Однажды я растолстела до размеров среднестатистического слона. Мои юбки начали трещать на мне по швам, в магазинах не находилось подходящей одежды, а знакомая портниха внезапно стала кутюрье и начала сооружать богатым заказчицам какие-то очень, очень дорогие вещи. Хотя раньше шила так же и за гораздо меньшие деньги. Что ж, я её прощаю – не век же с дипломом инженера числиться портнихой. Если повезло, можно с размахом поставить собственное производство. Но мне-то что было делать? Мучил вопрос: куда всунуть эту безграничную талию и мягкий рыхлый живот?
Другие, более целеустремленные люди, по утрам зарядкой занимаются и не едят после семи. Легко сказать – трудно выполнить. После семи как раз всё и начинается. Сначала один сериал, потом другой. Поэтому хочется что-нибудь скушать, потом чаю попить, а через часок-другой снова съесть ломтик хлеба с колбасой, потом ломтик с сыром и заесть напоследок чем-нибудь сладким.
Интересно, испытывал ли такие же мучения, как я, Робин Бобин Барабек, глядя на себя в зеркало? Два чувства боролись в моей душе: хочу быть стройной и хочу…хочу… вон ту чудесную булочку с марципаном… Я оглядывала себя внутренним взором и с ужасом понимала, какое же всё-таки во мне сидит бесхребетное и бесхарактерное существо!
Поражало то, что другие могут взять себя в руки. Я вздыхала про себя, глядя по сторонам: « Ах, какие стройняшки кругом!» А я? Что со мной произошло? Неужели мой удел - покупать цветастые синтетические платья на рынке? Открытие – не бог весть какое научное - угнетало: я совершенно не способна справиться со своими слабостями. Ни на утреннюю пробежку не способна, ни на зарядку, ни на отказ от вкусной и нездоровой пищи.
А кстати, почему наши швейные фабрики и магазины одежды не любят полных? Разве я одна такая? И неужели я не хочу купить себе брюки или пиджак? Ну почему платья моего размера так бесформенны и безвкусны? Какой-нибудь идиотский воротничок или бантик – предел совершенства, украшающий мешок, на этикетке которого написано: «Платье ж, 56 р». Обидное что-то есть и в этой надписи, и в покрое, и в цвете ткани. Я растолстела, но не умерла! Почему меня нужно обрядить именно вот в это? Бр-р!
Глупо было бы утверждать, что я комплексовала. Почти нет. Совершенно понятно, что жизнь не может состоять из одних ахов и вздохов по поводу чего-либо утраченного. В моём случае утраченной оказалось некогда очень даже складная фигура. И хотя приобретенные килограммы мешали двигаться, жизнь мою они не очень-то и портили. Правда, иногда я чувствовала некоторый дискомфорт, чаще всего летом, в жару или в переполненном автобусе. Лжекомплименты со временем я перестала замечать, поэтому они пролетали мимо и застревали где-то в уставшей середине автобуса, наполненной людьми с суровыми лицами спартанских воинов.
Иногда со мной происходили смешные истории. Однажды мы с моим бывшим случайно встретились на улице и мирно проболтали чуть ли не целый час. По старой памяти он предложил проводить меня до подъезда, взял под руку и, вымеряя дорогу к моему дому длинными тощими ногами, продолжал разглагольствовать, жестикулируя свободной рукой. «Ой, мамочка! – услышала я вдруг за спиной. – Посмотри-ка: буква Ю идет!» - «Тише, тише, некрасиво так кричать: дядя с тётей услышат и обидятся». Мне стало смешно: я представила рядом со мной моего бывшего – тощего, высокого, всклокоченного. А рядом я – толстуха. Ну чем не буква Ю?
Я не умею обижаться – разве это плохо? И вообще, в детском удивлении ничего оскорбительного не было, просто своё, очень даже предметное видение мира.
Времени у меня постоянно не хватало. Хочешь жить – умей вертеться, и я, как могла, вертелась. После работы у меня были работы и подработочки, какие-то заказы и звонки. Одна моя знакомая всю жизнь руководствуется принципом: нужно уметь рвать все цветы. Вот я и рвала цветы, какие под руку подворачивались: набор текста, проведение свадеб по дурацким обрядам и обычаям, рефераты, курсовые и дипломные работы для обленившихся гуманитариев.
Моё тело периодически напоминало о себе то не вовремя треснувшим по шву рукавом, то невтискиванием в машину на заднее сидение, где уже сидят два человека и вполне мог бы поместиться третий. Я постоянно куда-то спешила, с кем-то говорила по телефону, бежала кому-то помогать, и, как моим друзьям казалось со стороны, особенно-то и не переживала от того, как я изменилась.
Правда, когда мне попадались под руку статьи о чудодейственых сжигателях жира, таблетках, чаях и курсах похудения, я жадно проглатывала информацию, вздыхая и с большой долей доверчивости рассматривая картинки, на одной из которых - рыхлая бесформенная куча, а на другой – улыбающаяся счастливица : «За год мне удалось сбросить 17 килограммов!» Я верила. Очень даже верила. Но ни разу не пошла в аптеку, не записалась на курсы, не…
Я точно знаю, когда стала меняться, набирать вес и приобретать такие круглые очертания. Это началось всего-то три года назад. Тогда мы разошлись с мужем. Разошлись, потому что очень любили, но ни в чем не хотели уступать друг другу. Ему казалось, что он занят больше меня: по вечерам вечно торчал на работе и – ох, не верю я! – выполнял какие-то срочные заказы.
А я вроде как сидела дома. Ко мне приходили то студенты за курсовыми, то ученики за рефератами, то знакомые и друзья знакомых: им нужно было срочно составить доклад или обработать совершенно невразумительный текст, смысл которого терялся в придаточных предложениях, набегавших одно на другое… Был даже косноязыкий профессор, не умевший ни писать, ни говорить. Но в учёном мире он имел вес и достаточную известность. Я часами выпрямляла его речь, про себя удивляясь тому, как это бедолаге удалось стать тем, что он есть. Вся моя бурная деятельность в счёт не шла. Я была женщиной, а, следовательно, в мои прямые обязанности входило:
а) любить
б) прощать
в) понимать
г) готовить
д) убирать
е,ж, з, )стирать, гладить, мыть посуду
и) вести домашнее хозяйство
к) формировать бюджет семьи и вносить в него равный вклад
л) делать всё это со счастливой улыбкой на лице
Стоит ли продолжать? И мои ли это только проблемы? В глазах подруг я выглядела просто счастливицей, и, руководствуясь гуманными побуждениями, не разрушала непонятно откуда взявшийся миф.
Я действительно была счастливицей. Мы жили отдельно от родителей, тех и других. Изъятие свекрови и тёщи – половина успеха в построении семейной жизни. Мама моя, женщина практичная, советов по поводу и без повода не давала. Но уж если подворачивался случай, умела таким образом вставить словцо, что тут же разрушались любые иллюзии.
Свекровь же, наоборот, исключительно из добрых чувств и благих намерений, постоянно советовала, что нужно делать, как относиться к мужу, чтобы тот всегда и всем был доволен, интересовалась, всё ли у нас хорошо и не поссорились ли мы. И так до бесконечности, если случаю удавалось свести нас.
Мама временами подбрасывала мне совсем небольшие деньги – то десять рублей, то пятьдесят, то какую-то полурублевую мелочь. Свекровь снабжала картофелем, луком, маринованными огурцами и сетованиями о том, что некому на огород съездить – зарос совсем.
Муж периодически жаловался на то, что я невнимательна к его родителям и всячески избегал моих. Пустяк, конечно, если любишь. Но честное слово, лучше бы кто-нибудь из нас родился сироткой!
Непонятно, откуда и когда взялись обиды и непонимание. Иногда мне казалось, что мой муж, словно тетерев на току, слышит только себя. Я пыталась делиться с ним какими-то проблемами и соображениям – он смотрел сквозь меня. Когда я замолкала, он начинал говорить о себе любимом. Словно ничего не было сказано до того, как он открыл рот.
Он считал, что залог нерушимости семьи – дети. А я совсем не торопилась рожать, потому что для меня главное – где ребёнок будет жить, что есть, во что одеваться, какие книги читать. И вообще, много всего такого, что нужно предусмотреть, прежде чем отважиться на рождение ребёнка. «С такими, как ты, нация вымрет!» – патетически заявлял мой супруг и обижался на меня в течение недели, появляясь дома тогда, когда вздумается. Я должна была сочувствовать его душевной драме.
А вообще, он очень хороший человек. Умный. Непьющий. Курить бросил сразу же, после первой сигареты, которую дал ему попробовать старший брат. Все знакомые от него без ума. Он умеет поддержать тему разговора. На каждый случай у него есть пример из личной жизни – он часто ездит по стране, видит много интересного: то тайфун на Дальнем Востоке, то лавину в горах, то якутов на каяках , то крымскую «Массандру» в винных погребах…
Мама моя, человек бесцеремонный, сразу-то его слушала вполуха, перебивая некстати, а после свадьбы и вообще постаралась до минимума свести какое бы то ни было общение. Мужу это не нравилось: он в деликатной форме старался мне высказать недовольство, не задевая моего самолюбия.
Я должна была понимать его деликатность, его старание сделать все как можно лучше, но не всегда и не очень-то успешно у меня это получалось. Иногда мне казалось: он тихой сапой хочет переломить мою самостоятельность и сделать меня удобной женой, которой и перед друзьями похвастаться не стыдно, и в доме командовать можно. Я пыталась ему сказать об этом. Детское, наивное удивление возникало на лице моего любимого: «Разве я так говорил? Вечно ты всё выдумываешь, злючка моя».
Не помню, как, но наши отношения перетекли в состояние холодной войны. Мне хотелось бросить всё, сбежать от него. Но я терпела: стыдно было перед подругами, мамой, да и вообще перед всем белым светом. Так мы и жили, как Палестина с Израилем, наши войны перемежались перемириями, мирные переговоры завершались стычками и локальными конфликтами. Он, по праву сильной стороны, комментировал мои поступки, отказываясь говорить о своих.
Когда муж уезжал в командировки, я очень скучала, ждала его, бежала к телефону: хотелось услышать родной голос. Все мои обиды казались мне смешными и надуманными. Но проходило два-три дня после его приезда, всё начиналось заново.
А потом мы разошлись. Мирно. Тихо. Интеллигентно. Подруги ахнули. Мама сказала: «Я всегда это знала». Отец погладил меня по голове и ничего не сказал. Я стояла на пороге родительского дома среди сумок и чемоданов и молчала. А что было делать? Плакать?
Вечером я с горя наелась. Сначала была тушённая с мясом картошка, потом солёные огурцы, потом чай с мармеладом и халвой. Стало сладко, пришлось заесть картошкой с хлебом и запить чаем с огурцами.
С этого вечера пошло-поехало: я не могла удержаться и всё время что-то жевала между завтраками, обедами и ужинами. В одиннадцать часов вечера я открывала дверцу холодильника и рассматривала содержимое с одной-единственной мыслью: «Что бы мне ещё съесть?» Глаза мои скользили по кусочку сыра, пучку зелени, пачке кефира, бутылочке кетчупа…Разум подсказывал: «Не ешь – толстухой станешь». Желудок протестовал : «Ещё кусочек чего-нибудь совершенно не помешает».
Любимым моим местом постепенно стал диван, на котором я смотрела передачи сначала сидя, потом полулежа, а затем и вовсе распластавшись. На моей груди вечно что-нибудь красовалось: то пиала со сладкими кукурузными хлопьями, то пакетик с сушёными кальмарами, то крошки от очередного ванильного сухарика.
Мама, понимая мое душевное состояние, укрывала меня пушистым пледом и подсовывала под голову подушку: «Поспи, доченька». И добавляла любимую нашу с ней поговорку: «Мамка-то зла не пожелат…» Из какого кинофильма мы это подцепили и по какому поводу в первый раз сказали – не помню, но фраза прижилась и стала привычным обозначением очередных, сделанных мной глупостей.
Отрезвление пришло внезапно. Однажды я не смогла надеть своё любимое платье. Ужаснулась, от дивана отказалась, но есть не перестала. Я думала, что если снова возьмусь за привычную для меня работу, похудею.
Работать работалась, а худеть не худелось. Очень скоро я почувствовала, что под лифчиком появились бугры и рукам стало несколько трудно подниматься. Самое печальное произошло перед Новым годом: я не смогла купить себе обновку. То, что мне нравилось, было категорически мало, а то, что на меня налезало, было до омерзения безвкусно. В гости я решила не идти и провела новогоднюю ночь в обществе мамы, папы и двухцветного кота, который осторожненько стягивал с празднично украшенного стола то маслинку, то кусок ветчины. Хорошо, что коты шампанское не пьют.
Летом я приобрела себе закрытый купальник. Сначала мне показалось, что он будет велик, но продавщица мягко настаивала: «Берите, берите, дамочка, вам он в самый раз будет. Сходите в примерочную, сами увидите, как он на Вас хорошо сидит». В примерочной пришло убеждение: я действительно дамочка, на которой сносно сидит купальник, похожий на комбинезон пингвина. Выйдя из вагончика, служившего одновременно и туалетом, и примерочной, я обреченно побрела к лотку, где ждала меня продавщица.
Принимая от меня деньги, она вежливо пожелала: «Носите на здоровье. Я своей свекрови тоже такой из Турции привезла». На меня пахнуло знойным небом далёкой страны, под которым смуглые красавицы под звуки барабанов исполняют танец живота, приводя в колыхание массы тела.
Со временем мой гардероб обновился, и ненужные теперь платья, юбки и брюки перекочевали в кладовку. У меня появился фланелевый халат с хронически оторванной нижней пуговицей, бесформенный джемпер и шестиклинка на все случаи жизни. Что ж, во всём есть своя прелесть – я стала домоседкой, успевала сделать гораздо больше, пристрастилась к каналу «Культура» и книгам по философии.
Мама по утрам вздыхала и пыталась накормить меня овсянкой на воде, в которую для большей питательности крошила то банан, то яблоко. Папа не одобрял маминых вздохов: «Женщина толстая – значит, красивая». Красивая толстая дочь, чтобы не обижать родителей, молча ела овсянку и уходила на работу, где её ждали перерывы на чай со сдобными булочками. Я знала, что замуж больше не выйду – «таких не берут в космонавты»- и не отказывала себе в удовольствии пожеваться в перерывах между едой.
Иногда мне казалось, что время перестало двигаться, просто кто-то за окном меняет серые краски дня на фиолетовые краски ночи. Вот и всё. Мои мечты и желания застыли, будущее перестало существовать: я не строила никаких планов, не делала никаких прогнозов. Я просто жила – сейчас, сию минуту. Но не видела ничего вокруг: ни солнца, ни деревьев, ни травы. Всё это стало неинтересным. Я была обыкновенным, нормальным человеком. Только вокруг появилась комната, из которой я не очень-то стремилась выйти, комната- в квартире, квартира- в доме, дом- в квартале, квартал – в городе…Этакая смена одного пространства другим, где знакомо всё: трещина на потолке, обломанные перила лестниц в подъезде, перекопанные газоны на улице и тому подобные обыденные мелочи. Была работа, были люди вокруг меня, хорошие, приятные, умные, и была я среди всего этого. Я. Просто я. И только.
Вечерами, словно моллюск, я втягивалась в свою комнату и захлопывала за собой створку-дверь. Всё. Прошу не беспокоить. Я очень занята. Бесконечные курсовые, рефераты и дипломные работы не давали скучать и наполняли мою голову интересной информацией. Я не очень-то любила интернет, хотя при необходимости вытаскивала оттуда то, за чем лень было идти в библиотеку. Я вообще люблю работать по старинке: сидеть в читальном зале, просматривая бесконечные груды книг и выписывая из них всё, что может пригодиться. Наверное, поэтому заказчиков у меня много – я делаю то, что многие давным-давно разучились.
В библиотеке интересно. Приходят седенькие старушки, тихо беседуют о недавно прошедшей конференции или о намечающейся встрече с искусствоведом; читают, смешно склоняя набок голову, какие-то старые газеты в огромных переплетах, перебирают книги на стеллажах, что-то цитируют друг другу… Здесь иная жизнь, иной мир. Но я-то понимаю: что ещё делать им, старым, всеми забытым интеллигенткам? Когда-то жизнь их кипела, они были нужны кому-то, а теперь нашли свой тихий приют среди жёлтых газет и дряхлеющих книг. Неужели и я хожу сюда не потому, что нужно сделать спешную и кому-то очень необходимую работу, а просто прячась от одиночества?
Однажды, сидя в читальном зале, я почувствовала на себе чей-то взгляд. Меня рассматривали достаточно бесцеремонно. Стало как-то не по себе, но я не повернулась в ту сторону, откуда, как мне казалось, смотрели на меня. Углубившись в энциклопедию зарубежного искусства, я напряженно разглядывала репродукцию хорошо известной мне картины.
Янтарный свет и полутень играли, подчёркивая изящную наготу женщины. Лёгкий поворот головы и рука, поднятая навстречу золоту солнечных лучей. Округлые линии шеи, тела, бёдер, живота и груди подчеркивают спокойную, царственно-ленивую красоту той, кем любовался в далёкие-предалёкие времена художник.
Нет жаркой чувственности, но во всем: и в позе, и в повороте головы, и взгляде - таинственная прелесть минуты ожидания любви.
Я смотрела на картину, а кто-то продолжал смотреть на меня. Щёки мои стали красными: невозможно было справиться с собой. Хотелось прекратить это безобразие, но я не знала как. Потом я почувствовала, что этот кто-то встаёт и идёт к моему столу. Я глупо уткнулась в книгу и сделала вид, что ничего не замечаю. Кто-то сел рядом со мной и сказал давно знакомым голосом: «Ты стала красивая…» Это был мой муж. Бывший муж. Что нужно было ответить? Кто знает, что говорят в таких ситуациях, и я молчала, заливаясь краской до корней волос.
Округлая женщина в лучах золотого дождя всё еще ждала кого-то, а я задыхалась от волнения, как в первый раз, когда он подошёл ко мне, смешной тощий парень с длинными, как у журавля, ногами.
Мы молчали рядом. Сколько прошло времени? Наверное, очень много. Вежливая библиотекарша стала задвигать стулья, и мы вспомнили: у человека рабочий день кончился, а мы всё ещё тут сидим.
В гардеробе муж привычно подал мне пальто и терпеливо ждал, пока я натягивала вязаную шапочку и поправляла шарф, глядя на себя в зеркало. Куда исчезла толстуха? Округлые движения рук, плавный поворот головы. Высокая статная женщина, пусть полная, но разве это портит меня? Я поймала влюблённый взгляд мужа. Удивительно: он восхищался мной! Гардеробщица в синем халате сердито ворчала что-то себе под нос: может быть, мы ей мешали?
Пасмурный вечер был удивительно хорош: сеялся мелкий дождик, жёлтые листья падали на асфальт, шлёпаясь в лужи; загорался свет в окнах домов.
Мы шли рядом. Толстуха и тощий очкарик. Буква Ю?
В. Новгород, июль 2003 г.