О критике и о себе
У латиноамериканского писателя Маркеса есть эпизод. Через страну мчится поезд с мертвецами. Критика писала: «Какой мощный образ! Но в жизни такого быть не могло». Некоторое время спустя автор разъяснил: «Это не образ. Это на самом деле было в дни моего детства». Вся суть в том, что в условиях тоталитарного режима и недостаточной информированности люди довольствовались вымышленной реальностью. А жизнь оказалась фантастичнее любой придумки.
* * *
Недавно я представила на суд литобъединения «Ступени» свой рассказ «Белая скала» об экстремальной ситуации, утаив, что он существует в двух вариантах: «Быль» и «Рассказ». Предлагался «Рассказ» – он отличался от «Были» лишь тем, что там, где ранее речь шла от первого лица (как это и было в жизни), теперь стояло третье, только изменены имена. Реакция публики оказалась неожиданной! Мне было интересно наблюдать, как люди, не испытавшие в жизни ничего подобного, не без апломба стали упрекать меня в недостоверности деталей. (Я подосадовала, что Н.П., знакомая с ранним вариантом, слишком быстро свернула дискуссию, раскрыв секрет. А я бы послушала ещё).
Кто-то сделал вывод: если автор не сумел донести до читателя правдоподобность ситуации - значит, у него не хватило литературного мастерства. (До сих пор не знаю, какое литературное мастерство требуется для сообщения о том, как выбрался неудачливый пловец из бушующего моря перед грядой ворочающихся в прибое камней: он влез на надувной матрац, поймал большую волну и вместе с ним перекинулся через камни – как это и было на самом деле).
Последовало и такое предложение: написать в стиле Джойса. Но так, наверное, лучше было бы написать Джойсу.
- Так это просто случай… - выразил кто-то разочарование, узнав, что там, где предполагались авторские глубины, философия и следование образцам мировой литературы – примитивное, добросовестное изображение пережитого. Но почему под пережитым не может быть глубин?
* * *
Отвлечёмся от рассказа и порассуждаем, как и почему мы пишем. Естественно, принципов и манер - бесконечное множество: фантастика, детектив, параллельная реальность… Всё имеет место «быть». А я скажу о себе.
Начинающим корреспондентом молодёжной газеты меня послали на завод заклеймить девочку, которую исключали из комсомола: вместо того, чтобы идти на смену, она глупо лежала в общежитии на кровати, потому что ей не нравилась работа. Но чем добросовестнее я вникала в материал, тем больше ощущала: здесь правды две. Получилось нечто невнятное, аморфное… Редактор вернул мне статью без всякой надежды к публикации. И тогда я сделала то, на что наивно был способен лишь «самый-пресамый начинающий»: запечатала в большой конверт всё, как есть, выбрала виднейшего журналиста «Известий» Анатолия Аграновского и послала на его имя. И он ответил! (Отметим с удовлетворением - то время гиганты ещё читали письма и работали с молодыми).
Аграновский писал: материал имеет право на жизнь. Сократить. Убрать настоящие имена. Вопрос оставить открытым: вывод пусть делают читатели. С каким внутренним торжеством я положила это письмо на стол редактора! Статью напечатали, потом ещё три раза отводили страницы под дискуссию, чего в этой газете никогда раньше не было…
А я для себя сделала вывод: жизнь увлекательнее «придумки». Мне была всегда интереснее безграничная, фантастическая жизнь. Если она укладывалась в задание – я писала статью. Если нет – рассказ. В нём, конечно, не может быть истинных имён, а «провалы» за недостаточностью материала заполняются вымышленным. Получается «зависшее над глубинами жизни литературное полотно», рассказ. Но в нём обязательно должны присутствовать истинные вехи. Так в море торчат из воды высокие точки подводного хребта. Он, этот хребет, где-то существует, я не в силах его увидеть. Но «точек» надо нащупать и соединить как можно больше; а если что-то намеренно пропущу (не укладывается в сюжет) – это моя авторская недобросовестность. Более того: я не могла чувствовать себя комфортно, пока такой рассказ не напишу, «не растяну над точками своё полотно». Для публикации или «в стол» - не имеет значения, но, конечно, приятнее, если читатель присутствует. Такова уж природа автора….
В советское время было принято для изучения жизни посылать членов Союза писателей в творческие командировки – на стройку, на завод. Потом активно зазвучала альтернативная точка зрения: не надо никуда ездить! Все великие так или иначе обращались к окружению и своему богатому внутреннему миру. Лев Толстой присутствовал и в Болконском, и в Пьере Безухове, и в Наташе Ростовой… Молодой Пушкин – это Ленский. «Мадам Бовари – это я» (Флобер).
Скажу немного о современности. Лучшая книга Дины Рубиной для меня – «На солнечной стороне улицы», где она, по собственному признанию, раздваивается между двумя главными героинями. У Веллера мне интереснее его гламурных рассказов автобиографическая книга о том, как талантливый, амбициозный еврейский юноша пробивал дорогу в писательство…
Но у мало талантливых авторов может быть перекос в другую сторону. Он описывает собственную биографию, выставляет её в Интернет, в «ЖЖ» и считает, что ничего достойнее не может быть. Следует вспомнить рассуждение Виктора Астафьева, который очень много работал с молодыми, тем не менее замечал: «Не думайте, что Вы пришли на пустое поле. В русской литературе высятся такие глыбы! Если Вам нового сказать нечего – не отнимайте читателя у того, кто действительно его обогатит…». (Цитирование не точное, по памяти).
* * *
В прошлом году на заседаниях школы критики я услышала мнение уважаемых литературоведов с образованием: если ты пишешь от первого лица – это журналистика, если от третьего – художественная литература. Так чему отдать предпочтение? В первом случае – голая правда. Во втором имеет место «отстранение», это делает повествование более объективным, даёт простор авторской фантазии. Момент отстранения открывает новые возможности и для читателя - он чувствует себя свободнее, слышнее «читательское эхо».
(Присутствующие делали вывод: журналистика – это сиюминутно и плохо, художественная литература – высоко и вечно).
При всех комплиментах, которые я адресовала жизненной и автобиографической правде, сделаю уклон во вторую сторону. При этом не имеет значения, от первого или третьего лица ведётся повествование. «Робинзон Крузо» написан от первого лица…
Однако вернёмся к тому, с чего всё началось. Я уже сказала, что изначально «Белая скала» печаталась как «Быль». Н.П. посетовала - лучше бы так и оставить. Что-то, по её мнению, утратилось – доверие? Сопереживание? Или первое впечатление – наиболее сильное? Переделки ведут к измельчанию? Так неопытный художник в акварели, много раз переписывая одно и то же место, «затирает» свежесть… А может, автор просто не привычен к профессиональной, подчас мучительной работе?
Сколько нынче развелось самодеятельных писателей-поэтов, искренне считающих, что им откровение приходит свыше, а «разглядывать и выписывать» своё творение даже считают излишним - им же «диктует Бог»!
Вот видите, опять перекрещиваются разные точки зрения… Любимая моя ситуация.
Так оставить мне «Белую скалу» с подзаголовком «Быль»? Или пусть будет «Рассказ» - нечто вроде Черубины де Габриак?.. А ведь вымышленная Черубина тоже не проста. Не случайно о ней говорят уже второе столетие…
В заключение должна попросить у членов ЛИТО «Ступени» извинения за то, что представила на их суд розыгрыш. И поблагодарить аудиторию за то, что она дала повод для вот этих размышлений. Может быть, всё не напрасно.