Девушка изображенная на обложке написана 2010г холст-масло 45х60см
«…Девушка с распущенной косой
Мои губы трогала губами…...»
Это была обычная старая усадьба, недалеко от деревни Глуховки, Саранского уезда, Пензенской губернии. Таких было разбросано тысячи в укромных уголках России. Дом был сделан из сосновых бревен, почерневших от дождей. Посеревший и вылинявший, с огромным количеством верандок и пристроек, он угрюмо кособочился как дикий подраненный зверь. Сколько здесь сменилось хозяев, столько раз, что-либо менялось и пристраивалось.
Встретили меня радушно с искренней радостью.
-Милости просим Александр!!!
Еле-еле оторвавшись от дядюшкиных расспросов и нескончаемых блинов тетушки, я сбежал на реку. Сура неторопливо несла свои воды, петляя меж небольших колков березового леса. Берега ее заросшие тальником смородиной на возвышенностях прорезались сосновыми и еловыми островками. С огромным удовольствием я обмыл дорожную пыль и долго бродил по давно забытым местам, пока не начался дождь и не промочил меня до нитки.
Население дома было немногочисленным. О дяде с тетей я уже говорил, а третьей в доме была помощница – девушка, которая ухаживала за ними и хоть чуть-чуть скрашивала их одинокое существование.
Утром следующего дня, я неожиданно открыл для себя, в какой омут скуки затащила меня жизнь. У меня даже защемило в груди, когда я вспомнил данное матушке слово, пробыть здесь ровно месяц и исправно готовиться к заключительному классу гимназии. «Неужели только через месяц, веселый пышущий паром паровоз, озорно свистнув, снова умчит меня в столицу... в Санкт-Петербург.
До обеда я бесцельно слонялся по дому, рассматривал картинки с однообразно тоскливыми пейзажами. Они были развешаны на всех стенах. Сюжеты не отличались оригинальностью - березка или речка, иногда скирда соломы или кусок неубранного поля. Над некоторыми картинами вообще приходилось гадать, что на них изображено. Художник, очевидно делавший первые шаги в живописи, писал в одних тонах, и небо у него всегда было голубым, а трава зеленой. Река равномерно закрашивалась синей краской, и все казалось плоским и безжизненным и навевало смертную тоску и унылость. Неужели так можно испохабить прекрасную играющую тысячами оттенков русскую природу средней полосы России.
За обедом, находясь в мрачнейшем расположении духа, но делая заинтересованное лицо, с тем, чтобы, ни обидеть дядю с тетей я неожиданно открыл для себя, следя за быстрыми и стремительными движениями девушки, что она совсем ничего. Этот, очевидно давно копившийся в моем сознании вывод и тут обнаруживший себя, застал меня врасплох.
На вид девушке можно было дать лет семнадцать, хотя мои оценки возраста всегда страдали неточностью и поручиться за них я не мог. Личико у нее было хорошенькое, с отпечатком милой застенчивости и непосредственности. Темно-русые аккуратно причесанные волосы были уложены в длинную косу. Она иногда распускала ее, и они свободно струились волнами по плечам, доходя до середины спины. Платьишко из дешевого ситца на груди у нее высоко топорщилось двумя холмиками и невольно приковывало неосторожный взгляд.
После обеда я снял со стены семиструнную покровскую гитару, с изрядно потертым грифом и отслоившимся местами лаком на барабане и поудобней устроился в кресле. Рас-строенные струны отозвались звонким металлическим звуком. Спинки кресла мешали и я пересел на широкую тахту. Настроить ее мне удалось с грехом пополам. Играл я не важно, а пел еще хуже, в основном романсы на стихи Николенского, но всем обитателям дома мое музицирование понравились. Мне громко аплодировали, подбадривали, а дольше всего хлопала Таня, глаза ее при этом восторженно сияли нежной голубизной летнего утра, а лицо светилось нежной застенчивостью, какое бывает только у девушек в глубинке и никогда не бывает у столичных барышень, которые всегда более сдержаны в проявлении чувств и эмоций.
Не знаю, как случилось, но вечером, когда Таня зашла ко мне в комнату и принесла в горшочках посланные тетей анютины глазки, неведомая сила подняла меня с продавленного дивана, и я смело взял ее за руки. Ее пальцы сжимавшие цветы едва не выронили их. Испуганный взгляд, в котором читался немой вопрос, задрожавшие ресницы все оказалось так близко у меня перед глазами, что я в порыве нежности, прижался к ней лицом, слегка дотронувшись щеки поцелуем. Это был даже не поцелуй, а легкое касание. Это была шутка. На-верно не умная шутка. Шутка, которую я никогда не позволял себе раньше даже с хорошо знакомыми барышнями в Петербурге. В эту секунду, я видел только что-то испуганное до невозможности. Прежде чем она пришла в себя, я извинился и, оставив в покое ее руки, вернулся на диван.
Краска бросилась в лицо девушки. Она пробормотала что-то невнятное, быстро поста-вила горшки с цветами и почти бегом скрылась из комнаты. Уже перед сном я мельком видел ее. Она прошла мимо меня, втянув голову в плечи и опустив глаза в пол. Ворочаясь пе-ред сном, я удивительно нисколько не сожалел о случившемся.
Утром, в столовой, когда наши взгляды пару раз случайно встречались, она ало до кончиков ушей краснела, выдавая себя с головой. Движения ее стали прерывисты и неточны. Я встревожился, что наши отношения, если их конечно можно было так назвать, хоть в какой-то мере станут известными для тетушки и дяди. Я не стал больше глядеть в ее сторону. Я говорил о чудесной голубизне неба, об утреннем солнце, еще не накалившем все вокруг. Оно было таким ярким, какое очевидно может быть только в деревне, вдали от больших городов, с их пылью, грязью и копотью фабрик. Меня приводил в восторг необычной чистоты воздух, и мне пришла в голову дурацкая мысль продавать его, надувая им дирижабли.
-Как чудесно у вас!- Говорил я им, и при этом осознавал, что нисколечко не вру, и мне действительно хорошо как не было давно. О своей недавней хандре я вспоминал как о давно минувшем дурном сне. Мне это даже казалось странным, как она вообще имела место быть еще пару дней назад.
Наступил вечер. Мне хотелось поговорить с Таней,… но меня одолевали сомнения и я верный своим предчувствиям решил обождать.
Лес меня манил в любую погоду. Попав в него, я забывал буквально обо всем. Действительно, стоило мне окунуться в его зеленую чащу, найти первую семейку крепких боровиков, как все посторонние мысли выветрились из моей головы. Находивший по лесу, я вышел случайно на небольшую полянку. Ее пересекал небольшой ручеек с родниковой холодной водой. Ручеек сверкал на солнце, посылая в глаза солнечные блики. Поперек лежал поваленный ствол сосны с расщепленным комлем. Я с удовольствием напился из него до ломоты в зубах и сел отдохнуть на дерево. Где-то далеко глухо долбил, старался дятел, совсем рядом пела невидимая мне иволга. Царство леса очаровало меня девственной красотой и покоем. Отдохнув, я продолжил свой путь. Солнце уже начало клониться к западу и стало золотить верхушки сосен. Обратный путь оказался не так уж легок. Я ориентировался по берегу реки. Возвратился домой уже затемно, с увесистой корзиной грибов.
На следующий день, как и половину вчерашнего, я ни разу не взглянул и не заговорил с Таней, хотя много раз замечал ее прямые вопросительные взгляды исподлобья.
Прозябать в этом забытом богом и чертом уголке, ухаживать за больными и пожилыми, не жить, а влачиться нудным существованием наверно не представляло особой радости для девушки. Моя странная пауза в отношениях, отказ от какого-либо продолжения, верно, повлек ее удивление и необоснованную обиду. Как любая девушка, она должна была чувствовать, что задето ее самолюбие. Два дня паузы, конечно, стоили мне напряжения душевных сил. Так и хотелось иногда пошутить, сделать что-нибудь впечатляющее, но приходилось сдерживать себя, с совершеннейшим показным равнодушием взирать на все вокруг.
На третий день, за завтраком, я отметил, как лучшие куски попадают в мою тарелку, минуя тарелки дяди и тети. Платьишко Тани сменилось на легкий сарафан. Голубой батист был оторочен красной вышивкой и гармонировал с ее глазами. Выражение лица у нее было чуть печальное с оттенком легкой грусти. Косым зрением взгляд мой реагировал на каждое ее движение. Я видел, как подавая дяде, компот она изогнулась над столом, материя плотно обтянула ее спину, двигающиеся лопатки. Подойдя к окну, Таня поправляла волосы, и я смутился, увидев у нее под крылышками сарафана темно-каштановую густую поросль под мышками. В лучах солнца глянцевитые волоски светились ярким пучком, топорщились в разные стороны.
Тяжело вздохнув, я вышел из-за стола и направился на веранду покурить. Выдувая дым сквозь разбитую фрамугу, я с неожиданно возникшей грустью рассматривал сад. Везде было запустение. Старые липы спилил еще Ермолаев, когда уезжал. От них остались только старые трухлявые пни, в пустотах которых поселились в большом количестве муравьи. От них не было отбоя. Они воровали сахар, залезали в варенье и вообще не брезговали ни чем. Мой любимый дуб засох, сраженный молнией и молодая смена прыснувшая из под его корней толпилась бестолково и никчемно. В этот момент легкие шаги за моей спиной, вернули меня к действительности. Обернувшись, я увидел Таню. Не глядя на меня, опустив ресницы, девушка тихо произнесла: