Ранним пятничным утром в деревню приехало легковое такси!
Событие, прямо скажем, неординарное. Как будто на деревенскую улицу сел самолёт…
Легковушка, покачиваясь на ухабах, медленно проехала через половину деревни мимо ухоженных домиков и остановилась около покосившейся неприметной избы, скромной старушки, тётки Варвары. Она была трудолюбива и молчалива. Жила себе тихо и одиноко, никого не задевала, в деревенских сварах не участвовала. Каждодневный маршрут: колодец – скотный двор – огород – изба. В хозяйстве три курочки, да овца с двумя ягнятами. В летнюю пору иногда ходила в лес и болото по грибы-ягоды, да чагу на зиму заготовить, или в поле собрать разные травки для целебного чая. Большего и не надо было. А тут, вдруг...
...Из машины неспешно вышел, весь сияющий парадной формой, капитан второго ранга с кортиком свисающим с пояса. Он повёл плечами, разминая затёкшие мышцы. Подошёл к водителю и, картинно перебрав толстую пачку денег, рассчитался с таксистом. Похоже, что очень щедро, потому что водитель стремглав выскочил из кабины, бросился к багажнику, открыл его и попытался вынуть чемодан, но не сумел. Богатырского телосложения офицер, усмехнувшись, подошёл и с некоторым напряжением, но уверенно взял чемодан и, не оглядываясь, пошёл к избе. Только ручка поскрипывала в такт шагам, сильно деформировав стенку чемодана. Было заметно, что там была неимоверная тяжесть. Любопытно, что за щедрым подарком решил осчастливить неожиданный гость на закате жизни пожилую старушку?
Моряк скрылся в сенях и через несколько мгновений раздался вскрик старой Варвары:
«ВАнюшка! Родненький мой!» и послышались сдавленные рыдания…
Через много лет престарелую мать навестил её единственный сын уехавший после войны из родной деревни искать счастья на стороне.
Почти сразу из избы поспешно вышла сама тётка Варя, торопливыми шагами засеменила к дому бригадирки и закричала ей в раскрытое окно:
«Дуся, ты дома?»
Та без промедления выглянула, отодвинув марлевую занавеску:
«Здравствуй, тётя Варя! Поздравляю, видала уже, долгожданный гость пожаловал!»
«Вот я и говорю, уж я сёдни не пойду на ферму-то?»
«Та, конечно! Справятся бабы денёк и без тебя. Встречай сына родного, как следует! Чай, не на долго объявился?»
«Ня знаю. Ящё не говорили. Побягу».
Развернулась и действительно, чуть не бегом, пустилась в обратный путь...
Почти два десятка лет не видела свою кровиночку! Как в конце войны уехал в городское ремесленное училище, так и пропал. Только два поздравления было, да письмо с фотокарточкой. Когда уже морское училище закончил, в новой форме сфотографировался. И всё. Очень занятой был – служба!
После завтрака вдоволь наговорившись, пошли прогуляться по пустующей улочке. Ваня вышел при параде, сверкая надраенными пуговицами, а Варвара Петровна накинула на плечи цветастый платок – подарок сына.
Мама, показывала то на один дом, то на другой и рассказывала, как сложилась судьба хозяев. Подошли к остаткам дома после пожара. Иван только хотел спросить, а мать упредила:
«Надька-то? Жива, здорова! Работает у нас учительницей. Вышла замуж за Валерку, и послал им Бог четверых ребятишек…»
Вдруг через улицу наискосок бросился к ним небольшой мужичок в серых застиранных штанах, с загорелым голым торсом:
«Ванька! Друг!»
И раскрыл руки для объятий.
Но Иван уклонился и, поймав руку школьного приятеля, крепко пожал её, даже, пожалуй, слишком крепко. И улыбаясь одним лицом, без участия глаз, сказал:
«Здравствуй, Геннадий! Как у тебя дела-а-а?»
Генка, было, стушевался. Не ожидал он такой прохладной встречи через много лет, но быстро собрался и ответил:
«Да так! Всё хорошо! Жаль спешу, а то поболтал бы я с тобой…» и торопливо пошёл по улице прочь, задумчиво глядя в землю.
Мама почувствовала себя неловко и замолчала. Вспомнила все сыновние с Генкой детские проказы. Ведь были друзьями – «Не разлей вода!» Генка выучился на агронома и вернулся в родной колхоз. А недавно получил повышение, и будет работать теперь в районной управе главным агрономом. Сейчас в отпуске, помогает матери. Работает на её трудодни.
Не доходя два дома до края деревни, навстречу вышла стройная молодая женщина, с двумя толстыми русыми косами, держа за руки двойняшек-девчонок. И хоть проскочил на её лице удивлённый интерес, она виду не подала и, не собираясь останавливаться, степенно двинулась вдоль улицы.
Сразу узнал Иван свою Надежду, за которой обещал приехать, как только встанет на ноги.
Русская Красавица, да и только!
«Здравствуй, Надя!» начал, было Иван, поравнявшись.
«Здравствуй, здравствуй, коли не шутишь?» усмехнулась очаровательная землячка лукавым прищуром.
«Не узнала что ли?»
«Как же? Узна-а-ала!»
«И вот! Я приехал!»
«А не рано ли? Лет через тридцать было б в самый раз!»
Разговор, явно не клеился. Дочурки, две копии мамы, не обращая внимания на незнакомого дядьку, тянули её дальше, вдоль улицы. Она не очень-то и сопротивлялась. На прощание Надя пояснила, показывая на девчонок:
«Вера с первенцем приехала, вот и торопятся посмотреть ляльку. Идём в гости!
Ну, счастливо тебе! Моряк!» и опять улыбнулась своей грустно-загадочной улыбкой.
Настроение Ивана совсем испортилось. Не получилось восторженного восхищения земляков, которого он так ожидал. Они с матерью вышли за околицу.
Баба Варя робко предложила сыну, указав на стёжку через поле в сторону рощи, за которой находилось кладбище:
«Пойдём к отцу сходим. Нонече, в ноябре, будет пятнадцать лет, как схоронили.»
Иван нахмурился и сказал:
«Нет! Не сейчас. Очень жарко! Пойду в Сосенке искупаюсь».
И, оставив мать, пошёл напрямик вдоль гумна. Не обратил внимания, как пригорюнилась старая Варвара.
Медленно пошла она по деревне обратно к дому, вспоминая, как приехал с войны весь израненный муженёк. Как медленно угасал, борясь со своими недугами. Как перед кончиной чуть не каждый день спрашивал, нет ли весточки от сына, которого видел в последний раз, отправляясь на фронт. Так и закрылись его глаза, не увидев своего единственного любимца.
И вот, приехал красавец-мужчина – богатырь!
Иван в сумрачном настроении шёл по тропке, промятой в высокой траве к тому месту, где испокон веку ребятишки перегораживали родниковую речку и образовывалось озерко приличных размеров с кристально чистой водой местами глубиной чуть больше метра. Для всей деревенской ребятни и дачников это было единственное и поэтому любимое место купания. Когда не было девчонок, мальчишки купались голышом, чтобы не бегать потом в мокрых трусах.
Так было и сейчас. Увидев приближающегося моряка, все пацаны выскочили из воды и поспешно напялили на себя трусы. А то некрасиво сверкать срамом перед морским офицером.
Иван подошёл к ребятам. Все наперебой поздоровались и во все глаза смотрели на его форму. Он неторопливо разделся, бережно сложил мундир на траве и предстал перед мальчишками во всей красе, поигрывая мышцами. Те любовались в полном молчании. Дачник из Ленинграда Вовка-Дылда, прозванный так за долговязый рост, восторженно изрёк:
«Аполлон Бельведерский!»
Иван довольно улыбнулся. Ему понравилось такое сравнение. С этого момента в разговорах по всей деревне его иначе никто и не называл.
Аполлон, разогреваясь телом и просыхая от пота, попрыгал, побегал, высоко поднимая колени, сделал несколько энергичных упражнений, походил на руках, чем завоевал полное восхищение всех мальчишек. Затем с разбегу бросился в обжигающую родниковую воду. Проплыл сажёнками несколько раз из конца в конец. Понырял вдоволь, шумно фыркая и крякая, вышел на берег и, в удовольствии, растянулся на мягком лугу.
Мальчишки побрязгались за компанию и окружив гостя, тоже последовали его примеру. Завязался заинтересованный разговор.
Моряк рассказывал о дальних походах, интересных случаях в службе, расписывал штормы и яркие восходы, да закаты в открытом море. Все мальчишки благоговейно подержали в руках кортик. Поинтересовались планами отпускника. Он бесхитростно рассказал, что отпуск у него длинный, больше двух месяцев. Накопилось за долгие походы, так что планирует порыбачить, заготовить грибов и дождаться охотничьего сезона. Да просто хочется погулять там, где когда-то бегал несмышлёным мальцем и откровенно побездельничать…
Глянув на солнышко, прикинул, что настало время обеда. Ловко оделся и, солидно, не торопясь, пошёл к гумну родного дома. Мама-то, наверно, уже заждалась, сына накормить.
После сытного обеда разморило, и отпускник со вкусом расположился на сеновале. Аромат свежего сена навевал приятные воспоминания детства. Сон, плавно подкравшись, захватил в плен до самого вечера.
Проснулся Иван от громкого разговора мужиков с матерью. После работы они пришли пообщаться с земляком, но мама оберегала его покой - утомился дитятко...
Цветущий мужчина бодро поднялся и, надев к тренировочным штанам одну тельняшку, вышел на улицу. Подошедшие мужики радостно загомонили. Собралось около двух десятков человек. Знакомых ему лиц почти не было. Однако в чертах некоторых «стариков», проглядывало нечто родное, и бывший мальчишка с трудом начал узнавать своих сверстников, с кем пришлось работать в колхозе в военное время.
Огорчился, когда среди толпы не увидел своего Генку. Но общая заинтересованная встреча с земляками смягчила эту возникшую грусть.
«Да! Нелёгкая у них жизнь!», – подумалось Ивану, вглядываясь в глубокие борозды морщин дочерна загорелых лиц.
Он подошёл к каждому, крепко пожал руку и все расположились на завалинке и лавке перед избой.
Разговор, однако, не получался. На большинство мужицких вопросов он многозначительно отвечал:
«Военная тайна!»
А хвастливые рассказы о его личных околослужебных приключениях не очень-то их интересовали. Мужики оказались серьёзными. Воспоминания о почившем отце почему-то не поддерживал сам Иван, постоянно уклоняясь на другие темы. Отсутствие должного внимания к своему предку вызвало неодобрительное удивление односельчан.
Фронтовики надеялись, что встреча будет обозначена не только сухими разговорами, но к столу их никто не приглашал. Мама готовая проявить традиционное гостеприимство к своим соседям, почему-то получила от сына отказной жест. Когда часть людей уже разошлась, Иван, как будто вспомнив, пригласил оставшихся на праздничный обед в воскресение и всё. Слегка разочаровавшись, мужики пошли по домам.
Следующим утром около полудня, Аполлон проснулся и вышел на улицу одетый в атласные боксёрские трусы с красными лампасами и спортивной пробежкой двинулся умываться на речку.
Бежал он красиво! Мускулы играли, обозначая объёмный рельеф. Вдоволь наполоскавшись в родниковой воде и растёршись махровым полотенцем, зарумянившийся как поросёночек, так же картинно вернулся к избе. Там он вышел на крыльцо с двумя двухпудовыми гирями и стал, красуясь, легко жонглировать ими, как будто они были из картона. Ребятишки, что гуляли поодаль, подбежали ближе, окружили красавца и, затаив дыхание, любовались им…
По улице от колодца с полными вёдрами воды на коромысле, шла хромая бабка Маша. Она слыла прямолинейным характером. Могла врезать правду-матку прямо в глаза, невзирая на лица. В молодости за богатую, ярко-рыжую косу и шустрый, весёлый характер ей дали прозвище – Лиса, а заглазно «величали» Шкандыбалкой за её хромоту, которую она получила на лесоповале в войну. Нога срослась неправильно.
Иван, когда она поравнялась с крыльцом, культурно поздоровался с ней, а она насмешливо ответила:
«Здравствуй, здравствуй Уполон Ведерский!»
Ему это не понравилось. Он сделал начальственное лицо с пронзительным взглядом, которого, видимо, боятся все его подчинённые и строго, с расстановкой сказал:
«Я – делаю – зарядку!»
И тут бабе Маше, как короткая шлея под хвост кобыле попала. Её понесло, и она выдала ему на всю катушку:
«Какая зарядка? На часах уже полдень небось!
Матка дорогому сыночку баню топит, воду с речки таскает, корячится, а он железяками тут играется!
Зарядка!!!
Наносил бы сам себе воду, вот тебе и зарядка!
Разул бы зенки-то бесстыжие! Разруха кругом избы... Крыша прохудилась...
Забор того гляди упадёт!
Дрова не пилены, не колоты, а он урабо-о-отался!
Появился через двадцать лет и отдыха-а-а-ет!...
Лодырь ты бестолковый! Вот, ты кто!»
Большой начальник, каким он себя мнил, вдруг превратился в растерянного мальчишку, которого за какую-то глупость отчитала строгая учительница. А он стоял, виновато потупясь, и молчал, опустив руки.
Из оцепенения его вывел звонкий, мальчишеский смех. Он оглянулся и торопливо ушёл в сени, захлопнув дверь, оставив гири у крыльца.
Разгорячённая бабка Маша пошла дальше по улице, покрикивая через плечо в том же духе «...бездельник!», «...лоботряс!», «...баламут!».
Мальчишки понесли эту новость по деревне.
Отпускник больше не появился на людях, а в ночи, пробравшись задами огородов на большак, по-тихому уехал.
Навсегда!
Отпуск закончился!
Эпилог.
Односельчане избегали в разговорах вспоминать Аполлона, чтобы не надрывать душу бабы Вари, которую уважали. Она всегда была скромной, трудолюбивой женщиной, но после визита отпускника-сына совсем не казала глаз на люди, вся сникла, почернела лицом. Ходила, не поднимая голову. Совестно!
Вместе с ней вся деревня чувствовала молчаливый стыд за земляка, который был до недавнего времени предметом общей гордости всех сельчан. Не оправдал!
Только гири ещё пару недель нелепым подарком стояли у крыльца родительского дома, пока тётка Дуся-бригадирка не распорядилась мальчишкам оттащить их на сеноставные весы, чтобы не торчали бельмом на глазу.
Варвара Петровна так и не оправилась, а тихо зачахла.
Яркой, Золотой осенью её всей деревней похоронили рядом с мужем, куда сынок так и не появился, и даже не поклонился холодным ногам матери...