Запах сена, свежий деревенский воздух и скрип колес нашей телеги на рассвете. Так начинаются мои две недели в деревне. Мы с мамой едем на ее родину, словно в далекое прошлое, хотя на дворе восьмидесятые годы двадцатого века. Простая телега, как машина времени, увозит нас от городской современности в тихую деревенскую глушь. Почти каждое лето в начале июля мы приезжали сюда, пока было к кому приезжать…
После автобуса жестко сидеть, несмотря на то, что доски телеги устланы сеном (заботливой дедушкиной рукой). Чувствуешь каждую кочку, но мне интересно. Свесив ноги, мы неторопливо движемся по полю. От старинного села - имения Багратиона - наш путь лежит через поле по прямой, а потом направо, через мост. Деревня все ближе, и вот уже отчетливо видны дома. Переезжаем мост, и я жадно вглядываюсь в дома и стараюсь вспомнить, где же наш. За год забыл уже. Спрашиваю маму. Третий слева - наш. Первый - уже давно не жилой, второй - соседей, а третий дедушка построил. Вот мы повернули к дому, и к нам навстречу торопится бабушка Поля. Собственно, бабушку мою зовут Пелагея, но здесь, в деревне, все просто, и сложные имена не употребляют, поэтому все зовут ее Поля. Бабушка была или одиннадцатым, или тринадцатым ребенком в своей семье - вот какие семьи раньше были! Всю жизнь в трудах, пережила и голодные времена, когда питались одной травой-лебедой. По характеру очень добрая. В молодости они с девчонками подрабатывали тем, что пекли пироги и несли продавать к поезду. Шли они пешком всю ту дорогу, которую мы с мамой ехали на автобусе. А едем мы аж 40 минут.
Вот мы и приехали. Я слезаю с телеги и разминаю затекшие ноги. Ощущение неприятное, и я даже топаю ногами по земле.
- Чего топаешь, как конь? – спрашивает меня вышедшая из дома двоюродная сестра Наташа. Она симпатичная, светловолосая, сероглазая, чуть ниже меня ростом, одета в легкое простое летнее платье, возрастом младше меня года на два. Наташка веселая, простая и добрая девчонка. Потом мы с ней подружимся, но сначала дичимся друг друга и не разговариваем, только посматриваем.
Наташа жила все лето у бабушки с дедушкой. Ее же дом находился в селе, откуда мы на телеге ехали. Утром, после завтрака, мы с сестрой шли с кружками в огород и собирали малину, крыжовник или смородину. Потом качались по очереди на качелях и уплетали ягоды. В городе я не имел возможности так много общаться с девочкой. Одноклассниц я стеснялся, они казались уже чересчур взрослыми. Во дворе мы вместе играли, но не более того. С Наташей я мог общаться свободно. Местная особенность говорить «окая» первое время резала слух, а потом уже не обращал внимание. Также непривычно было, что она дедушку зовет «дедька». Мне же Натаха делала замечание, что «дедушка» звучит грубо! Потом осенью и зимой мы писали друг другу письма, где делились своими школьными новостями. Наташка приносила в деревню то котенка, то кутенка, и мы из-за них периодически ссорились. Мне хотелось, чтобы зверек со мной рядом спал на кровати в обед, а Натаха тянула его к себе. Ну, а когда я заговаривал вполне серьезно, что увезу животное с собой, то вообще становился для нее врагом номер один. Потом мама объясняла мне невозможность проживания зверя в городских условиях, обрисовывала его и наши мучения от совместного проживания в четырех стенах пятого этажа, и сестра успокаивалась, понимая, что у меня ничего не выйдет.
С Наташей мы играли дни напролет в одну игру, которую вместе придумали. Назвали ее «КолЯ-малЯ». Что это значит, никто из нас не знал, просто так назвали, и все. Заключалось она в следующем. Мы придумывали сценарий, например, что идет война, и я, взяв свой пистолетик, прячась за сараем или гаражом, отстреливал врага, движущегося с противоположной стороны деревни. Натаха при этом развивала свой сюжет о том, что она провожает на фронт парня. Подойдя к столбу сарая, разговаривала с ним, как с настоящим женихом. Сколько я не пытался по ходу игры стать ее женихом - все проваливалось, она мягко давала понять, что у нее есть другой парень, и она ему будет верна и никто другой ей не нужен более. Получив от ворот поворот, я, стоя у другого столба, разыгрывал встречу с другой девушкой, и там у меня было полное взаимопонимание. Вот так мы упражнялись в актерском мастерстве. Играли на полном серьезе и увлеченно. Я в основном был занят боевыми действиями и мне нравился деревенский простор, по ходу игры я мог перемещаться куда угодно, а в нашей квартире так уже не поиграешь. В такой обстановке я полностью преображался, раскрепощался и был счастлив.
Иногда я просыпался очень ранним утром, когда в доме все еще спали и было тихо вокруг, и только часы неустанно твердили свое «тик–так». Лежа с открытыми глазами, я вдруг видел как бы со стороны наш дом, а там, за его бревенчатыми стенами, всего в ста метрах, течет река, над которой висит туман. В огороде, в будке спит большой и грозный пес, а куры и гуси спят в сарае. Вся деревня спит, а вокруг поля, поля, а за ними - огромный лес с высокими деревьями. Тогда вдруг становилось очень уютно в теплой постели, на перине и на большой деревенской подушке, и я от такой сказочной картины милой Родины снова сладко засыпал…
У моего дедушки Василия Андреевича были два охотничьих ружья, и я, как и всякий мальчишка, с восхищением смотрел на них и держал в руках. Иногда мне разрешалось стрельнуть по мишени пыжом.
В сенях нашего дома на стене почему-то висела огромная географическая карта. Там в основном был изображен Тихий океан и в центре порт Гонолулу. К порту, отмеченному якорем, тянулись пунктиры маршрутов кораблей. Эта карта и то, что вокруг все деревянное, вызывало стойкую ассоциацию с мореплаванием. И, видимо, не только у меня. Мамин брат дядя Миша и два моих двоюродных брата - Сергей и Слава закончили мореходное училище. Ходил в море, правда, только один дядя Миша. Так уж сложилось, что Сергей стал сапером, когда воевал в Афганистане, а Слава пошел работать в милицию.
Во дворе у нас была удивительная мастерская с огромным выбором прекрасного плотницкого инструмента. Это, пожалуй, самое мое любимое место. Зайдешь и вдыхаешь запах стружки, возьмешь из горки дров полено и начинаешь делать то кораблик, то приклад винтовки. Там было светло, чисто и уютно, как в маленьком домике. Напротив мастерской находился гараж, где стоял старый черный мотоцикл без коляски, «Урал». Там почему-то не было освещения, и одно маленькое оконце давало мало света. Заходил я туда всегда с опаской. Опасался крыс и влететь в паутину с большими пауками, которых там было много. На этом мотоцикле дедушка и отец часто катали меня по грунтовой дороге, меж просторных русских полей с пшеницей и горохом.
Между гаражом и мастерской можно пройти в огород. Слева была будка и там жил огромный пес Боцман. Он страшно лаял, когда я подходил к калитке, чтобы пройти в туалет. Прижимаясь к забору, я уходил направо. (Чудный туалет с жердочкой тоже добавлял экзотики во время пребывания в деревне).
Дедушка мой был на все руки мастер и необыкновенно добрый. Пожалуй, я больше не встречал добрее человека, чем он. Судьба дедушки Васи очень горькая и приключенческая.
Он рано лишился мамы, а с мачехой не поладили, и он убежал из дома. Закончил один класс церковно-приходской школы и был выгнан - за неуспеваемость, наверно, а может, и за поведение. Спал то на дереве, то в сене - где придется. Однажды кто-то порезал ножом красивую коляску, которую возит лошадь, и все подумали на Ваську, т.к. больше беспризорника не было, и стали искать его. Страшные часы провел он тогда, опасаясь за свою жизнь, сидя на дереве.
Так он кочевал по жизни, был и в Питере, и в Москве. Убегал от облав комсомольцев, патрулирующих вокзалы. Он ничего зазорного не делал, просто хотел переночевать в вагоне на запасном пути вместе с другими «свободными от домашнего уюта» людьми.
Когда ему исполнилось 30 лет, дед ушел на фронт. Я видел его военный билет - он был пулеметчиком. По его рассказу, он стрелял по фашистам из легендарного «Максима». Дед попал в плен, когда они оказались в окружении. Потом его увезли в Германию, в концлагерь. Там он повидал такое, о чем не мог говорить больше пяти минут, потом он просто плакал, и мы его больше не спрашивали. Если он сам вдруг начинал вспоминать войну, тогда мы жадно слушали его, но это было редко - слишком тяжелы были воспоминания. Когда по телевизору шел фильм про ВОВ он всегда приговаривал: «Мы не так воевали». Подробностей, к сожалению, не следовало.
У моего дедушки были «золотые руки», он мало чего не умел. Он был и пчеловод, и коневод, плотник, каких мало, и валенки сам валял, и огород в порядке всегда был, и вся домашняя живность. Не могли не заметить эти руки и немцы, и, поняв, что он прекрасный сапожник, ценили его. Едой немцы расплачивались за работу, ведь обувь в те времена дорогого стоила. Даже простили ему побег - он отделался избиением, а должны были расстрелять. Потом пришли наши войска и освободили тех, кто выжил в лагере. Потом снова дедушка пошел воевать и заслужил много наград. Победу он встретил в Будапеште. Дедушка говорил, что большую часть наград он оставил в плену, но и то, что я видел, достойно восхищения.
После войны он каким-то образом очутился в нашей деревеньке и там познакомился с моей бабушкой, у которой уже было тогда двое детей. Ее муж погиб при форсировании Днепра. Дедушка остался, отстроил новый дом, с мужиками построили хороший мост через речку. Обзавелись хозяйством с бабушкой, и на свет появились моя мама и ее брат. Дедушка очень любил нас, своих внучат. Меня всегда встречал с подарком, часто сделанным своими мастеровыми руками.
Река меня всегда тянула, и домашние караулили, чтобы я туда не упал. Любил я ловить рыбку и просто сидеть на мостках для полоскания белья, свесив ноги в воду. Рыбы водилось прилично, и однажды я обеспечил своим уловом ужин для всей семьи, особо не напрягаясь. Я просто опустил удочку с наживкой в воду, а сам лег на мостки и наблюдал, как сначала мальки, а потом и рыбки покрупнее клюют наживку. Ну, а когда уже крупная клевала, знамо дело, подсекал ее. Так и наловил штук 5 рыбок на ужин, получив еще возможность наблюдать весь процесс как на экране телевизора.
Иногда на праздник приходили к нам из села наши родственники. Это были мамины братья, племянники и сестра. Моих двоюродных братьев приходила целая толпа: Женька, Рома, Слава, Серега и Валерка. Дома становилось многолюдно, как в давние времена. Накрывался стол, дедушка брал в руки гармонь. Пелись песни, частушки и гости плясали, как и их предки 100 и больше лет назад. Иногда включались пластинки, а позднее я привез свой первый кассетный магнитофон «Электроника-321», и на него деревенские смотрели с любопытством. Дядя Юра, улыбаясь, говорил, что неплохо бы ему такой аппарат, чтобы когда он пасет стадо, можно было послушать музыку. Ему понравилось, что магнитофон работает на батарейках и не зависит от розетки. Это стало моим сильным увлечением - коллекционировать записи. На стрелку индикатора я порой мог долго любоваться, то прибавляя, то убавляя тембр при записи. Мне нравилось, что стрелка так чувствительна к звуку и чутко реагирует на все изменения. Однажды, записывая для другой своей двоюродной сестры, живущей в городе, современные песни, я в конце одной из них постепенно прибавил уровень записи. Получилось, что вместо затухания звука в конце композиции, он, наоборот, нарастал. Тогда это произвело сильный эффект на слушателей. Сестра на следующий день пришла и спросила, как я это сделал, т.к. все, кто с ней слушал эту запись, были крайне удивлены, что в известную композицию я смог внести свои коррективы. Вот так я невольно стал первым диджеем на своей улице. Потом подобные «аранжировки» я делал на школьных вечерах. Мы занимались этим с одноклассником Женькой. Эти наши миксы мы делали так: записывали подряд, без пауз, нарезки из популярных песен. Тогда это было возможно сделать, используя мой «Электроник» и его магнитофон «Романтик». Сейчас это элементарно на компе, а тогда, чтобы попасть в такт и все это записать, мы тратили несколько часов. Но зато потом дискотеки проходили «на ура». Таких записей ни у кого не было. Этот магнитофончик долго мне служил. Его ремонтировали, и он снова вставал в строй. Правда, крышка от кассетного отсека отвалилась в первую очередь, и вернуть ее на место не удалось.
Дни в деревне летом пролетали стремительно, и вот уже надо уезжать. Я просыпаюсь, хотя еще рано, от звуков суеты в доме. Идут сборы - это нас с мамой провожают в город. Мы славно отдохнули эти две недели в деревне и теперь должны возвращаться в свой город. Моя кровать стоит около окна, и первое, что я вижу в окне - это лошадь с телегой. От удивления я быстрее просыпаюсь. Лошадка мирно щиплет траву, привязанная к скобе в березе. К этому же дереву пристроены качели, на которых я каждый день подолгу качался, то взмывая в небо, то откатываясь назад… В доме пахнет вкусными лепешками «тоболками» и пирогами, которые бабушка Поля напекла нам в дорогу в настоящей русской печке!
Быстро перекусив, обнимаемся с бабушкой, говорим «до свидания» друг другу с сестрой и садимся с мамой на телегу. Дедушка произносит: «Нооо!». Мы трогаемся. Бабушка плачет, Наташка улыбается, я, не совсем проснувшись, просто смотрю на все, что происходит. Медленно, но верно мы приближаемся к мосту, построенному дедушкой вместе с местными немногочисленными мужиками. Здесь две недели назад навстречу нам бежала бабушка, и плача, и обнимая нас, приветствовала тех, кого год не видела. Теперь мы уезжаем. Вот уже мельчает вдали наш третий справа домик.
Почему–то деревенские домики я воспринимал как живые существа. Окна, как глаза, смотрели на нас, уезжающих в город, и, казалось, стали печальными. Домики все чем-то отличались друг от друга, несмотря на общие черты. У каждого - свои наличники, по- своему устроенное крыльцо и двор. В каждом доме - свой неповторимый дух. Когда-то, со слов мамы, в годы ее детства и молодости, деревня была наполнена молодежью. Было весело и интересно жить здесь. Теперь же старики доживали свой век, встречая детей с внуками летом и провожая их на год.
Вот и село. Мы слезаем с телеги, снимаем нашу кладь. В город мы везем варенье, огурчики и пироги. Сюда мы везли сливочное масло и колбасу - величайший дефицит и деликатесы для мест, где это все производят! Парадокс советской эпохи. В 90-е мы уже отсюда увозили местные вкусные и дешевые масло и другую молочку. Сейчас продукцию этого села я вижу на полках «Дикси» нашего города с романтичным названием «Ополье».
… По мере взросления я находил все новые дела для себя в деревне, но были и потери. Наташке стукнуло 15, и она увлеклась сельским мальчиком, и ее я видел крайне редко. В деревне появились дачники – москвичи. Среди них была молодежь, и с ними я проводил вечера. Мы общались, играли в карты, слушали магнитофон, танцевали. Днем я ходил за водой на колодец, занимался спортом и помогал по оставшемуся небольшому хозяйству. Иногда приезжал мамин брат дядя Миша и давал мне поездить на своем «каблучке». Дедушка слег и уже не вставал и не говорил. Жизнь постепенно уходила из этого дома и деревни, как и безвозвратно уходило мое детство.
Оно ушло однажды утром при отъезде из деревни. Тогда дедушка последний раз увозил нас на телеге. Я помню сильнейший туман. Я вышел во двор, посмотрел на щеночка Кубика, попрощался с ним. И вдруг создалось впечатление, что собачка, двор и дом качнулись в сторону и стали отдаляться от меня, неподвижного. Это было мгновение, но оно очень врезалось в память. В мыслях в тот момент зазвучала грустная песня «Solo Noi» в исполнении Toto Cutugno, она очень подходила к происходящему. Как обычно, простившись с бабушкой, мы переехали мост, и деревня исчезла в тумане. Туман был такой, что перед лошадью и позади телеги не видно было вообще ничего. Впереди будущее было в тумане, а позади прошлое уходило в туман…
***
Постепенно все пришло в упадок, все изменилось, прежней деревни уже не стало. Сгорела баня, сгорел клуб. Деревенские все больше съезжали в соседнее село, где есть клуб, баня, работа, магазины и автобус до железнодорожной станции. Не стало дедушки Васи. Маме приснилось что-то накануне, и она мне сказала утром, что, наверно, дедушка умер. Утром же принесли телеграмму о его кончине. Не стало моего самого доброго дедушки, моего героя войны. Не стало моего единственного дедушки, ибо другого я не застал в живых. Мы с мамой съездили на похороны, в последний раз за столом в нашем домике собрались все оставшиеся родственники по маминой линии. Было горько, что деда с нами уже нет, но и радостно, что все мы снова вместе. Больше никогда в подобном составе мы уже не собирались… Бабушка не могла уже одна оставаться в деревне, т.к. воду из колодца ей уже не под силу было принести. Мамин брат забрал бабушку к себе в село, там она и умерла через непродолжительное время. Дом в деревне брат продал москвичу под дачу. В деревню стало не зачем ходить. Но старшая мамина сестра - тетя Таня не выдержала и пошла однажды в деревню. Подошла к дому, заглянула в окно и, увидев чужие вещи и другой порядок внутри, заплакала и ушла обратно. Больше никто из наших там не был.
Кончилась наша деревня. Теперь там вообще нет деревенских. Сейчас там дачи и большая рыболовно-охотничья база. Деревенька осталась в наших воспоминаниях о былом, о детстве, картины которого оживают, когда листаешь семейный альбом.