его жёг укор кассирши за грязные руки - его руки, которые перелопатили на своем веку горы навоза, знавали соху и конную упряжь, косу и держак вил. Сколько зерна, картошки и бураков вырастили и заготовили они. А разве для себя? Для города ведь. За что же корить хлеборобские руки?
Досадовал дед и на себя, на свою малограмотность и житейскую неприспособленность, что вот и такой малой малости, как билет купить, и то по-человечески не может. Стар стал. Все работал, работал, пока силы были, а выдохся и ни на что не гож. Даже кума навестить - морока. Пора уж, видно, подошла не по гостям ездить, а готовиться в последний путь.... Там и без билетов провезут, и под музыку...
- Путь-то куда держишь, старче? - остановил деда Грицака крепыш в чёрной фуражке набекрень.
-Так в Топилин, - запнулся старик, недоверчиво отшатнувшись от перегородившего ему дорогу парня с непривычно красным лицом и такой же кистью руки, которой крепыш почесывал небритый подбородок.
- Давай деньги. Мне по пути с тобой. Возьму билет.
Дед, неловко переминаясь, отступил назад:
- Так спасибочки ... Я это ... ничего. Оно конешна, но ... - Он нерешительно держался за карман, куда недавно засунул кошелёк, и, краснея, опускал голову.
- Да ты никак за ханыгу меня принял, земляк? Из рейса я, моторист грузового теплохода. Вчера навигацию закончили, подзагуляли малость, а сегодня еду матушку навестить. Вон и вещички мои около скамьи - чемодан с рюкзаком, видишь? Иди, посиди там. Скоро очередь моя подойдёт к кассе. Ну, расчухал? - парень с улыбкой взял дедов червонец и перехватил ручки толстопузой сумки с разъехавшимся замком, - давай помогу. Смех и грех - хочешь доброе дело сделать, а от тебя шарахаются, как черти от ладана. Недоверчив русский человек, много ему пакостей во все века чинили, вот и недоверчив. А откуда зануды и истеричные у нас берутся, этого я не знаю.
Речник поставил сумку возле своих вещей и пошёл к кассе.
Дед Грицак огляделся по сторонам, как будто убеждался, что нет в действиях парня никакого подвоха, потом присел на край скамьи. Посидел так минуту-другую, придвинулся дальше к спинке. И вскоре уже совсем по-хозяйски обжил свой крохотный уголок зала ожидания. По его старому, потемневшему от времени, как картофельная кожура, лицу блуждала умиротворенная улыбка осчастливленного человека.