Я сидела у калиточки...

Ольга Кульневская
Время... Нет у него запаха, вкуса, нет осязаемой плотности... Нет равных ему по могуществу и неумо¬лимости движения. Это оно превращает нежный бархат девичьего лица в сморщенный старческий пергамент цвета опавшего прошлогоднего листа. Это оно, Время, гасит, обесцвечивая, живой и густой свет юности в глазах. Это оно безжалостно заменяет теплые, шелковые локоны на редкие, белесые космы...
Порой неприглядна старость: немощна, иной раз бестолкова и суетлива, а то и жалка в своем горьком одиночестве... Но каждому из нас приходит пора перешагнуть порог, за которым студят кровь седые метели старости. Какой она будет? Серой и тусклой – в заброшенности и ненужности? Или мудрой и улыбчивой – все с тем же неизменным стремлением к жизни?
Марии Владимировне Костоломовой сегодня 85. Во¬енное лихолетье сделало ее биографию во многом похожей на другие – тех, чью юность задела черным крылом Великая Отечественная.
Родилась в 24-м в крестьянской семье, после восьмилетки – фабрично-заводское училище. В грозном 41-м пошла в литейный цех контролером ОТК. И на сплаве помахала багром, походила по скользким бревнышкам 17-летняя город¬ская пигалица...
Побила, поколотила, помяла ее жизнь-судьбинушка. Бабья доля не сложилась так, как хотелось бы. Неженская работа извела, налила тяжестью каждую жилку в усталом теле, каж¬дую косточку... Но блестят молодо глаза, высветлен¬ные временем, и улыбка по-девичьи застенчива.
Как ведь бывает у человека с сильным характером: чем ниже гнет к долу судьба, чей больше синяков и шишек, тем крепче тяга к жизни и ее светлым проявлениям. Для  Марии Владимировны светом ее бытия стала песня и, в первую очередь, народная – с ее напевностью речи, с округлостью фраз и слов.
Книг Мария не читала никогда – ни сил, ни времени на это не оставалось, а вот поди ж ты, в 40 лет стихи писать начала. Нескладные, простоватые, наивные, но искренние.
«Меня отдали, младешеньку,  в соседнее село,
Не за милово сосватали – сердечку тяжело...»
Перекатываются слова, как круглые речные камушки, углаженные прибрежной сухонской волной; любовно выговариваются-поются:
«Ой да разгулялася да красна девица,
Про свои-то забыла прелица.
Скоро замуж мне сбиратися,
Во чужой дом собиратися.
Ой ты, пряжа моя, пряжа тонкая,
Разливайся, моя песня звонкая.
Чтобы песню мою услыхал дружок
И подпел бы мне в золотой рожок.
Быстро пряжа моя стала престися,
Веретешко  в руках быстро вертится...»
Это в песне так. А в жизни 18-летней Машеньке в голодном 42-м – не за деньги, за хлеб – пришлось работать на строительстве дороги Вологда - Ярославль вместе с пленными немцами. Девчонки носили гравий, а немцы утрамбовывали дорогу. А потом – вместо учебы в медицинском училище, куда уже было поступила, новый «трудовой фронт» – по повестке, которую принесли больной матери. Пожалела Маша мать, сама поехала рыть окопы под Вологдой... «Я сидела у калиточки, навивала сини ниточки...»
Вьется судьбина-нить, суровая, жесткая, не счесть узелков на ней. И каждый – глубоко в памяти...
...Ходил по Сухоне в 40-х пароходик «Орлец», прозываемый «самоварной трубой», таскал за собой несамоходный паром. Капитаном на «Орлеце» работал Машин отец. С него-то, с этой «самоварной трубы», и началась «матросская» жизнь Маши. До сих пор помнит, как в непогоду встала за руль «Орлеца» вместо по¬мощника капитана, который куда-то отлучился. И как в сказке, подвела паром к самому пирсу...
Все было... Воспоминания до сих пор в памяти не тающими колючими льдинами, как та шуга, которую приходилось отпихивать баграми от лодки, перевозя людей на другой берег почти до самого ледостава. По ночам перевоза не было, паром не ходил, и Маша дежурила на дебаркадере. Была у нее лодочка маленькая, но и она годилась для острой надобности. Частенько, услышав крик с того берега, садилась в свою лодчонку и гребла в потемках в ту сторону, откуда кричали. Бывали в ее лодке больные с носилками, которые еле умещались в лодку; бывали роженицы, которых уже ждала «Скорая»... Машет Мария веслами, вслух успокаивает, подбадривает, а сама с ужасом думает: «Только бы не перевернуться!»
...«Ох, гармонь, моя гармонь, ноги так и просятся,
Пока я пляшу с тобой – лапотки износятся…»
Износились лапотки, и следа от них не осталось. До самой пенсии работала Маша – Мария Владими¬ровна – матросом на паро¬мах. Менялись паромы и капитаны на них, а бессменный матрос Марья Костоломова – росту метр сорок с небольшим и весу килограммов 40 – среди мужской шатии-братии драила палубу, управлялась с канатами, наводила порядок на вверенном ей плавсредстве. Все волокла и волокла непомерный этот воз, и тяжкая мужицкая работа тянула ее жилы, высасывая цвет женского тела...
Русские старухи... Глядя на ваши морщинистые землистые лица, трудно представить, что когда-то и вы были молодыми. Трепетными, ждущими любви были ваши губы; чистыми, ясными – до самого донышка – глаза... Ведь были! Выбралась Родина из послевоенной разрухи – и прежде всего – ценой вашего здоровья и вашей юности, единственной и неповторимой.
«Не сиди-ко ты,   Дуняша, дома у печурочки,
 Лучше, лучше   выходи с нами на вечерочки...
Меня тятенька   не пустит, матка в горенке  запрет,
Придет дроля на гулянье, все равно он отопрет...»
И на пенсии Мария Вла¬димировна не сидела дома «у печурочки»: еще целых двадцать лет работала – и шкипером дебаркадера на причале, и санитарочкой в медицинских учреждениях (коли не пришлось выучиться на фельдшера), и гардеробщицей в школе... И больше четверти века не расстается она с народной песней.
«Меня миленький не любит, говорит: мала, мала!
А как вечером стемнеет, я приду к нему сама.
Приду, сяду под окошко, запою венчальную,
Пускай миленький посмотрит на меня, печальную.
Ой, подружки  дорогие, стосковалась я по ем,
Посидим-те на завалинке и писен попоем...»
И подружки-товарки пели «писни», в том числе и на слова Марии Владимировны Костоломовой. Не только устюжане знают по-молодому задорные голоса певуний из фольклорного коллектива «Истоки» городского Дома культуры Великого Устюга Вологодской области. За плечами каждой из них – груз, которого с лихвой хватило бы на нескольких человек нынешнего
«Отцвела под окошком черемуха,
Незаметно прошли и года,
Наша юность порой вспоминается,
Не забыть нам ее никогда.
Юность наша была очень трудная,
Труд безмерный и голод войны.
Не жалели мы силы для Родины,
Своей Родине были верны».
Были верны. И сегодня не Родина отворачивается от них, не она обижает и забывает. Родина остается Родиной – с рокотом июльских гроз, с пьянящими ароматами трав, промытых голубыми ливнями... с вымершими деревнями, с запущенными полями... Да, и такая – это тоже Родина – больная, растерзанная, униженная. Ей  нужна наша верность – глубокая, искренняя, безоговорочная, какая живет в душе русской женщины по имени Мария.