Повезло Вере Федуловне, так повезло, что лучше и не надо. Взяли её на конопляный завод сторожихой. Пристегнули к делу. А там и паёк, и жмыхом разжиться можно. А у неё шестеро детишек мал мала меньше, за ними глаз да глаз нужен, а как уследишь, ежели целый день в колхозе. Вот сторожихой совсем другой расклад; днём значит с ребятами, а ночью сторожить ходит. Одним словом – повезло!
Завод – одно название: два сарая только. В одном пресс да конторка начальника Василия Калистратовича, шестидесятилетнего «крепыша», присланного с центральной усадьбы. В другом большом сарае – склад сырья – конопли (её туда со всего района свозят). А из конопли той получают масло, жмых, солому. И всё это идёт в помощь фронту.
Август сорок четвёртого; напряжённо работает вся страна, а вместе с ней и конопляный заводик. И никто не сидит и не курит, да и кому курить – мужики на войне, окромя директора да старичка-механика. Они да восемь баб-работниц, да Верка-сторожиха – вот и весь штат заводской.
Однажды на заре шла Федуловна по периметру заводскому, вдыхала запах вчерашнего ливня, смотрела как цветы, проснувшись, разгибаются навстречу новому дню. Вдруг видит в предрассветном жидком тумане незнакомца, крадущегося тропинкой окольной прямо к большому сараю. Двигался он тихо, ступал с осторожностью, по сторонам оглядывался, но сторожиху в тумане не разглядел. Подобравшись вплотную к сараю, стал трясущимися руками сенцо ворошить и на стену бревенчатую накидывать. Достал из-за пазухи спички и чиркает. А спички, видать, отсыревшие и никак загораться не хотят, шипят и гаснут. Встрепенулась Верка, стряхнула знобящий холодок, выскочила из тумана, да как заорёт, что было мочи, ружьё с плеча сорвала, курок взвела. Мужик от неожиданности аж подпрыгнул. А как щелчок курка услыхал, так спички бросил и наутёк пустился, петляя, как заяц. Верка зажмурилась и пальнула в евоную сторону. И не глядела совсем, а аккурат в самую мягкую часть попала, ни одна дробина мимо не прошла. Охнул мужик, на землю повалился, молодую траву примял.
На крики и выстрел сбежались бабы, встали за Веркиной спиной. Приковылял и старичок-механик в сапогах на босы ноги. И уже всем миром двинулись к подстреленному. Подошли, окружили, в кольцо взяли. Старичок подскочил бочком, кепку со злодея сорвал: «Батюшки! Царица небесная! Да это никак Василий Калистратович – директор наш!»
Поначалу оторопели, не знают, что делать, что сказать. Но после Веркиного рассказа о том, как он запалить сарайку хотел, осмелели, разошлись, расшумелись. Давай директора ругать, словами бранными жалить. И как только его не поносили: и вражиной саботажной, Йудой фашистской, шпионом и наймитом поганым. Располошились, завелись, того и гляди затопчут. Чуть дело до самосуда не дошло, но дедок-механик на баб цыкнул, осадил голосистых, не допустил рукоприкладства. «Надо его, голубчика, - говорит, - первым делом связать покрепче и опосля в районную еНКВДэ отвезть. Пущай там сами с ним валандаются, на то они и власть». Бабы согласно загудели, и уже навалились директору руки вязать, только он, молчавший до сих пор, запричитал жалобно, заскулил, как собака побитая: «Простите меня, люди добрые, Христом Богом клянусь, честное партийное даю, не виноватый я. Всё он, поганый, Зареченского колхоза председатель. Обманул меня, объегорил. Уговорил акт о приёмке десяти тонн конопли подписать, обещал, клялся её позже подвезти. Слово партийное давал, что всё вернёт, когда подводы освободятся. Мол, ты, Василий, подпиши, тогда мы план выполним, а без плана сам знаешь – продуктов не получим, люди голодать начнут. А ты, мол, не сумлевайся, конопля-то у нас есть. Только подводы заняты. Позже подвезём. Пожалел я их, доверился. А они, они.… Нету у них и не было конопли. Она у них и не выросла – засохла вся. Одна сухая лебеда на полях. Обманул, объегорил, под статью подвёл. Я-то ни сном, ни духом. А тепереча что? Весь спрос с меня! Да по законам военного времени!... Вот тогда и решил я сарайку запалить и на пожар убытки списать. Но, видать, не судьба… Теперь и вовсе к стенке поставят. А я же и не виноватый нисколь». Договорил и зарыдал, захлёбываясь слезами горючими. Мордой в потные руки уткнулся.
Примолкли, потупились бабы, отошла вражда, как вода от берега, шушукаются: «В общем-то, хороший мужик Василий Калистратович, ничего плохого за ним не числится, опять же жалостливый, да и досталось ему уже: вона задница – словно решето. Неужто его, бедолагу раненого к стенке поставят? Жалко!»
Тут Вера Федуловна вперёд вышла, своё слово сказала: «А почто ты, товарищ директор, чужих колхозников жалеючи, да с ихнем председателем водку жравши, о своих работниках не подумал? За какие такие грехи без куска хлеба нас оставить решил? Разве у нас деток нету? Или они есть не хотят? Вот ты, себя прикрываючи, хотел завод спалить, а то не додумал, что без завода мы все пропадём. Ежели тебе недостачу списать надо было бы, так приказал бы два стога сена сметать, да и запалил бы. И концы в воду! А тем, которые в портупеях приедут, соврал бы, что конопля сгорела. Так нет же, ты решил себя обелить, а нас последнего лишить, по миру пустить». Сказала, а у самой глаза гневом так и пылают, пальцы крепко ружьё сжимают.
Отшатнулся директор, сжался телом, зарыдал: «Прости меня, Федуловна, и вы, бабоньки, простите, не со зла я. Бес попутал. Со страха ни о чём и думать не мог, только как о тюрьме проклятущей». Совсем растерялись бабы, с ноги на ногу переминаются, платки на пальцы накручивают, стоят и не знают, что им делать, чью сторону принять. Только тут опять старичок-механик встрял: «Правильно сторожиха говорит. Надо нам стога поставить, да и подпалить их, как будто конопля сгорела. А он (ткнул пальцем в директора) пущай выкручивается. Нам, бабоньки, сдавать его резону нет. Понаедут архаровцы, начнут трясти да давить – может и нам перепасть! А ежели его посадят, ещё неизвестно какого нового пришлют, а Василь Калистратович – он хоть и пьющий, а жалостливый. Опять же нам по гроб жизни благодарен будет. Будешь? (Дед посмотрел на директора). Тот, прилепив улыбку к испуганному лицу, торопливо закивал, утирая слёзы и сопли. «Ну, вот я и предлагаю амнистировать Калистратыча вчистую, и с недостачей помочь. А главное – язык за зубами держать, чтобы все как один, чтоб комар носу не подточил. Ну, так как, бабоньки, утверждаете резолюцию? Постановили что ли?» Наступило молчание, в котором чувствовался страх. «Так как же?» - переспросил дедок, и голос его дрогнул.
«Согласны!» - за всех ответила Вера Федуловна. И сразу же её поддержали другие бабы: «Согласны. Согласны!» Напряжение спало, страх пропал. «Ну, глядите, - сказал старичок, - мы тепереча одной верёвочкой связаны. Ступайте, бабоньки, на работу». Работницы зашагали в цех, а механик и сторожиха помогли товарищу директору подняться и, поддерживая с двух сторон, повели в контору дробины выковыривать…
Через неделю случился пожар. На следствии работницы все как одна рассказывали одно и то же, что во время грозы молния угодила в сухое дерево. То загорелось и упало на скирду конопли, которая и сгорела, несмотря на героические попытки её потушить. Из десяти тонн осталось лишь несколько охапок. Директор получил строгий выговор, который впоследствии был снят за постоянное перевыполнение плана. Ну, а у сторожихи и у других баб появилась возможность подкармливать своих ребятишек не только жмыхом, но и маслицем. Вкусное и полезное конопляное маслице! Повезло ребятишкам, так повезло! Лучше и не надо! А курить коноплю тогда не умели, да и некому было – все мужики на войне.