Старший лейтенант Сергей Соснин одиноко стоял на железнодорожной станции Города в жутком настроении. Впервые за тридцать пять лет смятение, обида, злость на самого себя переполняли его, и он не знал, какому чувству предаться, довериться сполна, чтобы, наконец, спрятаться от терзавших его душу смут. Его лицо обветрилось на холодном ветру. Он поднял воротник казенного форменного бушлата сотрудника милиции и засунул замерзшие руки в карманы. Под глазами еще оставались желтеющие синяки от страшного удара в нос, а десны по-прежнему болели, хотя уже и не так сильно, как тогда, неделю назад, сразу после нападения. Соснин закурил, с болью держа сигарету потрескавшимися губами. Он совершил глубокую затяжку, от которой немного закружилась голова. Последние два дня он вновь и вновь безрезультатно прокручивал историю с нападением, но она всякий раз прерывалась на том моменте, когда он ушел от Ирины. Он винил себя за то, что выпил у нее сивухи и стал такой беспомощной и легкой жертвой преступников. День и ночь напролет он думал о том, кто бы это мог сделать с ним, пытаясь хоть как-то утолить пожиравшее и испепеляющее его чувство мести. Мысли не выстраивались и не цеплялись одна за другую, поскольку недоброжелателей у Соснина в Городе было достаточно, причем их большая часть только и мечтала о том, как проломить ему голову.
Теперь же здоровенный двухметровый детина, который ежегодно на день ВДВ крушил кулаками кирпичи, в одночасье стал всеобщим посмешищем. Городская газета не преминула возможностью осветить «сенсацию» в криминальной сводке новостей. Молодой журналист в иронической манере написал заметку под заголовком «Моя милиция себя не бережет».
Сослуживцы постоянно подшучивали над ним, зная, какой гнев обрушил на Соснина начальник ОВД Города подполковник Иван Ильич Афанасьев, материвший его на чем свет стоит каждый раз, как только старший лейтенант попадался ему на глаза в дежурной части.
– Кто, кто это мог сделать? – чуть слышно процедил сквозь зубы Соснин. – Кто? Суки, убью.
Этот вопрос не давал потерпевшему милиционеру покоя. Эхом звучали слова Ивана Ильича об увольнении и приказе. Соснин едва сдерживал себя, выслушивая оскорбления Афанасьев, который обещал его «закатать в асфальт», если из-за Соснина и пропажи пистолета «накроют» все отделение.
К сожалению, Сергей Соснин не обладал логикой опытного сыщика и был очень поверхностно знаком с известным литературным дедуктивным методом, тем более с трудом мог дать определение дедукции и индукции. Соснин полагался на свой проверенный интуитивный метод и убедил себя в том, что это кто-то из «своих». Убеждение его в считанные дни взяло верх над здравым смыслом, и он начал подозревать каждого, кого знал, независимо от того, был ли то друг или враг, законопослушный человек или преступник.
Как ни удивительно, но всякое злодеяние оставляет след и Соснину повезло с уликой. Вернувшись в сознание сразу после избиения, он обнаружил у себя в руке «пухлую» кожаную пуговицу от мужской куртки, которую носил при себе. Временами он доставал ее из кармана и, рассматривая, мысленно представлял себе нападавшего или нападавших, призывая рассудок очнуться и воскресить память, которая спала, будучи отравленной паленой водкой.
Спрятав пуговицу обратно в карман, он огляделся в поисках своего автобуса. Стоило ему отвести взгляд в сторону, как он заметил Мазая, находившегося в сотне метров от него рядом с кафе «Русалочка» в окружении нескольких лиц крепкого криминального покроя. Соснин пригляделся, пытаясь разобрать «свиту» Мазая, но никого не узнал и был раздосадован тем, что тот заметил его и решительно направился в его сторону. Страж порядка спрятал голову в воротник, пытаясь уйти от встречных взглядов, но понял, что общения с одноклассником не избежать и решился поговорить с Мазаем очень коротко.
– Здорово, Сосна! Как дела? – бодро сказал Мазай, пожимая руку милиционера.
– Нормально, – отрезал Соснин.
– Я слышал, тебя помяли и ствол увели? – ехидно спросил Мазай.
– Тебе какое дело? – грубо ответил Соснин.
– Да так. Люди разное говорят, я хотел от тебя правду услышать.
– А что люди говорят? – раздраженно спросил Соснин.
– Сосна, – улыбнулся Мазай, – разные люди разное говорят. Может, тебя беспредельщики сделали, может, гопота залетная, а может, кто и из наших. Ствол всплывет, вот тогда и узнаем.
– Что значит из наших? Кто? – спросил Соснин.
– Наши пацаны. Малолетки. Увидели тебя бухим и отомстили. Тебя же ни одна сука здесь не терпит. Я лично уверен, что это кто-то из наших.
– Кто, скажи мне, кто! – Соснин схватил Мазая за грудки. – Ты что-то знаешь, я же вижу, Мазай.
– Ты че, мент, охуел? – Мазай резко ударил Соснина по рукам. – Следи за базаром.
Словесная перепалка обратила на себя внимание нескольких прохожих, застывших на автобусной остановке. Соснин очень крепко держал Мазая за грудки и не отпустил его даже после того, как последний ударил его по рукам и сделал это достаточно сильно, чтобы намерения его были ясны. Только когда Соснин почувствовал во взгляде Мазая угрозу, он все же отпустил его.
– Ты, сука, что себе позволяешь? Че, ****ь, ориентиры по жизни потерял? – раздраженно, поправляя куртку, произнес Мазай. – Успокойся. Тебя что, из ментовки теперь выпрут?
– Нет, – неуверенно ответил Соснин, – не знаю. Тебе какая разница?
– Сосна, дело есть, – Мазай закурил и прищурился от попавшего в глаз дыма.
– Какие у нас могут быть дела. Что тебе надо? – подозрительно произнес Соснин. – Мазай, ты со мной не мути, я криминалом не занимаюсь.
– Сосна, ты же здесь половину палаток обираешь. Че ты мне фуфло втираешь, я тебе что мальчик, что ли. Ты думаешь, я не знаю, на что ты Ирке Кузьминой цацки покупаешь? Ты меня только за лоха не держи. Думаешь, если я только откинулся, то не знаю, кто и чем здесь промышляет?
– Короче, – злобно парировал Соснин.
– Короче, я найду тебе людей, которые тебя отработали, и ствол верну. Будешь свою Иру драть пуще прежнего, и еще повышение тебе обеспечу за поимку особо опасных преступников. Идет? – ухмыльнулся Мазай.
– Что ты хочешь?
– Я к тебе обращусь, когда придет время, а сейчас еще рано. Сейчас у меня еще для тебя ничего нет, поэтому живи пока как жил и о нашем базаре не трепись, понял? Да, и не вздумай из ментовки свалить, зубами держись, а то грош тебе цена, «мент». Бывай!
Раздраженный разговором, Соснин ничего не ответил, уселся в автобус и направился в отделение. Бегло обращая внимание на прохожих в окно автобуса, он все больше и больше задумывался над словами Мазая и его странным предложением о «деле».
«Сука, ведь знает что-то, – злился Соснин, – гнида, ****ь, стервятник». Через несколько минут он вышел из автобуса и медленно направился к отделению, даже не представляя, каким насыщенным будет для него этот день.
В дежурной части было шумно. Соснин устало сидел за пластиковым окном и пустыми глазами разглядывал «посетителей». Напротив него в отверстия, просверленные в стекле несколькими ровными окружностями, пьяная женщина орала, что все в отделении мудаки и мужа ее задержали совершенно напрасно. Чуть поодаль сидел молодой следователь, который ждал скинхеда из камеры для перевозки его в другое отделение. Несколько гастарбайтеров сгрудились кучкой и, видимо, обсуждали размер выплаты за свою свободу на чуждом старшему лейтенанту языке. Периодически за стеклом мелькали различного ранга погоны, извергающие бесконечный мат. Соснин сидел, как диктор центрального телевидения в день похорон главы государства. Его безразличию можно было только подивиться, как в отделение вошел взволнованный Иван Павлович.
Иван Павлович в силу своей внутренней конституции более остальных переживал происшедшее с Сергеем. Накануне Иван Павлович, будучи посвященным в некоторые нюансы дела самим Сосниным, весь вечер мучался размышлениями, и, наконец, тернистые умозаключения привели его к таинственной роли Дятлова, который жил в том доме, где так цинично и жестоко избили и украли пистолет у Сергея Сергеевича Соснина. Тяжелые мысли были у него относительно участия Дятлова в нападении на Соснина, и избавиться он от них никак не мог. Самое главное, что сейчас тревожило его, – это мотив, который мог стать основой нападения, и с этим пунктом у Казакова никак не вязалось, отчего разваливалась вся выстраданная версия.
Иван Павлович, со свойственной ему художественностью, судорожно прокручивал придуманную им сцену нападения, расхаживая по комнате взад-вперед. Негодованию учителя не было предела.
Иван Павлович волею судеб оказался единственным человеком, с которым Соснин, находясь в глубоком отчаянии, поделился информацией об улике.
– У следствия только одна пуговица, – вслух размышлял Иван Павлович, – ни следов, ни отпечатков… ничего. Только пуговица, одна единственная пуговица. Что же можно из этого получить? Ничего! – воскликнул Иван Павлович. – Ровным счетом ничего… Хотя если найти того, у кого эта пуговица исчезла, то… это и есть нападавший. Сколько же пуговиц в городе? Может, это уникальная пуговица, и тогда…
Окрыленный своей идеей, он все-таки решил направиться в отделение и взглянуть на ту самую пуговицу. Иван Павлович поспешно собрался и отправился в милицию, где совсем скоро нашел Сергея Сергеевича, сидящим без движения в дежурной части. Ловко отодвинув кричащую даму, он просочился к окну.
– Сереженька, доброго тебе здоровьица, – заискивающе произнес Иван Павлович и, не дождавшись ответа, продолжил. – Сереженька, у меня к тебе дело, не терпящее отлагательств. Сереженька, нам надо поговорить наедине, тет-а-тет, так сказать.
Последние слова он сказал до того конспиративно, что Соснин их едва разобрал. Окинув Ивана Павловича тяжелым взглядом, Соснин решил выйти покурить и заодно пообщаться с Казаковым. Место дежурного занял круглый, лысоватый мужчина в чине сержанта. Страшный скрип засова потряс стены отделения и Соснин вышел из-за магического стекла. К нему сразу бросилась женщина, но милиционер, словно дядя Степа, отстранил ее и, пригласив Казакова с собой, вышел на крыльцо старого, плохо оштукатуренного здания ОВД.
Казаков сразу набросился на него со своими домыслами и догадками. Сделал он так неловко, что его собеседник ровным счетом ничего не понял. Иван Павлович нервничал и окончательно запутал потерпевшего милиционера. В конце концов Казаков попросил его показать пуговицу. Соснин искренне удивился словам Казакова и наотрез отказался показывать ту самую злосчастную пуговицу. Иван Павлович долго настаивал, приводя самые фантастические аргументы. Поняв, наконец, зачем Казакову понадобилось исследовать «вещдок», Сергей Сергеевич вернулся в отделение и принес Казакову судьбоносную улику. Иван Павлович тщательно разглядывал ее, чем вызвал недоумение у Соснина, который не мог взять в толк, зачем так долго рассматривать столь незначительный предмет. Старший лейтенант уже начал сомневался насчет происхождения пуговицы, но сознаваться в этом не собирался, тем более что выстроил на этой ничтожной пуговице свою версию о нападении и том сопротивлении, в результате которого он добыл ее.
– Да, – наконец произнес Казаков, – ничего необычного. Обыкновенная, как говорится, пуговица. Единственное, что стало ясно, так это то, что она от хорошей, дорогой кожаной куртки.
– Почему? – спросил Сосна густым басом.
– Потому что она кожей обшита. Сережа, дай-ка мне зажигалку, – Иван Павлович опалил пуговицу с обратной стороны и принюхался к исходящему от нее запаху. – Так и есть, натуральная кожа, и если это пуговица от хорошей куртки, то человек обязательно попытается с ней что-нибудь сделать.
– С чем сделать? С пуговицей? – спросил Соснин у Казакова, находящегося в крайней задумчивости.
– Да не с пуговицей, с курткой, конечно. Не будет же человек расхаживать с разными пуговицами на дорогой куртке, понимаешь, Сереженька?
– Не очень. Иван Палыч, ты че-то много философии вокруг одной пуговицы развел, – Соснин замолчал, – и хватит меня Сереженькой называть! Какой я тебе нахрен Сереженька!
– Сергей Сергеевич, не кипятись. Нет тут никакой философии. Понимаешь, вот если у тебя на хорошей куртке пропадет пуговица, ты что сделаешь?
– Ну, не знаю, пришью другую.
– Правильно, только какую другую? Такую же?
– Наверное.
– Только ведь у тебя такой другой нет, понимаешь. Другой такой, обтянутой кожей, у тебя нет. Что тогда делать будешь? – Иван Павлович внимательно смотрел на Соснина – И потом, ты как, дружочек, собираешься эту пуговицу пришивать? Шилом куртку поганить будешь?
– Ну, не знаю, – злился Соснин, – ну, в ателье пойду, там и пришью. Иван Палыч, ты меня уже этой пуговицей достал! Без тебя голова кругом.
– Конечно, Сереженька, в ателье, именно ателье! Вот тебе и ответ! Перешивать надо либо все пуговицы, либо заказывать в ателье изготовление именно такой, какая была. Таким образом, дорогой мой, без ателье не обойтись. А сколько у нас в городе ателье?
– Одно, – ответил Соснин, пытаясь уловить нить рассуждений Ивана Павловича.
– Вот именно, одно! – сказав последнюю фразу, Иван Павлович уже не думал ни о ком и ни о чем. Ему необыкновенно хотелось выстроить свои размышления в ряд и представить их на суд Соснину, но версия только строилась и он оказался бессилен выложить ее вот так, не подкрепив железными доказательствами. – Сережа, пуговицу до завтра заберу!
Иван Павлович бегло попрощался и удалился за забором отделения, словно его посетила необычайная и фантастическая мысль, требующая немедленного подтверждения или опровержения.
– Тьфу, чокнутый! – выругался Соснин и направился в дежурную часть, крикнув вслед Казакову. – Смотри не потеряй! Понял!
Иван Павлович в агонии провел все воскресенье, намереваясь уже в понедельник наведаться в ателье. Его фантастическая версия становилась все более реальной. Иногда ему казалось, что он, подобно Микеланджело, отсекает лишний мусор от истины. Он с трудом заснул. Уроки на следующий день он провел бегло и даже отменил кружок чеканки, что могло случиться только в самом исключительном случае. К двум часам Иван Павлович покинул школу.
Учитель выбежал со школьного двора на улицу и, не медля ни минуты, проследовал в единственное в городе ателье. Как в горячке он бежал по улице, словно ателье работает сегодня последний раз перед судным днем. Добежав, наконец, до места назначения, он остановился, нервно перебирая стопку всевозможных документов в поисках удостоверения внештатного сотрудника милиции. Найдя документ, он вломился в ателье и у сидевшего на входе мужчины громким голосом потребовал директора. Мужчина, безмятежно ютившийся в коридоре, оказался фотографом, арендующим крохотную комнатку в помещении ателье. Растерявшись, он невнятно что-то сказал и исчез в своей «каптерке».
Раздосадованный Иван Павлович пробежал в длинный коридор, с обеих сторон которого располагались двери. Казаков в исступлении подбегал к каждой и открывал ее. Всякий раз за дверью сидела женщина, усердно строча изделия на швейной машинке. Устав от своих бессмысленных перемещений, Иван Павлович ворвался в четвертую по счету дверь и, подскочив к строчившей швее, начал свои расспросы. Ответа от нее он не получил, но вскоре совместными усилиями им удалось узнать, что кто-то все-таки обращался за заменой пуговиц. Женщина подтвердила домыслы Казакова скорее из страха перед покрасневшим человеком с выпученными глазами, нежели из здравого смысла. Пока Иван Павлович ждал уточненной информации, оказалось, что сегодня человек, выполнявший заказ, не работает. Ивана Павловича пробил холодный пот, и он, чуть ли не умоляя, просил сообщить, кто же сдавал куртку на ремонт и когда. Через полчаса уже весь трудовой коллектив ателье был «заведен» Казаковым до самого предела. Учитель не сдавался и, наконец, настоял на звонке отсутствующему мастеру, который по заказу-наряду занимался пуговицами и кожаной курткой, сданной несколько дней назад. Дозвонившись, Иван Павлович долго представлялся, но, так и не добившись ответа, пообещал наведаться завтра.
Посещение ателье до предела взволновало Казакова. Ему хотелось вернуться к Соснину, но тут в его кармане сработал будильник мобильного телефона, возвещавший о необходимости возвращения в школу, где учитель литературы Сомов отмечал юбилей.