Глава четвёртая.
Пусть будет тёплою стена, и мягкою скамейка,
Дверям закрытым грош цена, замку цена копейка.
Булат Окуджава
Итак, с грохотом упала ступенька, и лейтенант, вскинув на плечо рюкзак Николая Ивановича, первым ступил, как провалился, в темноту. Ящик Просфоров не доверил ему и потащил сам, несмотря на явную несоизмеримость своих сил с весом сего ящика. Они спустились с насыпи и двинулись по тропке вдоль неё на свет чуть мерцавшего впереди фонаря.
Поезд со всеми его жилыми запахами и занавесками на окнах, пропал, растаяв в ночи, лишь шумел негромко лес, пыхтел под тяжестью груза Николай Иванович, да бился о стекло далёкого фонаря нетопырь. Так они шли между небом и землёй под чёрными елями, когда вдруг…
Вдруг в небе над их головами зашумело, заклекотало, и воздушная волна от взмаха крыл гигантской птицы коснулась их лиц. «Что это»?- Серёга от изумления застыл на месте, пытаясь разглядеть промчавшееся над ними во мраке существо: «Николай Иванович, что это»? «Я бы сказал»,- отвечал тот: «Хотя это и невероятно, но, по моему впечатлению, над нами промчался птеродактиль или иной летающий реликт»…
«Вы недалеки от истины, Николай Иванович»,- раздался во тьме спокойный мужской голос: «Это Феникс, древняя птица». «Но позвольте, Феникс существо нереальное. Это же из области мифологии, сказки, в конце концов. Да и вообще, откуда вы меня знаете»? «Сказка это или нет, но здесь вы и не такое увидите, а узнать вас даже в темноте мне не составляет никакого труда. Сапонин моя фамилия, Семён Лукич, или вы за давностию лет Курылёвские болота забыли»? «Верно ведь, Семён»,- ошалело пробормотал Просфоров, протягивая руку невидимому в пучине темноты собеседнику. Тот правой рукой пожал протянутую руку, левой, в тот же миг, вырывая из окружающей их непроглядной тьмы клок, обнажив прямоугольник света, оказавшийся при ближайшем рассмотрении дверным проёмом станционной постройки.
«Заходите, располагайтесь». При свете Семён Лукич Сапонин оказался по всем статям мужчиной суровым. Росточка небольшого, жилистый, что твой Чапай, он пристально рассматривал вошедших, но вовсе не так, как глядит следователь на пойманного похитителя чужих кроликов, а так, как смотрит на старинные хронометры часовщик, надеясь мгновенно познать тонкости работы таинственных механизмов, и неотвязно казалось, что фамилии его должен соответствовать паровоз, пулемёт или, на худой конец, дамский пистолет конструкции Сапонина. Гегемон, короче говоря, собственной персоной. Просфоров же, напротив, был из того слоя недостреленных большевиками старых русских, которые за семьдесят лет обитания под общим штопанным красным одеялом растеряли пенсне, чеховские бородки и округлость речи, но не истратили уклада своего неторного жизненного пути, где, если даже судьба их и возносила, выходило по слову хирурга Пирогова из одноименного фильма - «я вам не превосходительство, я просто Николай Иванович».
«Семён Лукич, здесь-то вы, какими судьбами оказались»?- спрашивал Просфоров, протискиваясь в дверь со своим ящиком. «Всему свой срок, Николай Иванович»,- отвечал тот, выставляя на стол поспевший чайник, и не Бог весть какие местные деликатесы, сушки и банку коварно утопленной в томате кильки. Лейтенанту, вошедшему вслед за Просфоровым, он также подтолкнул табуретку, сунул в руки алюминиевую кружку с чаем. Более он на Сергея внимания не обращал, поскольку между ним, хозяином то есть, и Николаем Ивановичем разговор безо всякой раскачки полился плавный и степенный. Сопровождался разговор этот питиём чая, с чувством, толком, расстановкой, не отвлекаясь на закуску, с полным сосредоточением на древнем темно-красном напитке.
Напиток этот в допрежние времена пивал ещё сам царь Соломон с царицею Савской, сидючи у самовара на веранде путевого дворца меж тучных пастбищ древней Иудеи. Пил, утираясь расшитым полотенцем, чай же переполнял его душу блаженством и спокойствием, а уста мудрыми словесами, оставляя рассудок трезвым, душу же склоняя к деланию добра и свершению подвигов.
Подобно древнему царю пили они чай и отогревались душой. Семён неспешно вёл свой рассказ о том, как жил он с той поры, как расстались они с Просфоровым в 15м квадрате болота Курылевский Мох у сгоревшего немецкого бронетранспортёра.
«Короче говоря, носило меня по всей стране, как листок осенний»,- говорил он, прихлёбывая чай с блюдца: «На месте не сидел, от работы не прятался, зарабатывал хорошо и на хорошем счету был, однако вышло так, что хоть жалеть о том, али нет, но ничего ко мне в этой жизни не пристало, ни денег, ни бабы, ни дома. Всё по общагам обретался, всё думал жизнь ещё впереди и счастье тоже. И вот, просыпаюсь я однажды на узловой станции в комнате для транзитных пассажиров, смотрю на себя в зеркало, а я ж весь седой. Старость-то вот она, подпирает, на пороге стоит, а в жизни я не добился ни черта и живу как пассажир транзитный. Чую, надо, где-то зацепляться.
Сказано - сделано, прижился я у Вали, в ОРСе продавщицей работает. Греха не скажу, неплохая баба. Домок ей поправил, коровку завели, поросят. Всё, думаю, жизнь налаживается, но тут законный её муж из заключения является, морда во, поговорили мы с ним»,- тут Семён, завернув узловатым пальцем верхнюю губу, показал с кривою усмешкой явную нехватку в строю жёлтых от табака зубов: «Да, поговорили мы с ним. Парень оказался выдержанный, спокойный, другой бы может, меня и насовсем бы убил, так что пришлось мне другую квартиру искать. Ну, а с моею трудовой книжкой, по которой географию страны изучать можно, путь мне один остался - в эти дебри. Место тихое, и ни за что не отвечаешь, остановочный пункт да переезд, за почтой к поезду выйди, а через переезд за три моих здесь года один солдатский трактор и ездит и то раз в год по обещанию. Санаторий. Однако со здешними жителями можно в самый раз рассудком тронуться»…
Семён замолчал, а лейтенант, поняв, что на этом месте рассказ можно прервать, не рискуя обидеть ни одного из собеседников, спросил: «Послушайте, Семён Лукич, расскажите мне, как добраться до военного городка». «Какого городка»?- не понял Семён. «До строительной части». «Ах, вот ты о чём. Да какой там городок. Стоит казарма в болоте, мохом заросла. Ты туда сейчас не попадёшь. Это же вёрст пять по островам до камня, потом, знать нужно, где свернуть, версты три болотом, а после по чернолесью ещё столько же - никак не попадёшь. Спи здесь, а с утра кто-нибудь из солдат за почтой будет непременно, так и проводят». «Нет. Мне с вами чаи гонять тут некогда, мне сегодня в роту попасть нужно. Говорите, оттуда трактор к вам ездит, так я по следу дойду». «След и верно есть, но только до камня, а дальше все следы таинственным образом теряются»,- отвечал Сапонин. «Да что вы ерунду то городите»!- взвился лейтенант: «Спрашиваю вас как человека, а вы мне - «таинственным образом»! Мальчика нашли, лапшу на уши вешать»!
Положившись на нарисованную ему в штабе примерную схему прилегающих к объекту болот, Сергей направился к двери, но, уже открыв её было, обернулся и спросил: «Николай Иванович, вы со мной»? «Нет, нет, я лучше утречком с оказией, куда мне ночью с такими тяжестями. Да и вам искренне не советую, Сергей Петрович. Ну, а коли собрались, давайте я хоть вам свой фонарик дам». Он вывалил на пол из необъятного рюкзака содержимое и, порывшись, вручил Сергею небольшой фонарик. Поблагодарив Просфорова и бросив строгий, как учили, бескомпромиссный ко всякой гражданской шушере, взгляд на развалившегося во весь лежак Сапонина, лейтенант вышел на крыльцо и достал папиросы.
Ухо его уловило за дверью звуки продолжившегося разговора, и, хотя подслушивать чужую беседу для него было недопустимо по моральным соображениям, несколько фраз он услышал, пока прикуривал и шарил в темноте лучом фонарика в поисках дороги. «Не стоило отпускать его в ночь»,- говорил Просфоров. «Может, и не стоило, но ушёл уже, чего поделаешь». «Ладно, Бог с ним, не ребёнок…
Но ты, Семён, обещал рассказать, что за птичка летала над нами». «Птичка»?- усмехнулся Семён: «Хорошо, расскажу. Смерти птичка твоя ищет. Феникс её название. Ей раз в четыреста лет нужно огненную купель пройти, чтобы снова жить. Так вот, четыреста лет её жизни как раз вышли. Это я от знающих людей слышал. Беда в том, что огонь должен не от войны быть, не от химии какой, и даже не от спички, а, как издревле повелось, пожар лесной от молоньи небесной, так что ищет она спокойного места. Только где его теперь найдёшь, в нашей-то глуши и то беспокойно. Твоего лейтенанта воины с техникой лазят, шумят. Да ты за него не бойся, за лейтенанта своего, побродит чуток с приходи, в галифе со страха наложит»…
Дальше слушать Серёга не стал, плюнул, затоптал окурок и пошёл по хорошо наезженной тракторной колее, ходко пошёл, только замелькали отсветы фонарика на древесных стволах.