рассказ
Чтобы добраться до дому Маринке нужно было не меньше часа. А что поделаешь? Концы в городе куда больше, чем в её родном посёлке. А нынче ещё и задержали на работе. И на много. Обслуживали нежданно-негаданно свалившийся в их кафе какой-то корпоратив человек в двадцать. Гуляки оказались те ещё! Вот и пришлось бегать с салатами и водкой несчётное количество раз аж до десяти ночи. Пока хозяйка наконец учтиво не вытолкала последних гулеванов за двери. В голове до сих пор:
Пьяная, помятая
Пионервожатая.
С кем теперь гуляешь ты,
Дура конопатая?
Автобусы конечно уже не ходили. Хорошо хоть Петька из кухни пожалел и подвёз до самой речки на своём древнем драндулете. А там через мост и в горку пришлось тащиться одной в темноте под липким апрельским почти осенним дождиком, ступая чуть ли не по колено в жидкое противное месиво.
Как же она устала сегодня! Эти пьяные вопли, идиотская музыка с барабанами, щипки за ягодицы. (Убила бы! Но – терпи для ради чаевых!) Никогда, видать, ей не привыкнуть к ресторанной жизни! Только чаевые теперь очень нужны. Надеялась через год-два вернуться в институт – да какое! Мать пишет, что после смерти отца часто стала болеть, а с последней работы (работает техничкой в школе) её скоро прогонят. Закрывают родную школу, поскольку детей в посёлке почти не осталось. Да и жителей существенно меньше теперь. Уже большая часть домов заколочены стоят. И как ей дальше жить с двумя малыми – она ума не приложит! Пенсия крохотная. Все надежды на дочь, да на огород.
В окнах избушек по обе стороны улицы гасли последние тусклые огни. В канавах и отвороченных колёсами буграх грязи исчезали антрацитовые блёски. Мрак становился всё гуще. Но зато никого – слава тебе! - не повстречала на пути: даже монстрам, видать, не с руки шастать по городу в такую погоду!
Вдруг позади ей послышались чавкающие шаги. Не оглядываясь, Маринка пулей рванула к заветной калитке, заскочила во двор и заперла за собой щеколду. Отдышалась, прислушалась – ничего не было слышно. Ни звука. Только в отдалении завыла какая-то собака. Выла долго и противно. Как выли когда-то волки в зимнюю лунную ночь за околицей их посёлка.
Дальше была довольно обширная прогалина двора, сплошь забитая прошлогодним высоченным бурьяном и заваленная кое-где кучами старого хлама, которую она миновала быстрым шагом. И постучала кулаком в двери сеней. Молчок.
-2-
«Не уж-то уплелась куда, старая карга?» - подумала Марина. Но тут ей наконец ответили:
- Хто там? – послышался из-за двери хриплый голос.
- Это я, Марина, ваша квартирантка!
- Ну и где тебя носило? Где шляешься допоздна? По танцулькам, да по мальчикам бегаешь?
- Какие танцульки, какие мальчики? На работе задержали!
Послышался скрежет отпираемого замка.
- Заходи, шлёндра. Только ноги как следоват вытирай!
Марина вслед за хозяйкой вошла в дом.
Домишко - старый, с давно некрашеными щелястыми полами, потрескавшейся штукатуркой. На кухне следовало переобуться.
Марина с трудом стащила с себя разбухшие сапоги, как смогла, обтёрла их тряпицей у порога и бухнулась на табурет. Бабка без слов нырнула за занавеску, где она обитала.
У «шлёндры» слипались глаза, гудели ноги, но она заставила себя подняться, сполоснуть руки у рукомойника и налить чаю.
К грубостям хозяйки она уже привыкла. Нет, ну надо же, как меняется человек! Она ведь тоже из их посёлка, землячка. Года два назад приезжала к своим родичам в гости, ну и к ним зашла. Прослышала, мол, что Марина в город собирается на жительство. Так, мол, она ей комнату может сдать. И подешевле, чем все прочие, которые, известно, дерут три шкуры. Так просто, из уважения к Марковым, как старым знакомым. И не слова, что будет драть по четыре тысячи в месяц за комнату, да что там! Закуток в шесть квадратных метров. И не сказала, ведьма старая, что живёт у черта на куличках у яра, и что у неё за огородом совсем близко река подмывает берег, того и гляди - все дома по улице рухнут в тартарары. И что начальство давно уж вознамерилось насельников их куда-нибудь переселить. А денежки-то, полученные с неё за квартиру, складывает за печкою в своей комнатушке, да в рост под проценты соседям даёт! Наверное уже сотню тыщ накопила!
Вообще-то странная она какая-то. Марина быстро поняла, что нарвалась на психичку, с которой приходится делить кров. То Митревна (так звали хозяйку) была как Мёд Медович, обволакивая лаской «бедную сиротинушку», подсовывая ей за ужином свои зачерствевшие шанежки, то накидывалась ни с то, ни с сего, обзывая дурой, шалашовкой и даже хуже. Марина едва сдерживала себя в такие минуты. Но чаще хозяйка забиралась в свой угол и по полдня не вылезала из него. Оттуда доносились её
-3-
песнопения. То жалостные причитания, то «божественные» про Христа, но почему-то на мотив пионерской песни «Взвейтесь кострами». Типа:
«Весь мир - отрава,
Вот ты в гробе.
Господи, слава,
Слава тебе»
Сектанткою она была, что ли?
Впрочем, это не мешало ей иной раз надираться до положения риз. Или же глотала какую-то наркотическую дрянь? После чего храпела так, что потолок сотрясался, или дико возбуждалась: орала, материлась – Марина старалась в такие часы удрать куда-нибудь подальше из дома.
Убрав чашку и хлеб, Марина прошла в свою боковушку и закрыла за собой дверь.
В комнате её стояли стол, стул, железная кровать с подушками и здоровенным медведем, привезённым из дому. Над столом она повесила полку с книжками, в основном – учебниками за второй курс педуниверситета. Сейчас они ей вовсе ни к чему, но вот не убирает, всё думает, что пригодятся когда-нибудь! Из тетрадки, используемой для писем, торчит конверт: недавно от Мишки письмо получила. Ему ещё до осени в армейке трубить, пишет, что всё у него благополучно.
А у неё каково?
Присела на кровать. Тут неожиданно нечто толкнуло её из живота.
«Ой! – не от боли, а именно от неожиданности вскрикнула она. Пятый месяц, как Мишка, её хомячок, её заинька, отправился служить в армию, пятый месяц её беременности. «Жениха хотела, вот и залетела!» Никто ещё ничего не знает про это: ни мать, ни Мишка, ни на работе тем более. А вдруг хозяйка, узнав про это, прогонит с работы?
Тут дверь неожиданно открылась, и в проёме появилась разъярённая Митревна – легка на помине!
- Опять ты все огурцы солёные из банки повыловила! В тягостях что-ли?
Покачиваясь, словно пьяная (опять наелась чего-то, сволочь!), она задержала взгляд на Маринкином животе:
- Ну, точно, мячик проглотила! А я всё гадаю: чего это огурцы у меня пропадают? И штукатурка у печки облупилась? А оно вот что! Животик нагуляла. Ну да я этого не потерплю. Выгоню к чёртовой матери вмиг! И ещё родительнице отпишу: так, мол, и так, дочь ваша Маринка – проститутка, под всех мужиков ложилась, залетела вот, забирайте её взад!
- Не смей писать маме! – вскочила Маринка.
- Ах, ты ещё орать на меня вздумала, сукина дочь! Да я тебя сейчас навеки усыплю!
И бабка, скрючив пальцы, как баба Яга в детской киношке, медленно стала
-4-
подходить к Марине. Повеяло чем-то замогильным. Та в ужасе задом
отступила к печке и, не глядя, стала шарить в куче хлама, валявшейся за занавеской. Рука наткнулась на пестик от ступки, в которой изредка бабка толкла горох, мак и ещё бог знает что. И когда старуха уже потянулась своими костлявыми пальцами к Маринкиному горлу, стукнула её наотмашь
пестом по голове. Та немедленно рухнула на пол, задёргала руками и ногами. Маринке показалось, что ведьма хочет схватить её за ноги, и она ещё раз тюкнула её по башке. Старуха успокоилась, и немедленно из её раны потёк ручеёк крови. Пестик тоже был окрашен кровью. Убийца растеряно посмотрела на него, а потом, отбросив в сторону, выбежала на кухню.
«И что же теперь делать дальше?» - минут через пять, очнувшись от ступора, подумала Марина. Мысли запрыгали в голове как зайцы. «Может убежать? Но нет, нельзя! Найдут ведь, и очень быстро. А вот как: спихну-ка я её в подполье, закопаю на время в картошку. А здесь всё замою, приведу в порядок».
Так она и сделала. Мокрый от крови половик, бабкин фартук и кофту свернула в узел. На всякий случай пошевелила старуху – но нет, та не подавала никаких признаков жизни. Потом завязала ей голову платком, чтобы кровь не брызгала по сторонам, с трудом подтащила к люку в полу и ногой столкнула в подвал. Затем по лесенке спустилась сама, разобрала часть досок, за которыми лежала картошка, и та с грохотом засыпала труп целиком (запасы у Митревны были солидные).
Потом вылезла наружу, закрыла люк, забрала узел, вышла из дому на огород и, дойдя до края, кинула его вниз, в пропасть.
Вернувшись в дом, она отдохнула чуток и стала прибираться в комнате и на кухне. Тщательно замыла пол, пестик протёрла тряпкой, поставила на место
опрокинутые стулья.
«Так, а теперь куда?»
И ей в голову пришла гениальная мысль.
«А что, если к Машке дёрнуть? Та приютит, хотя бы на ночь».
Подруга Машка жила на той же улице через три дома от неё и тоже на квартире.
Марина быстро затёрла свои грязные следы на кухне, закрыла дверь на щеколду, обулась и, забрав сумку и куртку, выбралась из дому через окно. Аккуратно прикрыла за собой створки (благо хоть зимние рамы были уже выставлены!) и потихоньку сползла с завалинки на землю. Оделась, отдышалась и пошла к подружке по чавкающей грязи.
Было уже наверное далеко за полночь.
Долго стучала в окно, чуть стекло не разбила.
Наконец в комнате зажёгся свет, створки окна открылись.
- Ты!? Чего стучишься в глухую ночь?
-5-
- А ты почему сразу не открываешь? Целый час под твоим окошком пляшу, закалела вся!
- Что стряслось-то?
- Ничего не стряслось. Пришла с работы домой, а старуха мне не открывает. То ли из принципа, что поздно пришла, то ли уплелась куда. Приютишь на ночь?
Машка ухмыльнулась:
- А почему поздно явилась-то? Новую пассию завела?
- Дура! Какие пассии? На работе задержали. Да и куда уж мне теперь? – она ткнула пальцем в свой живот.
- Понятно.
- Да пусти ты меня в дом наконец!
Машка быстро побежала к входной двери и открыла все запоры.
- Хозяйка больше здесь не живёт, к сожителю перешла. А Мишка-то знает об этом?
- Нет ещё. Всё не решусь ему написать.
- Ну и правильно. Напишешь, а он – чик-чик! - и все порвёт. Это уж известно! И зачем провоцировать?
Зашли в дом.
- Да! А мне Нинка Плотникова на той неделе рассказала, будто бы издали видела его здесь в «Рок-сити». Он что: в отпуск приезжал? Или уже совсем демобилизовался?
- Что…?!
- Ну да. И будто бы в форме и с бабёнкой какой-то незнакомой.
- Какой отпуск?! Не дают им никаких отпусков! Он ведь год всего должен служить! И не видела я его с ноября – до Архангельска пять суток поездом ехать надо! И назад столько же. Кто меня на такой срок отпустит?
- Ну, ну! Что я брякнула? Может это вовсе не он был, может Нинке всё привиделось сдуру - мало ли пацанов в военной форме по городу гуляет! Успокойся, ложись-ка вот сюда, на диванчик, и поспи. До утра уж вовсе всего ничего осталось.
Однако ночью Маринке совсем не спалось, несмотря на усталость. Сильно тошнило, и приходилось иногда бегать на двор.
Утром она позвонила на работу и попросила у хозяйки отгул «по семейным обстоятельствам».
- По каким таким ещё обстоятельствам? – строго переспросила та, но на отгул согласилась.
Дальше Маринка решительно села и написала сразу два письма: матери и Мишке в его военную часть, в которых прямо без намёков сообщила о своей пятимесячной беременности и просила совета, что ей делать дальше?
-6-
О том, что ей вскоре может быть придётся отправиться за решётку, как-то не вспомнила, будто ей всё случившееся прошлой ночью привиделось в страшном сне.
Потом она пошла к Мишкиной тётке, у которой он жил последнее время перед отправкой в армию. «Был ли Мишка в отпуске у неё?» «Да что ты, Мариночка? Ни о каком отпуске ни сном, ни духом не знаю. И сама понимаешь, какой ему отпуск? Служит без году неделя!»
И только после обеда она отправилась в опорный пункт милиции заявить, что пропала хозяйка.
- Эй, Соловьёв! – позвал милицейский капитан их участкового. – Пойди с Марковой, разберись, куда её бабка делась.
- Митревна что-ли? – переспросил Соловьёв, молоденький лейтенантик. – Ну пойдём. Так куда же она подевалась? Да, заявление напиши.
- Так если бы я знала. Прихожу с работы, стучусь, а дверь не открывают. С утра уже три раза бегала – ни ответа, ни привета. Может, случилось с ней что?
- Ну ладно, пошли.
Милиционер быстро отжал замок в двери топориком. Вошли в дом.
Ничего в комнате не напоминало о случившемся. Мирно стучали ходики на стене. Печка давно остыла, и в помещении было прохладно. Хозяйка отсутствовала.
Быстро пробежав глазами по обстановке двух комнатушек и кухни, лейтенант заглянул в старухин закуток. На лежанке валялась открытая старухина шкатулка; содержимое: документы, квитанции, письма были разбросаны по одеялу.
- Вот это да! Был тут кто-то. Искали, и скорее всего – деньги. Были у бабки деньги?
- Откуда мне знать? Наверное, были. Соседям же она часто в долг давала. Под проценты.
- Ну вот, возможно кто-то из соседей и покусился. Да, а бабуся-то где? Может, в подполье спрятали?
У Марины екнуло сердце.
Милиционер открыл люк и быстренько стал спускаться по лестнице. Свет он не зажёг, а она не подсказала, где выключатель. И потому участковый лез в темноту. Марина спустилась вслед.
Лейтенант зажег свой фонарик и огляделся. Увидев рассыпанную картошку, ногу поставить было некуда, он замешкался. Тут Марина, ещё недавно выступавшая в школьной самодеятельности, благим матом заорала:
-7-
- Крыса, тут крыса! – и пулей выскочила из подвала.
- Где крысы? – растерянно спросил милиционер. Но и он видимо, не очень жаловал крыс. – А, да пусть тут следователи копаются!
Вылез наружу, присел к столу и долго старательно сочинял протокол дознания. А затем вывел Маринку, запечатал дверь и ушёл по своим надобностям.
Разоблачение на какой-то срок было отодвинуто. Ребёнок в животе у преступницы резвился, как акробат на турнике.
Вернувшись к Машке, Марина стала лихорадочно думать, как же поправить дело? Вытащить бабкин труп из подполья и перепрятать его - ей было не под силу. И она махнула на всё рукой: будь, что будет!
Розыски старухи продолжались ни шатко, ни валко. Маринку дважды ещё вызывали в милицию на допросы. Та писала очередное объяснение о том, что не знает, куда могла деться Митревна. В дом же бабкин никто больше не заходил.
Прошла неделя, вскоре удалось договориться с Машкиной хозяйкой об аренде койки всего за три тысячи в месяц. Обитавшая у сожителя, она решила свой дом превратить в общежитие для девчонок.
Ещё через пару недель пришли ответы от Мишки и матери. Мишка радовался как дурачок будущему ребёнку, называл Марину своей милой женушкой. Мать, конечно плакалась по поводу предстоящей нищеты, но делать нечего. Звала дочь домой, хотя предупреждала: дома весь их рацион будет составлять капуста и картошка.
Ситуация как нарыв вскрылась вдруг. Приехали из Томска племянники Митревны, студенты. Оказалось, что они четыре года ежемесячно получали от неё как стипендию переводы по три тысячи рублей на брата. Родители у них давно померли, и это были едва ли не единственные деньги, на которые они жили. Теперь же парни были в недоумении, деньги больше им не поступали. И куда их благодетельница подевалась, они не знали.
Родственники отправились в милицию и сумели организовать повторный осмотр тёткиной избушки. Вскрыли печать на двери – и сразу всё прояснилось! Бабка вовсе не была святой, и вонь от длительно разлагающегося трупа шибала в нос на пороге.
Митревну похоронили. Племянники на правах наследников перевернули весь дом, но денег, или чего-то ценного так и не нашли. Пустили каких-то новых квартирантов, взяли с них аванс и уехали в свои «Северные Афины» доучиваться.
И снова всё стихло. В садах буйствовал май, и аромат яблоневого цвета стоял повсюду. А ночью даже проникал в раскрытые окна Маринкиной комнаты, где она лежала с открытыми глазами, поскольку сон не шёл к ней порою до утра. Если же она забывалась, один и тот же кошмар наваливался
-8-
на неё: бабка в подполье, якобы не умершая, разрывала руками картошку, лезла на карачках до лестницы и, подняв люк, шипела, вперив в неё сумасшедшие глаза: «Ну, сука, погоди, я до тебя ещё доберусь!»
Однажды под вечер, возвращаясь с работы, она увидела, как к дому, что напротив, подлетел «газик-воронок», из него выскочил наряд милиции и устремился во двор. Милиционеры с пистолетами окружили со всех сторон избушку и вскоре выволокли её хозяина, Валерку Сизова, выворачивая назад ему руки. Это был давний её знакомец, правда, никаких симпатий к нему она не испытывала.
«Что такое? За что это его?»
Вскоре от соседок узнала: за убийство её бывшей квартирной хозяйки. Добровольное признание вины. За деньгами к ней хаживал? Да! Долги не возвращал? Конечно! Вот и прикончил бабку, чтобы деньги не отдавать!
- Били его сильно, признание вышибали, - рассказывала его мать бабам у колонки. Да только не он это сделал. В тот день, когда Митревна пропала, он же пьяный вдызг у меня на кухне в углу спал, я ж помню. Не верят!
Марина отпрянула и потихоньку отошла от баб.
«Так ему и надо, этому Сизарю!» - думала она. – «Пусть ему выдадут там, в тюрьме на полную катушку!»
Год назад, когда она ещё всего ничего жила в городе, этот тип подскочил как-то к ней на улице с «предложением»:
- Ну, чито, профурсетка, покувыркаемся нынешней ночью? Я сегодня у тебя первым буду, без очереди.
И попытался схватить её за грудь. Без раздумий, она ткнула его кулаком в жирное брюхо. А тут и Мишка подоспел, саданул дурака в лоб, тот и покатился в траву.
- Шизик-пызик! – объяснил Марине Михаил поведение соседа. – Он однажды по малолетству на год загремел в колонию за какую-то кражу, а теперь разыгрывает из себя вора в законе. Ничего, больше он к тебе не подойдёт!
И действительно Валерка больше ни разу к ней не приставал. Видимо условные рефлексы вырабатывались в нём раз и навсегда.
И снова никаких новостей. Но уже через неделю зарёванная тётя Нюра рассказывала соседкам, как и что она узнала в милиции. Мол, пришёл Валерка к Митревне за деньгами, а она ему не дала ни рубля. Так он со злости шандарахнул её поленом по голове. А потом нашёл её деньги, в коробке за зеркалом были восемь тысяч, и прикарманил.
- 9 -
«Не восемь, а двадцать четыре! И не за зеркалом, а в сундуке под бельём шкатулка была», - подумала Марина. И чуть не выдала себя. Потому что проговорила это шёпотом. Чуть погромче сказала - и услышали бы бабы.
Тут она развернулась и пошла к своей калитке. Ей вспомнилось, как не выдержав мысли о том, что обязательно найдут бабкины деньги при обыске и заберут, а ты опять без копейки гуляй!? - она вскочила тогда с дивана. И под утро той роковой ночи ещё раз навестила бабкино жилище. Искать «клад» пришлось не долго. Сотенные и тысячные купюры были скручены в рулон и перевязаны ниткой. «Всё равно я имею на них право, - думала она. - Сколько лишних денег я этой карге за квартиру переплатила!»
А теперь она старалась прогнать мысль о том, что кто-то должен страдать по её вине. «Такие гады и должны сидеть в тюрьме, там им и место! - А тебе где место? – заговорила совесть. - Да здесь же, здесь! У меня должны быть ребёнок, семья, достаток! - Ну да, ты будешь с достатком, а он за твои грехи в зоне лет двадцать париться!»
И снова она не могла толком спать по ночам. Ей снились, то избитый милицией до полусмерти Валерка, то бабка, живая и здоровая, с ручищами, которые она снова тянула к её горлу.
- Что с тобой?- спросила раз Машка, внимательно посмотрев ей в глаза. – Заболела? Или на совести что? Да не спрашиваю я, что там у тебя! А рецепт есть: иди-ка ты в храм. Ты ведь крещёная? Исповедуешься, причастишься, глядишь - и полегчает.
Маринка отродясь ни в каких храмах не бывала. Так только, из любопытства заглянула раз с подружками в одну из церквей. Понравились росписи. Свечку поставила, как и все девчонки. За упокой бабки и отца. Но необходимости регулярно ходить в церковь так и не возникло. Да и далековато она была от дому.
На следующий день, предварительно разведав у церковных старушонок, когда и где исповедуются, она собралась рано утром и пошла в храм.
Когда, накрытая епитрахилью, она призналась попу, что убила старуху, молодой и почти безбородый батюшка в ужасе отшатнулся от неё. Бородёнка колом, глаза – как большие пуговицы:
- Врёшь! То есть - обманываешь! – он действительно не поверил. Видимо по его молодости с таким грехом к нему ещё никто не приходил. – Что, на смерть?
Марина с грустью посмотрела на него и ничего не ответила.
- И как это было?
Кающаяся коротко рассказала о том, что произошло. И стала повторять, как учили церковные старушки: «Грешна, батюшка, грешна!»
-10-
Поп опять накрыл ей голову епитрахилью и громко просипел: - Епитимью налагаю на тебя, дочь моя: сто раз прочтёшь «Отче наш». А потом пойдёшь в милицию и признаешься в этом преступлении!
Домой она вернулась нимало не «облегчившись». Из осторожности прочла несколько раз молитву. Но временами, вспоминая испуганную с вытаращенными кроличьими глазами физиономию попа, она начинала истерично хохотать – до слёз. И успокаивалась не скоро, засыпая, обнявшись с подушкой, которая впитывала влагу.
А время шло. Прокручивались как звенья ржавой цепи сутки за сутками. И наступил август, в котором ей нужно было рожать. А до того идти в милицию сознаваться, чего она конечно трусила больше всего.
«Лучше напишу письмо и отправлю его по почте»
Так она и сделала. Ходить на работу ей уже не нужно было. Времени – навалом. И она, засев за кухонный стол (сильно мешал огромный живот), в десять минут сочинила покаянное письмо. А вот отправлять его не стала, положила на полку между книгами.
На следующий день к вечеру, придя с прогулки, она кинула взгляд на то место, где оставила письмо. Конверта не было. Зато на столе лежало другое письмо - от Мишки.
Она разволновалась, скинула все книжки с полки, надеясь отыскать своё послание, но всё напрасно. Разъяснить, куда оно делось, могла только Машка, но та ещё не пришла с работы. Ещё раз обшарив все углы, и не найдя ничего, Марина вскрыла конверт Мишкиного письма, прочла его и остолбенела. Последними строчками его послания было: «Прости, Марина, но так получилось, мы с Наташей уже расписались. Так что домой в ноябре я видимо не вернусь…»
Марина тяжело плюхнулась на стул. Слёз не было. Одно оцепенение. Голова соображала плохо. В Мишкино предательство она верила как-то плохо. Взгляд упал на прошлогоднюю фотографию, где их запечатлели на отдыхе в деревне: она смеётся, загорелый до черноты Мишка обнимает её за талию.
«Я шоколадный заяц, я ласковый мерзавец…» - запело внутри.
«Нет, он же не такой! Как это можно? Но ей-то что теперь делать?»
Ни слезинки не выкатилось из глаз.
Запел мобильник.
- Маркова? - послышался голос хозяйки кафе, где работала Марина. - Завтра же выходи на работу. Пятерых уже недосчитываюсь! Работать совершенно некому.
- Да куда же мне работать? Вот-вот рожу! И по закону…
- По закону? Не выйдешь – катись к чёрту с работы! Совсем оборзели работнички!
- 11 -
Послышались гудки после брошенной трубки.
Марина просидела в ступоре минут пять.
« Да, а что же она сидит? Ей же в полёт пора! Так, паспорт, билет, деньги – всё на месте», - говорила она себе, перебирая на столе и укладывая в сумку старые газеты. – «Пора».
В это время с визгом тормозов прямо у их калитки вдруг остановился «Бобик», хлопнули дверцы, и из него выскочили три милиционера.
Посмотрев на них из окна и сказав, - «А вот и сопровождающие лица» - она, прихватив сумку с газетами, как была в халате и тапочках, выскочила во двор и рванула огородами к обрыву. Её заметили:
- Эй, Маркова! Постой! Куда ты?
Не обращая внимания на окрик, Марина всё быстрее приближалась к страшной кромке обрыва, за которой проступала огромная, слегка дрожащая в зное заречная даль. Она ощущала себя птицей, которая сейчас сорвётся с берега и полетит над речкой, лугом, туда, в счастливую страну вечного блаженства.
Но тут внезапно она запнулась о корневище огромного тополя, который не боялся расти у самой кромки обрыва, ударилась как-то боком о землю и стала терять сознание. Ощущалась резкая боль, людские крики и после – плач ребёнка.
«Ребёнок? Откуда здесь ребёнок? Не было никакого ребёнка!», - думалось Марине, совершенно не осознававшей, что это её новорожденный ребёнок. И что в овраг она вовсе не угодила.
Набежала толпа. Кто-то из женщин вызывал по своему мобильнику машину «Скорой помощи».
- Крови, крови-то сколько потеряла!
- А зачем она к обрыву бежала?
- Наверное, от милиции прятаться.
- Зачем?
- Да видно есть за ней какой-то грех.
- А!