На деревне редко кто произносил это имя без улыбки. Вообще то фамилия у него была хорошая, русская – Голованов, но кто-то прозвал его Шурупом, да так и осталось. В жизни он был чрезвычайно шебутной вертлявый. Черненький, маленький ростом полу-мужичек полу-подросток. Он и к старости не смог успокоиться. Черные усы пробитые слегка сединой, плохо выбритый подбородок и плутовские, маленькие глазки его часто возникали в самых неподходящих местах.
То заезжему корреспонденту областной газеты он целый час давал информацию о жизни в колхозе, и вследствие чего разгорался сыр-бор, который местное начальство не знало как потушить, то по пьянке уронил шапку в прорубь и со слов Марьи Секуновой видевшей момент погружения, все село с баграми щупало дно. А он преспокойненько спал у своего друга Сеньки Блинова. Но в прочем все его считали вполне безобидным и даже ребятишки принимали его в свою компанию. Дружбу эту, он раз в месяц подкреплял подарками. Раньше пенсия у него была 40 рублей, но несколько лет назад, добавил пятерку, и про нее не знала его жена Анна Тимофеевна, толстая добродушная старуха. С этого капитала он и гулял. Себе брал "красенькую" иногда две, на оставшиеся деньги халвы, твердых как камень пряников и шоколадных конфет и карамелек.
Пребывая немного под хмельком, он как наседка собирал ребятню и целый вечер травили им разные истории. В конце вечера, когда сладости кончались, все расходились, кроме Тюмбы и его сестры длинной слепой Эммы. Они были дети Эриха, молчаливого сумрачного немца работавшего механиком.
Когда на небе высыпали крупные звезды, а на тракте желто загорались глаза грузовиков, уходил и Тюмба, бережно придерживая за руку свою молчаливую сестру. Василь оставался совсем один. Где-то на краю деревни шла гулянка и пьяные голоса смешанные со звуками гармошки достигали ушей старика. За огородом, от дома Юткиных неслась другая музыка. Парнишка их, Санька крутил Высоцкого и для пущей убедительности ставил недавно купленный на свои деньги магнитофон, к раскрытому настежь окну. У кого-то неспокойно мычала корова, изредка лениво брехали собаки. С печальным вздохом, Василь доставал из кармана кургузого пиджачка бутылку. Неторопливо болтал остатки портвейна и допивал, при этом старчески морщась и слезясь. Такие минуты ему особенно хотелось поговорить, но никого уже не было. Убедившись, что бутылка пуста, он в нерешительности долго вертел ее в руках, раздумывая выбросить ее или унести домой. "Старуха может заметить!",- закрадывалась беспокойная мысль, - "Но не пропадать же добру!" – и с тяжелым вздохом прятал ее обратно в карман.
Как-то по осени, когда уже на огородах подходили картошка и свесились в низких поклонах, тяжелые шляпы подсолнухов, к Головановым приехали сын со снохой Наталией и внуком. Сын их был, если верить словам снохи, всего на всего простой советский инженер- радиомеханик и ни на что не был способен, как только зарабатывать деньги. Перед женой он всегда робел и машинально втягивал голову. Если случалось перечить, что было крайне редко, то он начинал из далека, долго подготавливал нужный вывод и в конце концов начинал нести такую околесицу, что сам от стыда замолкал или говорил совсем не то, что думал. Еще одним свойством его характера было то, что он не мог отказывать и потому приехав , не долго оставался дома. Сельчане шли один за другим, и он целыми днями копался в телевизорах, приемниках, магнитофонах. Вот и в этот приезд, он, наскоро пообедав, пошел к Юткиным. Там было семейное горе. Новый магнитофон, с таким трудом заработанный, упал с окна и из него пошел дым. На парнишку нельзя было смотреть без сожаления. Горе, постигшее его, было чрезмерно.
Анна Тимофеевна и Наталья, остались дома готовить. В сенях дремал Василь. На губах его блуждала счастливая улыбка. Для него сегодня два праздника: приехал сын со снохой и он как раз сегодня получил пенсию. Как всегда пятерочку он сховал за подкладку пиджака и лег вздремнуть, что бы скорей наступил желанный вечер.
В кухне дела шли своим ходом:
-Мама, от чего вы так крупно хлеб режете, - говорила Наталья, беря у свекровки нож, - у нас в городе, вообще, когда гостей встречают, режут вот так, по диагонали.
-Мы же по-простому, - робко оправдывалась Анна Тимофеевна
-Ой! Вы молоко кошке наливаете……!? – восклицала она, спустя несколько минут, - сверху же сливки! Пусть Игорек попьет, тогда и ей.
Анна Тимофеевна шла в огород, за внуком, а потом наливала кошке.
-А сметана у вас хорошая. Свое есть свое. Я ведь говорила Сержу, давай возьмем пятилитровую банку, так он нет и бидончика хватит. Ведь вам все одно сдавать….. А что это Василий Егорович все спит да спит?
-Пенсия у него сегодня была.
-Ну и что с того?
-Да сховал пятерочку, выпьет наверно сегодня.
-Это как! Вы об этом так спокойно говорите! – в лицо Натальи бросился румянец, - прячет деньги, втихомолку за углом пьет!? Нехорошо это. Честность, прежде всего, да и он же сопьется.
Анна Тимофеевна торопливо вытирала руки о фартук и виновато как школьница, не выучившая урок, стояла перед негодующей снохой.
-Вот так всегда… получит, выпьет маленько…- Робко проговорила она.
-Надо с этим кончать!
-Да нехай спит, деньги то он в пиджаке прячет, - она показала на вешалку.
-Конечно, я все понимаю, жизнь прожили, сами разбирайтесь, говорила Наталья, шаря по карманам, - но деньги на ветер ни к чему пускать. А вот хрустит, он ее за подкладку спрятал, - она, слегка надрезав ножом нитки, распорола подкладку. – Возьмите.
Василь проснулся в половине седьмого. "Ух ты! Надо же! Чуть не заспал!" Торопливо обобрав с себя соломинки и расправив повисшие плетями усы, он надел пиджачок и провожаемый взглядами обеих женщин, направился в магазин.
Всколоченные волосы его смешно болтались, а походка была торопливая, смешная. "Анютка, чего доброго раньше закроет. С нее сбудется. Тогда пиши пропало", - думал он озабоченно вглядываясь вперед, - "Ну слава богу кажется успел".
-Анютка! – смешно строжась заворчал он с порога, - аленький цветочек, ты энтово …. Сама знаешь…
-Уж знаю, - вздохнула продавщица, ставя на прилавок бутылку и насыпая в увесистый кулек сладостей
-Хороша девка, лицом ладна,........... а что тебя замуж никто не берет?
-Не твоя забота.
-По всему так, это конечно так, ..... да я к тому, что надумал старуху менять и решил дай…
-Я тебе старый дам…. Куда лететь будешь! – Она вытащила из-за прилавка веник и пригрозила.
-Да что ты! Да ….да я шутейно, - отступал дед к двери в который раз обшаривая подкладку.
-Ну?!
-Да погодь ты!
-Годить некуда. Закрывать пора!
-Счас….. Счас…, - дед снял пиджачок и подойдя к зарешеченному окну, начал обыскивать все снова. – И-и-и!!!......... Дыра, поглянь......... Потерял, как пить дать потерял. Ни трешки, ни рублей, все подчистую Сконфуженный он уставился на продавщицу. Вид у него сразу стал пришибленный, глаза помутнели.
-И что будем делать?
-Не знаю. Незадача вышла. Столь лет и ни когда не терял…
-Ох горе! Бери уж в долг что ли… Занесешь…
-Дык как занести, если потерял, у меня откуда… а не дай бог помру, так на мне и останется.
-Типун тебе на язык. Ну берешь?
Старик было дернулся, всем корпусом подался вперед, но остановился, будто незримая стена возникла перед ним и махнув рукой он сгорбившись медленно пошагал к двери.
-Ну как знаешь, - бросила вслед продавщица, провожая его взглядом.
Домой старик плелся хуже побитой собаки. Хотя Василь наверняка знал, что денег нет, руки его все так же машинально мяли полы пиджака. Изредка он с робкой надеждой поглядывал на дорогу и придорожные кусты, но тщетно. На душе свербило и ни как не укладывалось, как он мог так оплошать. Прийдя домой, он проверил лежанку и под ней, а за ужином был тише воды и ниже травы. Ни на жену, ни на дорогих гостей не поднимал глаз. Рано утром, еще до рассвета, сын со снохой уехали в город.
Старуха подоила корову и управлялась по хозяйству. Василь тоже занялся делом, - отминал выделанные кислым тестом шкуры кроликов. А так же достал с погреба овечью шкуру. Он широким лезвием ножа аккуратно освобождал мездру от жира . Что с ним никогда не бывало, в трех местах сделал порезы. После обеда, он со вздохом отложил это занятие и до самого вечера сидел на крыльце, курил вонючую махру и смотрел вдаль. Анна Тимофеевна раза три пробовала занять его каким-нибудь другим делом но безуспешно, у него все валилось с рук.
К среде, Анна Тимофеевна уже прокляла эту пятерку. "Да пропади она пропадом …….. сгори ясным огнем!".- Шептала она про себя молитвенно сложа руки на груди и с тоской наблюдая за мужем. – "Вот не даром говорят: "Что старый – то малый". Часам к четырем ее осенила мысль. Она открыв шкатулку, достала пятерку и оглядевшись сунула под кровать. Минут через пять позвала мужа:
-Василь? А Василь… Как тебе не совестно на такой постели спать!? Выбей матрац что ли, а я чистые простыни застелю.
Что бы не смущать его, она отправилась к соседке. Спустя полчаса , когда она вошла в дом, глаза ее сразу скользнули по лицу мужа. Небритое похудевшее лицо его заострилось. Четче обозначились скулы, побелевшие губы были плотно сжаты. Он сидел на лавке у стены, и глаза его были устремлены в одну точку. Она проследила за его взглядом и наткнулась на голубую бумажку лежавшую на чисто выскобленном столе.
-Вот!… - Он тяжело вздохнул, - Гляжу лежит, … ты видать обронила, - выдавил он с трудом из себя. Опираясь на спинку стула, он с трудом поднялся, и вышел, избегая встречаться взглядом с женой.
Когда красное солнце начало цепляться за гребень елового леса и последние его малиновые лучи пытались сдержать, остановить ранние сумерки, Василь вернулся, сел у окна и, думая о чем-то, долго смотрел сквозь пыльное стекло. Он не обращал внимания на бьющуюся о стекло муху. Не заметил, как вошла старуха и замерла у него за спиной с тряпкой в руках. Его взгляд был направлен на узкую деревенскую улочку.
Около дома, напротив, на бревнах сидел Тюмба и что-то чертил босой ногой в придорожной пыли. Иногда он отрывался от своего занятия и тоскливо взглядывал на окна, за которыми сидел невидимый ему Василь. Рядом с ним немо и безропотно, опустив длинные руки, стояла его сестра, слепая Эмма.
Ноябрь 1982г. Новосибирск.