Он был бледен, но мне казалось,
Что комната осветилась
Не факелом, а его ликом.
Проходя, он взглянул на меня
И, сказав,я тебя видел где-то,
Приятель, удалился…
И то же неземное лицо, лицо колдуна,
Глядело незакрытыми глазами.
А я стоял, ничего не видя, и не слыша,
Как слезы, забытые с детства,
Текли по щекам…
Кузмин Отрывки
Александрийские песни
Из вагонной радиоточки сквозь гудение старого динамика льется тихая еврейская мелодия. Библейской печалью звуки сжимают сердце, туманят взор, нечаянная слезина, - пацаны - сентиментальный народ. Но, это - хорошая печаль. На верхней полке вагона можно полностью укрыться, будто, и нет тебя. Забыться, утонуть в печальной вибрации, которая, кажется, исходит из собственного сердца.
Суетливыми тараканами снуют по проходу вагона пассажиры, занятые своими
гастрономическими пристрастиями. В каком-то плацкарте дербанят жареную куру, и прежде, чем исчезнуть в упитанных организмах, на прощанье, она источает по всему горячему воздуху вагона тошнотворный сладковатый дух.
За окном сменяются буро-зелёные пейзажи, настоящее же смотрение направлено внутрь, где сжимая сердце, заунывно плачет скрипка.
Видимо, я задремал. Перед глазами появились лица. Они провожали, преследовали, что-то просили, а фоном,- безбрежная синь с единственным светлым мазком на уровне горизонта...
2.
Слепящие серые волны взрывают берег шквалом брызг, кипящая пена пшикает и шипит у самой эстакады пляжа, ограждающей железную дорогу. Еще вчера пляж был огромным и таким гостеприимным, под ласковым сентябрьским солнцем 2002 года. Сегодня, лишь узкая полоска суши виднеется возле самой эстакады в перерывах между нервными накатами. Волны, спокойные вдалеке, набирают всю свою сумасшедшую силу у самого берега, вздымаются гребнями, заслоняя горизонт, и разом взрываются, обрушивая шквал воды и камней. Людей почти не было, а те, что были, с опаской поглядывали издалека.
- Здорово как! Чудо! - стараясь перекричать грохот волн, с придыханием произнес Палька.
- Айда купаться! Давай! Красотища -то какая!
Его глаза горели бесовским огнем, как у ненормального, да и какой нормальный человек отважится в шторм лезть в волны. Словно демон искуситель, уже с мягко просящей интонацией звал он меня, подталкивая в плече, к ослепительному водопаду
брызг. И я, словно заразился его безумием. Мы быстро стащили с себя уже успевшую промокнуть одежду. К пирсу не пошли, это уж точно выглядело бы преднамеренным самоубийством, - волны проглатывали пирс как малый камень, взмывая вверх.
Мы сделали несколько шагов вперед, и первая же волна, которая, казалось, не доберется и до наших ног, окатила нас брызгами и пеной выше головы.
- Ныряй за мной! В кайф! Не ссы! – прокричал мне Палька.
Я медлил, успел увидеть его словно взлетевшую над набегающей волной
стройную фигурку, смуглой птицей пронзившую перекатывающийся водяной вал, который уже через несколько секунд вдребезги разбился у самого берега. Лишь на мгновение темной точкой показалась над водой бесстрашная Палькина голова, а бурлящий поток, увлекший его, взорвался на берегу, выплюнув Пальку вверх тормашками в снопе брызг и камней, достаточно мягко доставив к самой эстакаде пляжа. Палик подымался и падал, улыбаясь при этом так, как это может делать только сильно нашкодивший ребенок (или
безумная лошадь)), чью душу тем не менее переполняет счастье.
Дождавшись следующего наката, я оттолкнулся, на секунду ощутив, как внутри все провалилось, и в следующее мгновение стал частичкой мощного живого организма, неумолимо завертевшего меня в адской машине бешеного водоворота и вместе с камнями выплюнувшего на берег, летящим, казалось, во все стороны одновременно. Попробовал встать, - не получилось, - поток сбил меня с ног и потащил назад. Следующая же волна дала хорошего пинка сзади, разлетевшись в брызги и шипящую пену далеко впереди. Сделав несколько гребков, я вновь попытался достичь берега и быстро выползти, барахтаясь, словно пьяный краб по перекату камешков. Ощущения были жуткими. Я не мог отдышаться, видимо, адреналин уже лился чуть ли не из ушей, а пританцовывающий невдалеке Палька, словно безумец, шел ко мне в волны и хохотал во весь голос, и голос его тонул в рокоте волн.
Шторм зарядил нас бешеной энергией, а может, мы такими и были уже от присутствия друг друга, обретя всю полноту жизни, и наше состояние только усиливалось со штормом в едином резонансном хронотопе. Мы, словно дополняли друг друга так долго недостающим, помогая обрести полную силу. С дикими криками мы цеплялись друг за друга, валились с ног, помогая подняться, ликуя прыгали в вертящиеся у самого берега волны, словно отражающие все то, что творилось у нас внутри.
Вертящиеся в волнах камешки в один момент наполняли наши плавочки, мы же, лишь по привычке, старались не дать волнам сорвать с нас эти яркие на смуглых телах треугольнички материи. Сама природа избрала нас, сделав своим совершенством – едиными, целостными лишь на краткий миг, а может, и навсегда. Радость целого уже жила в наших душах, лишь внешне разделенных на две половинки.
Смеяться больше не было сил. Сквозь адский водоворот мы карабкались на берег на всех четырех, цепляя и отталкивая друг друга. Палька чуть не стянул с меня отяжелевшие от набившихся камешков плавки, а его чуть раскосые глаза, да просто воспылали. Казалось, дьявольским огнем сейчас их зажгла сама стихия.
Волны усилились. Погода стала по-настоящему штормовой. Небо постепенно затянули тучи. Естественно, что на море не осталось ни единого человека, кроме «двух сумасшедших акробатов», решивших еще и купаться. Буря же, словно вошла в наши верткие тела, наполнив неукротимой энергией. На самом же деле, она проснулась в нас, сохранив гармонию бушующей вокруг воды.
В очередной раз, тяжело дыша, я выбрался на берег. Ноги уже не держали, потому, что внутри жил ритм волн. Вытряхнув камешки, я подтянул плавочки несколько выше, чем следовало бы, и стоявший в двух шагах впереди меня Палька просто взвыл, уже не в силах смеяться, и со стоном рухнул на спину. Я сделал шаг к нему, а он, поймав меня за ногу, заставив упасть прямо на него. Но вместо ожидаемой потасовки, я почувствовал, как нежно обхватили меня его сильные руки, позволив
ощутить опору. Лицо Опала стало серьезным. Мы молчали. И только тяжело дышали, всей кожей чувствуя дыхание друг друга. А еще, я почувствовал, как Палька возбужден, ведь мокрые плавки никак не могли скрыть его состояние, да и мое, уже через минуту. Палик прикоснулся ко мне щекой и крепко-крепко сжал в своих объятиях. Его глаза, казалось, сияли сами по себе, черные же зрачки стали, ну, просто огромными. Он смотрел мне прямо в глаза и вызывающе поерзал. Затем приблизился и мягко поцеловал меня в краешки губ, вновь нагло заглянув в самые зрачки.
- Я люблю тебя! – сказал он негромко, чуть задержав дыхание. -Люблю! Люблю! Ты слышишь?! – уже кричал он чуть ли не в самое мое ухо, стараясь перекричать рокот волн. Ты мой! – произнес он, тоном уверенного в своей правоте ребенка.
Палька обхватил меня под плечи, а его ладони бережно держали мою голову. Большие пальцы его ладоней чуть касались моих щек, другие же, мягко двигались вдоль лица: волосы, губы, виски, глаза, снова губы. Палькины ноги, точно удавы, оплетали меня по бокам. На этот раз, наш поцелуй длился бесконечно. Мне не хотелось выпускать Палькин обалденный язык, я визжал и стонал не разжимая губ. При этом мы катались по шипящим в морской пене камушкам, замирая то на одном, то на другом месте.
Внезапно, сильная волна захлестнула нас с головой, заставив через минуту разнять объятия, ища опору над водой, словно хотела сказать: мальчики, - вы здесь не одни, море вот тоже, бьется... Вынырнув, мы судорожно глотнули воздуха.
- Я хочу тебя! – прокричал Палька, недовольный тем, что нам пришлось разъединиться. – Ты слышишь!? Хочу-у-У! – Крикнул он еще раз, словно истеричный ребенок.
Когда мы, наконец, отползли на безопасное расстояние, Палька аккуратно стянул с меня стеснявшие плавочки и бережно обхватил ладошками напрягшуюся макушку моей страсти. Едва касаясь, бережно перебирал пальчиками, я же, в голос выл от остроты ощущений, взяв в руки Палькину красоту. Некоторое время мы так и сидели лицом друг к другу, поджав колени.
- Хочу! Сволочь! Сколько можно надо мной издеваться, - услышал я сердито-шутливую угрозу, - Я ведь живой человек, не утопленник, пока, и вообще, - сейчас как
заору!
- Чего орать то будешь?! – шутливо спросил я.
- Все равно, чего. Не насилуют! Не насилуют! - прокричал он через мгновение, и повалившись на спины мы заржали, - просто задохнулись от смеха. – АааааА! – Снова заорал Палька, пока мой новый поцелуй не унял крикуна.
Его кулачки схватили мой член и направили туда, куда ему так хотелось. В какой-то момент мы упали на бок, затем продолжили, лежа на прогнувшихся спинах, головами в разные стороны. То и дело я становился на колени, и не выходя, дотягивался, чтобы слизать капельку с самого верха напряженной Палькиной макушки. Я повернулся на 90 градусов, и теперь уже мы изображали эротические часы, стрелки которых показывали 15 минут. В какой-то миг Палька наверху дернулся всем телом.
- Аааааааааах! – заорал он, и мои ладони оросила его долгожданная «пена», словно извержение, вырвавшееся наружу – отголосок неимоверной бури, разыгравшейся внутри. Я навис над Паликом, и он буквально в два прикосновения заставил и меня влить свой крик в рокот волн, крепко схватив при этом…
- Ты чего орал, сумашедший?! – игриво спросил он меня. Звал что ли кого?! Меня тебе мало?! Так я сейчас!
И он обнял меня, вернее обвил, покрывая всего нежными поцелуями. Я целовал его руки, и мы замерли в объятиях, словно силы наконец таки покинули нас, будто весь их напор служил лишь одному стремлению соединить нас вместе. Будто два влюбленных трупа, проживших всю жизнь вместе и сдохших одновременно, являли мы интересное зрелище для пассажиров пробежавшей мимо электрички.
- Пусть смотрят! Пусть радуются за нас! Пусть живут так же счастливо, как мы сейчас!
Ну никак нам не хотелось разлипаться, ну просто никакой возможности не было даже просто пошевелиться. Хотелось лишь сильнее вжаться в друг дружку, проникнуть в самое сокровенное, в затаенные уголочки, чтобы, осветив, и в них проникла та благодать, которая была сегодня дарована нам; сделала нас едиными, сильными, родными, соучастниками чуда единения, единения с Богом, одарившим нас своей Любовью, Защитой и Мудростью, избрав нас. Даже волны, будто приутихли, уменьшив свой сокрушительный напор, восхищаясь нами!
Но как бы нам этого не хотелось, пришлось снова стать «двоими». Палька сделал несколько шагов к притихшему морю. Я последовал за ним, чтобы помочь ему удержаться на ногах, «потереть спинку» и что-нибудь еще, а заодно сравнить вкус шоколадного загара и белого треугольничка. На берег меня вытаскивал уже Палька, наверное, он бы меня нес на руках, если бы я не упирался, боясь его нагрузить. Я достал из пакета сухую спортивную кофту, набросил на плечи, и обхватив Палика, укутал и его. В такой позе мелкими шажками мы и пришли в наше жилище, когда уже совсем стемнело. На юге ведь быстро темнеет.
Фонарь за окном резанул светом прямо в глаза, заставив зажмуриться, а может, и проснуться. Открыв глаза, я выпустил из крепких объятий вагонную полку…
На этом, мой проницательный читатель, позвольте подвести вас к началу той, многое объясняющей поездки, концовку которой, сквозь яркие грезы я только что поведал. И вновь поезд, вновь наш «убыточный» монополист доставил мое тело (и душу!) в «край магнолий». Что же на этот раз ждет меня на юге, думал я, выходя из вагона, полной грудью вдыхая утренний холодный воздух. Солнце еще не взошло, но на вокзале даже в этот ранний час было много народу. Возле входа к приезжим в конце сезона подходили «гостеприимные хозяюшки» в поисках постояльцев, чтобы еще хоть
ненадолго продлить «рабочий сезон» своих помещений.
- Эй! МАлАдой, нЭженатый! Комнатка есть у моря, как раз для тебя. И удобства. Рядом живут! – услышал я голос грудастой хозяйки в цветастом сарафане, приглашающей меня в свое жилище.
- Можно и без удобств, - улыбнулся я ей и поспешил отойти в сторону. Не хотелось сразу по приезду решать какие-то дела, да и, не вверилось мне еще, что я все-таки приехал в благодатный край моря, солнца и пальм. И чтобы снять дорожный сплин, поверить в сказку, для начала нужно было занырнуть в Море. Я отошел к дальней скамейке, поставил сумку и осмотрелся.
Не спеша, как бы «между прочим», с нагловатой уверенностью, ко мне подходил высокий, коротко стриженый, стильно одетый парень в темных очках. Был он в кремовых джинсах и белой футболке, лицо же и руки были, ну просто, бронзовыми от южного солнца.
- Не нужна ему ни квартирка, ни комнатка, ни сарай, ни гараж, ни курятник, - поспешил он сообщить другой, тоже грудастой, которая решительно продвигалась в мою сторону, я и рот не успел раскрыть.
- А со мной, пойдешь? На квартирку? - с вызовом спросил он, подойдя чуть ли не вплотную, не вынимая рук из карманов своих кремовых джинсиков. Непонятное волнение охватило меня. Бешено забилось сердце, казалось, что оно стучит в самом горле.
- И, далеко, с тобой? - с таким же вызовом отвечал я, смерив его наглым взглядом.
Люди были лишь одной из частичек, встречающего меня поистине гостеприимного и благодатного места. Хотелось уединиться, чтобы никто не мешал любоваться лазурным небом, насытить взор и сердце красками цветов, полной грудью ощутить их пьянящий аромат в свежем утреннем воздухе. Но вокзал включает в себя не только местный колорит, он также сполна окрашен оттенками всех тех мест, откуда прибывают люди, особенно, сошедшие с недавно прибывшего поезда.
Приблизившийся парень медлил, не спеша, за дужку он снял свои розовые очки, взглянув, как бы, поверх меня. Эти глаза!.. Пронзительный взгляд темно-палевых глаз я узнал бы из тысячи! Сейчас эти глаза смеялись, хоть парень и старался держаться серьёзно и невозмутимо.
- Па..? – удивленно вопросительно попытался произнести я.
- Да, да, да, - шутливо сквозь зубы процедил он и приветливо улыбнулся, не в силах больше держать серьезный вид.
Я онемел, даже испугался, больше, чем удивился, присел на лавку. Такой встречи я никак не ожидал, не мог ожидать, верить не мог, что когда-нибудь еще встречу того, кого знал только сутки, кто наполнил для меня всю жизнь, на чьей могиле горе мое было столь безутешно. И было это, лет 6 назад, даже немного больше.
Во мне, будто все оборвалось. Образ из сновидений стоял передо мной живым нормальным пацаном, стильно одетым, и даже подтрунивающим над моим очень даже объяснимым состоянием. Подымая мой «труп» с лавки он тепло меня обнял, бережно обхватив всего, и мягко поцеловал.
- И как же ты.., - только и смог произнести я, словно, обледенев, как при первом нашем обмене взглядами тоже на вокзале, но в другом городе, и очень-очень давно.
- Понимаю, не ожидал меня встретить, - наверное, все забыл, завел жАну, корову, оброс детьми, заботами, волосами и соплями, - в том же шутливом тоне продолжил юноша. Я было раскрыл рот, чтобы что-то «разумное, доброе, вечное» сказать в свое оправдание, но нахлынувшие эмоции в слова никак не лепились. - Ладно, ладно, не оправдывайся, я все знаю, - уже серьезно закончил фразу Опал.
Я так отвык от этого имени, что уже боялся произносить его даже про себя, и не верилось, что снова назову.
- Опал…
- Что, помнишь бродягу, показавшему тебе когда-то ночной город и еще кой-чего? А? – спросил он и чуть подмигнул, вновь перевернув всю мою душу, разом оживив все, что было когда-то, потому что такими яркими глазами, просто, нельзя моргать, - слишком сильный эффект получается.
Конечно, он изменился, вытянулся, возмужал, был уже вовсе не тем мальчишкой, которого я когда-то встретил, а высоким интересным юношей, на которого заглядывались девченки.
Что чувствовал я к нему? Трудно сказать, как невозможно выразить то, что чувствуешь к самому себе. Наверное, робость в сильной мере не давала проявиться ликованию души, невероятной радости обретения той ценности, - целостности, единственно которая имеет смысл, ради которой следует жить, которая делает творцом, Богом… И снова робость, боязнь подмены, нереальность всего происходящего овладели мной. Чувство, что что-то здесь не так, что-то вновь омрачит обретение, ведь встреча нереальна из-за.., ее невозможности. В нем были мои мечты прожитых лет, мечты о счастье связывались с повторением вновь, уже прожитого. И понимание невозможности этого делало происходящее нереальным.
И кем бы он в конце концов ни был, двойником, братом-близнецом, воплотившимся духом или бестелесным демоном, не хочу это знать, будто боюсь быстро раскрыть подмену, нереальность, оттого медлю, робею, хотя волна невероятных эмоций уже затопила все внутри, подступила к горлу, выше.. Я готов был вцепиться в него, прижать, не отпускать,
в то же время, сделать больно, ударить, убить.. За такую жестокую разлуку, за боль… Раздираемый этими противоречиями, обессиленный, я повис на нем, как бы пробуя его реальность, боясь, что он исчезнет как яркий утренний сон, невероятным образом изменится, и будет уже НЕ ОН, а кто то ДРУГОЙ, лишь похожий. Я боялся, что он быстро попрощается, и куда-нибудь уйдет, а я даже не сумею ничего сделать, так и останусь сидеть… Я ещё не вполне верил обретению, и боялся потерять вновь. И первые объятия не были объятиями нежности, скорее, это была судорожная хватка, как утопающий, неожиданно для себя нащупал спасительную твердь суши, но еще продолжает барахтаться, не верит… Это были объятия боли, я устал ждать этой встречи, считать часы, дни, недели и годы, словно сумасшедший, боялся, что утро следующего дня никогда не наступит... Я не хотел боле ничего, и чтобы убить время, погружался в работу, какие-то бестолковые хлопоты, смотрел телевизионный ящик, не понимая, что он показывает... Чтобы убить время, дождаться встречи, не свихнуться, не завыть, остаться в здравом рассудке, оставалось, только «бросить вызов»… Вызов всему и всем, противостоять «на надрыве». Нагло, всей мощью, до последнего… Хранить минуты былого счастья сквозь вечность поисков и ожидания. Мгла вокруг, трещина внутри, имя в голове, глаза и
лицо в памяти. Глаза. Лицо. Мимолетная улыбка и легкая грусть… Стремление увидеть хотя бы во сне, иначе утром не встать. Не дожить до Завтра, которого сегодня еще нет в природе, которое может так никогда и не наступить...
Опал обхватил меня одной рукой за плечи, другая лежала у меня на затылке, слегка теребила волосы, как бы успокаивая.
- Ну, вспомнил, чертяка, все нормально… Пойдем… Да не исчезну я, не убегу, живой, настоящий, - чуть слышно проговорил он.
Люди, которые были в этот час на вокзале, поняли, что произошла встреча родных людей после долгой разлуки, и деликатно отошли, отвернулись, занялись своими делами, сняв с нас свое внимание, словно нас и не было вовсе. А может, так оно и было, - провалились в безвременье. Опал легко взвалил на плече мою сумку. Казалось, так же легко он мог бы взвалить и меня на другое плече.
- Пойдем, - сказал он, увлекая меня за собой. И мы пошли.
- Давай ко мне на работу, занесем твои вещи, и можем быть свободны до вечера.
- Нет, - сказал я, сначала к морю.
Мне нужно было прийти в себя, снять сплин нереальности, именно море было мне сейчас нужней всего. Только с ним я мог поделиться невероятными чувствами, переполнявшими меня сейчас, лишь оно могло внести ясность и умиротворенность, -
поддержать, погасить невероятную бурю чувств.
- Ладно, - согласился Опал. – Все, ради моего Илюхи.
Конечно, Палька знал, что значит для меня морская стихия, и как мне показалось, даже немножко ревновал.
- Не, я не пойду, - отказался он от моего приглашения искупаться, когда мы подошли к пляжу, на котором, несмотря на раннее утро уже было много копченых туловищ в разноцветных панамках, шляпах, чепчиках и лифчиках.
- Другой раз…, покажу тебе… Настоящее море!..
Я быстро разделся, под легкую улыбку Опала, который, не скрывая, пристально меня разглядывал. Скинул джинсы и рубаху, бегло сложил и отдал ему в руки: «охраняй!». Он лишь иронично улыбнулся. Минуту смотрел я на набежавшую волну, рассыпавшуюся в мириады искрящихся на солнце брызг. На серых камнях покачивались кое-где кустики зеленых водорослей и каких-то пидорослей, серым студнем колыхалась в набегающих волнах подыхающая большая медуза. Я сделал пару шагов вперед, и ноги по
щиколотку провалились в мелкую холодную гальку, блестевшую на солнце, словно цветное монпансье. Я прошелся вдоль берега, как бы здороваясь со своим Морем, и оно ответило мне, набежавшей волной лизнув ноги, дав почувствовать силу огромного пульсирующего организма, который тебя понимает. Медленно я подошел к пирсу, взобрался, подтянувшись на руках, дошел до его дальнего края, густо облепленного сине-ржавыми мидиями, и, присев на корточки, заглянул в изумрудную глубину, из которой вздымались ленты бурых водорослей. Вдохнув свежий просоленный воздух, я
оттолкнулся, и голубая стихия прыгнула мне навстречу, поглотила, разом сделав парящим и гибким. Через несколько сильных гребков я поднялся навстречу свету, рассеянному толщей воды, и выскочил на поверхность, тяжело дыша. Медленно приблизился к берегу, на который вышел, не сопротивляясь качке волн, полный утренней свежести, бодрости и кокой-то переполнявшей меня радости. Опал, добродушно улыбаясь, смотрел на меня.
- А ты - хорош! – Даже лучше, чем тот, которого помню.
- Теперь можно все, - сказал я, имея ввиду, что главное уже произошло…
Четыре остановки мы добирались до Палькиной работы, потом еще минут десять топали по дороге куда-то в гору, пока за массивным забором не показался «сиротский» домик красного кирпича с колоннами и балконами. Опал нажал какие-то кнопочки на воротах, послышалась тихая мелодия, и ворота отворились.
- Айда! - позвал он. Это - моя вотчина! – Здесь и тружусь. – Как тебе?!
Моему взору открылись причудливые рукотворные пейзажи, красоту которых можно лишь пытаться передать словами. Я озирался, понимая, что попал в поистине райский уголок: зеленые лужайки, через которые пробегали дорожки белых камешков, ведущие к причудливым горкам с гротами и водопадами, на холмах росли всевозможные цветы; над прудиками и фонтанами вздымались пальмы, какие-то хвойники, на фоне которых алели и белели крупные бутоны и соцветия, аккуратные клумбы сочетались с
островками диких зарослей, из который выглядывали увитые лианами деревянные пагоды, где-то журчал ручеек… И все это дышало насыщенными ароматами приближающего зноя. Такой красоты, наверное, невозможно встретить больше нигде, даже в курортном городке! Как рассказал Опал, трудится он здесь всего-то три года, до этого здесь была свалка строительного мусора..
Палька скинул одежду, оставшись в одних плавочках, откуда-то вытащил шланг и врубил воду, - спешил полить свою плантацию до наступающего зноя. Теперь уже я любовался его точеной фигуркой, загоревшей до черноты, видимо, здесь же, среди араукарий и рододендронов. Палька ловко управлялся с водоносной змейкой, а над его пальцами, зажимавшими шланг, рождалась настоящая радуга! Словно котенок следил я за движением шланга в его руках, и в какой-то момент, не выдержав, бросился к нему, обхватив сзади, и схватившись одной рукой за шланг. Вдвоем мы словно представляли античную композицию в центре фонтана, над которой во всю играли водные струи. Опал ничего не сказал, лишь чуть подался назад. Я стоял, мокры до нитки, но мне было все равно, главное, что я снова обнимал своего Пальку, невероятного, невозможного, Моего!!! Когда мы понаделали вокруг достаточно луж, Палька повел меня в свое жилище раздевать и сушить, или наоборот, сушить и раздевать… Жил он в домике, полностью скрытом разросшимися кустарниками, здесь же, на территории сада. Когда мы вошли, на нас разом уставились из темноты две пары глаз, - в дальнем углу сидели двое пацанят.
- Эй, зверьки, чего прищурились, я уж все полил, вы дрыхните. – Вперед, «арбайтен»…
- Привет! – сказал я им и пожал лапы.
- Здрасте, - неуверенно ответили они, надевая рабочую одежду.
- Это Лешка и Кеша, - представил их Палик. – Живут пока у меня, помогают по саду, но лентяи, каких поискать, дрыхнут до полудня, потом всю ночь где-то лазают, опять, наверное, в кафешке до утра просидели. Пацаны усмехнулись.
- Это – Илюха, - представил он меня. - Не встречались? Серьезно? И ты их не знаешь? - усмехнулся Палька. Когда-то они приняли некоторое участие в твоей судьбе, ну и моей, конечно…
Опал снова говорил в загадками,Ю в своей манере, так что его не понимал не только я, но и ребята. Они лишь переглянулись и посмотрели на меня. Опал помог мне стянуть промокшую одежду, и легко взяв на руки, отнес на стоявший у стены диванчик.
- Обними меня, - попросил он.
Меня и не надо было просить, потому что без этого я чувствовал себя напряженно, неловко, неестественно… И, как я только жил без этих объятий…
- Так как же ты жил все это время?!! После того, как меня БРОСИЛ, ничего не объяснив – спросил я.
- Тогда нельзя было, - сказал он негромко, обхватив меня за плечи. Что-то тебе рассказав, я мог совсем тебя погубить, даже встречаться тогда нам было опасно. -Вспомни сам результат нашей короткой встречи, произошедшей, кстати, из за меня. - Нельзя было опережать события, но уж не утерпел, прости, - говорил он, прикоснувшись щекой к моей шее, - уж очень хотелось! - Как жил это время? Мне было легче, чем тебе, потому что я ЗНАЛ о нашей встрече заранее, и о том, что было до нее, когда-то. И то, что прикатишь именно сегодня. На какое-то время он замолчал, продолжая тереться щекой о мои волосы. – И все это время я ЖИЛ, - продолжал Опал.
– Я никогда не заботился ни о доме, ни о деньгах, ни о многих житейских мелочах, с которыми ты ежедневно воевал, - все это просто было. Как будто кто-то невидимый был рядом, берег, предостерегал, отводил, показывал то, что будет. Передо мной открывались все возможности, я жил одним днем, и каждый день вмещал столько, сколько другие не видят и за месяцы. А вообще-то, я человек настроения: бывает, - все могу без устали, и получается все легко и быстро, со всеми ладится, всех готов любить; а бывает, - хмурое утро и черный дым от лесных пожаров… (ВСТАВКА) Но несмотря на все возможности, я строго знал, что мне предстоит сделать, - словно послушный инструмент в руках судьбы, соприкасался со многими, - людьми самыми разными… Я знал и о нашей встрече. Можешь не улыбаться, сейчас и ты готов к ней, она уже не
сломает… - Ты хоть рад меня видеть?! – спросил он уже шутливым тоном. Я не ответил, лишь чуть касаясь, поцеловал его руки с длинными пальцами, пахнущие травой, морем и солнцем. Он немного помедлил. – Что ж, смотри, если сумеешь, может, и без объяснений поймешь, что еще предстоит мне в этой жизни…, узнаешь, почему мы когда-то встретились, почему вместе сейчас…
- Лешка, задерни шторку, попросил Опал мальчика.
В комнате стало совсем темно, лишь одинокий лучик света проникал сквозь круглую прорезь в занавеске и, отражаясь в зеркале напротив, светил прямо в лицо. Палька посадил меня удобно и мягко обхватил мою голову руками, лишь лучик света время от времени светил прямо в глаза, видимо, заслоняемый колышущимися за окном ветвями, да спокойный Палькин голос что-то рассказывал…
2003 лохматый год.
Продолжение следует)