На Проза.ру генерируется масса конкурсов. Один из них я благополучно «проспал», либо его «замылили» и он не состоялся вообще. Тем не менее, рассказ готов, и тема его (и конкурса) – Провокация. Выкидывать – жалко, «жаба душит». Все ж таки «корпел». Поэтому и выношу на Ваш суд то, что получилось.
ЧАСТЬ 1
« …что может быть проще Времени?
Да и Время само – всего лишь отрезок
жизни для одних…и для них же – момент ухода…»
« Дальнейшее молчание»…слова одного принца, знавшего об «этих» вещах, ох, как много!
И, приступая к написанию изложения (на заданную тему) я задумался, а что может быть провокативно (по настоящему) в Наше время? Когда все всё видели, если не видели – то слышали. А если не то и не другое – то знают где «скачать»… Проблемка! В голову лезли Пуссирайки и выродившиеся до состояния Задорнова Жирики, но масштаба Азефа мне представилось, не конкретная личность, а…то, что ей рулит. И рулит так прочно, давно и надежно, что провокативней вещи для терзаний (пардон! Дерзаний!) не найти. Имя этой «вещи» - инстинкт. Инстинкт самосохранения. И, многие частные его случаи и проявления.
Например, инстинкт убийства. В стародавние времена, когда человек был хищником среди других хищников, этот инстинкт помогал ему доказывать, кто главный в лесу и должен кушать мамонта. В новосейчашные….Брейвик, возомнивший себя «самым конкретным» арием. Стрельбы в школах и колледжах США – делом становятся страшным. И обыденным. Можно, конечно, всех уродов-убийц записать в шизоиды (а это, наверное, так и есть!) Но, все же, хочется разобраться. Откуда их столько взялось?! Почему?! Эти мрази с рыбьими глазами отбирают жизни ни в чем не повинных? (Ответов, сразу скажу, меньше…меньше, чем фактов). Можно сказать, что это только сейчас, а раньше такого ни-ни - не было…
Но ведь даже до появления человека, как вида, органический мир устроился таким образом, что одно, убивая другое, тем и явило в природе оправданную Необходимость Убийства.
В современном же обществе, казалось бы, такой «Необходимости» не осталось… Но (в плане ненаучной фантастики) представьте себе мир без убийств. Без преступлений. В этом мире отпадет надобность в Правительствах. Разумным основанием и оправданием для существования которых являются убийства и преступления. То есть, сами себя защитить мы не можем, а правительство – может. Поэтому, как говорили древние латиняне: «…ищи кому выгодно».
И в этом случае «защитники» обретают монополию «некоторую»… Объяснить тебе, что дядьку в чалме и бороде на войне убить – это хорошо, полезно и «благословлено» церковью на «врази твоя». А вот если со злости, из-за денег – нельзя… и нарушение морали.
Или, скажем, смертью казнить. Государство убивца может, а ты его, болезного, за то же самое – ни-ни. (Про мораторий в курсе. Также в курсе, что «кого надо» казнят.) Вот и получается некая сфера напряжения. Заповедь «не убий» одна, а стандарты – двойные. А там, где они более чем одинарные – места Закону нет. Верней, даже его исполнению и соблюдению.
«Так, ну и как же совсем без убийств (в плане войны, отстрела преступников)?» - восклицаете вы и я вместе с Вами. Не знаю.
Знаю, скажем, что первой моей игрушкой в детстве был пистолет. И играли мы в «войнушку» самозабвенно, до хрипоты и драки, споря (порой), кто убит, а кто жив.
Постарше, дрался «улица на улицу»… Потом…
Да, Господи, о чем я! Кто ж так у нас не жил…Просто хочется упомянуть могучий клапан, через который сбрасываются «разрушительные энергии» (только все ли…).
Всмотритесь в лицо вашего ребенка. За компьютером, ушедшего в него с головой. Там вражеские «челы» в «стрелялке» перестают быть виртуальным бинарным кодом. О, нет! Они наделяются и чертами характера, и всеми «грехами», за которые можно и должно (!) убить. Это… Это практически – наслаждение убийством.
Вспомните себя, когда по телеку идут новости. Чем больше катастроф и трагедий, тем интересней и увлекательней новости. Людоедские.
Почти «бегом» можно упомянуть адреналиновые развлечения и виды спорта (у всех на слуху спортсмены, убивающие одним ударом).
Охота. Прррекрасный и «законный» клапан… Хотя, дед мне говорил: «Животину убить можно, только если есть нечего. Для еды». А у нас сейчас - чтобы башку сушеную, трофейную на стену. Да и стреляют с оптики, с вертолета и гранатомета. Но увлекательна-а-а!... Аж жуть.
Часть ВТОРАЯ
(заключительная, которая – вместо предисловия)
Вот как вы думаете, в каком году человечество «осенило» насчет телевидения? Можно предположить, что сразу после взрыва атомной бобы, америкосы вскрыли следующий ящик с документацией, вывезенной из неметчины, и сваяли первый зомби-ящик. Так, да не так. Первые опыты велись русским ученым Зварыкиным. Также эти телевизионные опыты велись и в третьем рейхе. До Войны. А курировал их доктор Геббельс, министр пропаганды. А почему он? А потому, что Очень замечательным казалось ему усадить оставшееся после войны человечество перед стеклянными «дверками в мир», и через эти стеклянные дверки доходчиво разъяснить «что такое хорошо, и что такое плохо». Чтобы каждый истинный ариец, в часы свободные от забот по укреплению процветания нерушимого рейха, не забивал себе голову «ненужными» мыслями. А в случае чего, чтоб забивал «нужными». Вот такие «пирожки с котятами»…(Увидел тут в сети фотку – телевизор и человек. Также прилагалась сопроводительная надпись: "Продолжаешь думать, что мыслишь самостоятельно?..." С учетом времени, проводимого в сети и у зомби-ящика, сразу вспомнилось вышеописанное «Кино и немцы»…)
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Как я и говорил раньше – у меня (почти) нет ответов. Просто мне ясно представляется, что дремлющий в нас древний инстинкт убийства – тщательно подогревается и культивируется. Умело. Плохой наследственностью (неандертальцы – предки подсуропили?). Или новоявленными гебельсами (со старыми корнями?). Ведь проще простого какому-нибудь придурку, насмотревшемуся телевизор, настрогать из ящика спичек «бомбу» и назавтра о его «похождениях» раструбят все телеканалы.
Только вот у придурков на вооружении теперь оружие стрелковое, пояса шахидов, грузовики со взрывчаткой… Далеко не спички.
ЭПИЛОГ
О себе
Чтобы не быть голословным (в общих рассуждениях об инстинкте убийства), расскажу о себе. С чего началось мое познание темной стороны своего существа? Пожалуй, с одиночества и боли. Верней, с одиночества, порожденного болью. В шесть лет мне, как и всем дошколятам советского Союза сделали прививку (не помню, как называется, антитуберкулезную). Благое дело (полиомиелит, оспу – прививками извели, например). Но у прививки (той) статистическая погрешность имелась. На 10 тысяч прививок – один переболевал туберкулезом. Либо заболевал бронхиальной астмой. Гарантировано и пожизненно. Медицина давала ответ: «И стоит ли благополучие целого мира – слезы одного ребенка?...» Я и оказался «Этим одним». Согрешившим. (Изощренная жестокость ситуации также заключалась в том, что астму «лечили» полунаркотическими таблетками, содержащими вполне наркотический эфедрин. Кислородными подушками и внутривенными эуфелином, после которого картины Дали, с размягченными и истекающими часами – никогда уже не казались сюрреалистическими. Отнюдь. Голый реализм. Но это (уколы и подушки) – если «скорая» приедет. А «скорая» - она, ох какая нескорая, а медленная… Во всяком случае, в той местности, в какой я появился на свет… У вас, может, по-другому? Так и, дай Бог!)
С той поры прошло с лишним три десятка лет. Болезнь закалила меня (взвесила, измерила и признала – «Годным»! Теперь у меня, как у команданте Гевары – два ингалятора, как два революционных нагана в карманах. (О, это чудо цивилизации – карманный самоспас!) При известной сноровке, чуя наступление удушья еще на подступе, можно было прикончить Его, удушье, метким «выстрелом» ингаляции… А, прикончив, можно было…да хоть, как Геваро – замутить революцию! Хоть где. Благо, главное для революционера – предвиденье, на грани безумия (!), пророческий дар и ясновидение. И звериное чувство опасности, которое (пока не изменит) позволяет руководить и моделировать почти любую ситуацию…)
Почему я так подробно прошелся по медицинским средствам и спел дифирамб Ингалятору? Потому, что у шестилетнего мальчика, в далеком советском прошлом, этого самого Ингалятора не было. И задыхался он самозабвенно, насмерть. Сутки. Двое. Ночью. Утром. Астма текла год за годом. Не Жизнь. Жизнь. (Надо сказать, что ингаляторы в Союзе были. Например, их завозили из дружественной ГДР, из побежденной неметчины. И были они такими дефицитными, как… Как видеокассеты. Видеокассета с какой-нибудь «Греческой смоковницей» стоила 300 ре (две зарплаты). И фигли б стоила! Скока б ни стоила – сладкое слово (забытое) Дефицит – её еще надо было достать. Это могут понять только рожденные в СССР, что вещь, прежде чем купить, надо еще было и достать. Нынешнему поколению бога-рубля, не понять, наверное, общество, в котором деньги (почти) ничего не стоили. Зато с бАльшой буквы Це, ценилось умение «Достать», «Организовать» и стать во главе Дефицита!)
В то утро, мне, наверное, повезло. Я проспал ночь и, прежде чем меня начало душить, успел проснуться. Несмотря на свой малый рост и возраст, я знал, что нельзя «встречать» удушье, лежа пластом. Что если в легких захрипело и захрапело, надо постараться не бояться, поскольку страх ускорит и утяжелит удушье. Также, хрипеть надо потише, потому, что хрип разбудит маму. Она придет из соседней комнаты и будет смотреть невыносимыми, влажными от слез, «оленьими» глазами.
У окна моей комнаты стоял стул. Чтобы я, усевшись на него, мог положить руки на широкий подоконник, чуть склониться вперед, опереться на локти и… Смотреть в окно. Хрипеть. Читать. Ждать, когда полегчает. Или «скорую». (Ах, да. Оговорюсь. В силу вот таких причин, читать я научился рано. И нами с мамой, был изобретен способ «борьбы» с удушьем – «зачитать» его. Погрузиться в чтение настолько, чтобы все, кроме книги, переставало существовать…Удавалось не всегда).В стопке книг на подоконнике покоились: «Квентин Дорвард» Вальтера Скотта, «Том Сойер» Твена, «Белый ягуар – вождь араваков» забыл кого. Прочитанные. То есть, тут моему везению по пробуждению был положен конец. Читать было нечего. Хрип усиливался. А пейзаж за окном был изучен до последней молекулы воздуха. Я ждал. И услышал шаги за спиной. Мама, как я ни «тихарился», проснулась. (Её, вот уже девять лет нет со мной. Но, странное дело. Вот сейчас вспоминаю… Мы, как-то без слов, и очень точно, умели понимать друг друга.) Она подошла и положила передо мной большую книгу. Здоровенный «брикет»! Эмиль Золя. Затем вышла. Для меня (тогда) не существовало интересных и неинтересных книг. Вопрос состоял только в том, насколько глубоко я могу погрузиться в буквы и строчки. Если бы в телефонном справочнике было бы за тыщу страниц и намек на сюжет, я, наверное, прочел бы и его.Я читал Золя. Маленький мальчик над большой книгой. Мир парижских модисток с их мелкими страстями и страстишками… Более неудобоваримого чтива (для моего мальчуганского нутра) я не читал никогда. И, надеюсь, не прочитаю. Я боролся с текстом, как Сизиф, вкатывая его на гору своего понимания.
Меня душило уже «в полный рост». Мама, собравшись и, на прощание, поцеловав меня в макушку, куда-то ушла. Но я, видимо, пройдя «точку невозврата», «зачитав» удушье, «спрятал» себя в книгу. Я, словно выглядывал «Откуда-то». Потеряв чувства. Вывихнув мир наизнанку. Тело мое корчилось над книгой. Я был его владетелем, но не Им. Ощущение радости чистого Разума, вкушающего дозволенную ему пищу. Ощущение это было мгновенным и ослепительным.
Затем, мое зрение, сконцентрированное на чтении, не отвлекаясь от него, переместилось мне за спину. За спиной читающего мальчика…он же! Только много, много взрослей. Старше. Сильней. Этот второй, не испытывал жалости к маленькому. Напротив, он холоден. Как лед. Холоден, силен и равнодушен. И лишь одна эмоция у него показательно человечья. Изумление: «Надо же! Маленький, хилый, корчится, как червяк. А борется! Борется!»
Мальчик почувствовал чужое присутствие за спиной. Ему стало страшно. А страх прогрыз дыру в его «защитной скорлупе» и, вернул его в мир из «изнанки» - на «лицо». Удушье стало нетерпимым, и мальчик просто повис на локтях (Поскольку я пишу эти строки, значит - я не умер.) Мама «пристрелила» Астму, запустившую свои скрюченные пальцы мне в легкие, и выдавившую из них почти весь кислород. Из ГеДеРовского ингалятора. Который, неизвестно, как и где Она добыла, вымолила, выгрызла у судьбы. Я не знаю – как и где. Наверное, в тот День мне просто везло. И в тот же День я, наверное, впервые «увидел» в себе «то», или скорей «того», существования которого в себе я и не предполагал….
* * *
Прошло несколько лет. И мальчик, с огромными глазами в пол-лица (от вечного недосыпа), глубоко запавшими (как потом мне говаривали женщины: «…глаза побитой собаки…») – превратился в угловатого подростка.
Снова приступ. Снова ожидание «скорой». Снова мама обнимает себя руками так, словно из неё готова выбежать она сама, и сразиться со «старушенцией» Астмой. Ожидание длится, я стою у подоконника, вцепившись в него…ногтями. Кое-где краска на нем процарапана до дерева и, цепляться в подоконник удобно. И крепко.
«Все нормально, мама. Все нормально»- долго изготавливаясь, чтобы голос мой звучал естественно, а не как у курящего марафонца, говорю я. (Через десять лет, за день до своей смерти, отец, на мой вопрос: «Как ты?...» ответил, долго изготавливаясь: «Нормально, сынок». Это будет, как завещание. Как наше семейное заклинание. Гораздо позже, после всего, на одной из развеселых пирушек, я случайно услышу веселый рассказ молодой девушки, подвизающейся в медсестрии, как они год лечили одного старика в больнице клистирами и инъекциями диклофенака от болей в спине. А помер незадачливый дидан от рака. Мне не составило большого труда выведать у неё, кто был этот старик… «Все нормально, сынок. Все нормально…» Я считал своего отца непутевым, слабым человеком. За год тяжелой болезни, я не услышал от него ни стона, ни одной жалобы…
Вот и это писание пишется не для «жалобы». Продолжаю. Скрепя сердце.)
«Скорая» все не ехала и не ехала. Но я знал, что выдержу. Откуда? Я уже не был младенцем в зубах волчицы-болезни. Я был слаб и мал. Но я уже умел терпеть. Хоть и до сих пор учусь. И я знал правила игры: «Поддашься панике – будет хуже. Нет сил и, перестаешь бороться? – будет хуже». Пытаешься юморить, или хотя бы сохранить лицо, не исковерканным гримасой корчи и страха? - правильно. Не для себя – потому что. А для того, чтобы мама, хоть на чуть больше поверила, что «все нормально». (Да и на фига оно нам, то «хуже», когда и так – «никак»!)
Мимо окна, наконец, прошествовали два белых халата. Хлопнула входная дверь и… Лечение началось. Да так, что любо-дорого!
В те годы, в годы, когда проклятый коммунизм затрещал по швам, многие воскликнули: «Наконец-то, мы сойдем с ума!» Многие возомнили себя целителями, миссиями, потомственными чебурашками в седьмом колене… Злой «карлушка Жирик», например, представлялся государственным деятелем масштаба Чингисхана. Да так им и остался. Чумак заряжал воду и тюбики. Прогрессивные «уринотерапевты» ежедневно часами вещали о чудодейственной пользе желтой «воды». Охреневшие граждане неумело крестились и тут же исправно, трижды плевались через левое плечо… То есть, и черту кочерга, и тут же - Богу свечка! Вот на одну такую потомственную чебурашку в белом халате я и нарвался. Смотреть фильм ужасов, порой, бывает жутко. А уж попасть в такую фильму… Не пожелаю даже Ей, надо мной измывавшейся.
Увидев перед собой врачиху с заветным чемоданчиком спасительных лекарств, я позволил себе уже не терпеть и, засвистел, и захрипел, и зарычал на все голоса баянами надрывающихся легких. Как челябинский тракторный завод. Или два. Наверное, в силу кислородного голодания, я не вполне четко воспринимал происходящее вокруг себя. Я был усажен на стул (хотя сидя дышать было еще тяжелее). Врачиха уселась напротив меня и начала выполнять волшебные пассы руками, попутно разъясняя мне и матери, что прощупывает мои энергетические меридианы. Что астма, зачастую заболевание психосоматическое и приступ следует снимать…. Вот так, как она это делает. Чемоданчик сиротой прозябал на журнальном столике. Белый, но чуть замызганный, с красным крестом посередине и наклейкой Микки-Мауса в правом верхнем углу. Была раньше такая мода – наклейки от жевательной резинки, кому и куда ни поподя, клеить… Я не понимал, что происходит. Понимал, только, что мне хреновей хренового. А помогать мне никто не собирается. Я посмотрел на мать, и… она закричала: « Да вколите же ему хоть что-нибудь! Его душит уже третий час! Помогите ему!...» На что докторица спокойно и вежливо ответила: «Мамаша, не пугайте ребенка. Выйдите из комнаты. Будете мешать, просто уеду. Посмотрим, как получится у вас…» Мама никуда не вышла. Она застыла за спиной у «медицины», не зная, на что решиться и что делать. Рвать садистку в клочья, или ждать… Между тем, волхование продолжалось. Как бы это описать?...
Представьте, вы нырнули. Минуты две под водой. Легкие разрываются, и вы собираетесь вынырнуть и глотнуть восхитительного, свежего воздуха. Увидеть свет божий вместо темноты и зелени подводья. И вот, когда вы уже собрались, кто-то сверху, ради шутки, встает вам на плечи. Вы извиваетесь, пытаясь стряхнуть того, верхнего. И никак. А ему весело. Ну, правда, весело! Он не видит, как вы там корчитесь. Он знает, когда он вас выпустит. А вы – нет. И его секунда веселья тут – дикая вечная мука, которая теперь навсегда с вами – ТАМ.Говорят, что ожидание смерти, порой, страшней самой смерти. Много вы понимаете… Черная, беспросветная минута отчаяния – после ожидания. Перед полной Неизвестностью. Я отчаялся. Горько и беспросветно. Понимая, что жить мне остается считанные свистящие хрипы вдохов и выдохов, я, чтобы хоть за что-то еще «зацепиться», посмотрел в лицо женщины-врача. До этого, я смотрел на её руки, на маму, на вожделенный чемоданчик и, вот теперь, посмотрел Ей в лицо. Практически, прямо в лицо нелепой и мучительной Смерти. Оно было вдохновенно. Но еще на нем читалась самоуверенность. И безнаказанная жестокость («а-ля – хирург» должен быть жесток, чтобы точно резать). С уважением отношусь к вере. Но страшусь самоуверенности, уверенности людей в себе. Ведь они могут заблуждаться. На лице врачихи волнами перекатывалось самолюбование собственной (якобы) милосердной жестокостью. Я почти чувствовал их липкость и гадостную сладость.
А во мне, стронулись какие-то глубинные пласты, и удушье, и отчаяние – переплавились в чувство добела раскаленного гнева, рвущегося наверх к губам, глазам, пальцам…
Силенки мои были невелики, но привычка что-то сжимать во время приступов, сделала пальцы рук очень сильными. Очень. «Что ж, - подумал я – я дам ей шанс. Сказать я ей ничего не смогу – нечем! Я посмотрю ей в глаза. И если она не поймет, сожму свои пальцы на её горле, и буду давить и сжимать его до тех пор, пока оно не хрустнет. Пока она полностью не насладится тем, чем я – сейчас!» (Клянусь чем угодно, даже если клещами попытались бы оторвать меня от её горла…нет…не вышло бы.)
Это было полное и безоговорочное желание убить. Намерение…. Не знаю, ЧТО Она увидела и прочла в моих глазах. Но через долгие две-три секунды клацнул чемодан, и еще через несколько секунд по моей вене побежало лекарство, снявшее спазм… Когда воздух хлынул в легкие, я зарыдал. Позорно, и в голос, как девчонка. Плакала мать – от облегчения. Плакала докторша, от чего-то своего.
Я же плакал… Мне стало страшно. В своем полудетском нутре я обнаружил что-то такое… Все мои детские ужасы были и жили снаружи. В детстве я боялся бабы Яги и темноты. Даже болезнь была для меня вещь преходящая и пришлая. И вот теперь, я обнаружил темноту внутри себя. Холодную, безжалостную, равнодушную. Гнев был горяч. Да желание убить – хладнокровным. Я даже чуть придвинул ладонь, чтобы дистанция была короче….
Я ревел так, что мне вкатили второй укол, от которого я быстро быстро быстро заснул.
Послесловие
Не хочу, чтобы мои писания воспринимались как страшилки на тему здравоохранения. Тема то была, спешу напомнить, заявлена совершенно другая. Закончив первую часть Импрессии №5, я подумал, что это как-то не честно – обозвать весь мир убийцами, и не привести частного, своего личного примера. Да. И ещё. Хорошие врачи бывают! И об инстинкте милосердия я напишу в следующий раз. А его существование доказывает то, что большинство из Нас – все еще живо!...
Ваш эРВэГэ Махарадзе