Памяти Равиля Бухараева, моего верного друга и бережного редактора
Батюшка-царь обидел Володю... Володя свалил империю.
Великий Сталин обидел Сашу... Саша "обустроил" Россию.
Отсюда мораль: не обижайте маленьких.
Уинстон Черчилль любил не только армянский коньяк и кубинские сигары.
Но любил также лично выполнять каменную кладку.
Как и все каменщики, он лучше прочих ощущал рождение нового качества – стены
из кирпичей, и невозможность исправить ошибки в однажды криво положенных рядах.
Утро.
В пять утра зачем-то зазвонил поломатый будильник «Слава». За мутным окном белел первый снег, пятнами на крышах и на пожухлых листьях. Жить с утра вовсе не хотелось. Но умирать тоже. И в шесть Лёха очнулся окончательно. Болели локти и спина.
M-да, хорошо, когда там где надо, гнётся, а где не надо - не гнётся. В двухкомнатной «хрущобе» начал раскручиваться ежедневный утренний ритуал – кому на работу, кому на учёбу, ну а Лёхе – на шабашку. Так, привычно для себя, проводил он отпуск. И в этом году тоже. Только изредка вспоминая грустные и пронзительные строчки последней поэтессы старой, той ещё России:
– «никуда не уехали – ты да я, обернулись прорехами все моря…»
Сборы.
Нехитрый завтрак без излишеств, привычные, деловые и озабоченные лица «чад и домочадцев». Жена, сначала сурово объявившая, что чай сегодня без сахара и без заварки, внезапно расщедрилась и выдала всем по две карамельки из стратегических запасов. Ну, что ж, и в сталинском каторжном лагере по утрам давали сахар. Вот она – незатейливая правда жизни.
Задача у Лёхи была простая – собраться и выйти из дома. И он грамотно решил её за сорок минут, вымыл фейс и почистил остатки зубов, собрал перекус и натянул испытанные штаны фирмы «Райфл». Личное время кончилось. Вперёд, раньше сядешь, раньше выйдешь!
Да и день сегодня какой напоминать ему не надо. Конец срока!
А сидел Лёха на Урале, бесконвойным, в ракетном конструкторском бюро ровно четвертную, 25 лет.
С конца сталинизма и до начала горбачёвщины этот почтовый ящик всасывал лучших выпускников, начиная от МГУ и не брезгуя последними «педиками», и женат был Лёха (считай, каторга) двадцать второй годик, а конца таким срокам никто не видел и не ждал. Но за это время он приобрёл нужные навыки, и не путал семью, любовь и личную жизнь…
Дорога. Объект.
Автобус шёл на истинную жемчужину природы – озеро Тургояк, но Лёха выпал из него несколько раньше – на мосту. «Объект» располагался между речкой и сосновым лесом. Места тут были шукшинские - прекрасные и строгие. Скалистый и безлюдный берег реки, полюбившийся местным наркоманам, варившим экологически чистую коноплю в ворованных алюминиевых кастрюльках. На объекте Лёха ощущал себя и являлся полным хозяином, поскольку работал один. Вот оно, счастье то шабашное – ни хитрожопого и пьяного прораба, ни злобного заказчика, ни тупого подсобника. Курорт!
На эту работу и в эту контору Лёха попал и случайно, и закономерно. Встретил как-то Шуру, своего давнего приятеля всё той же породы – шабашника и трудоголика, настоящего «папу Карло». Перестройка превратила Шуру из инженера Ракетного центра в столяра-краснодеревщика, о чем он, впрочем, не жалел. С юных лет он был славен тем, что за вечер на куске доски мог вырезать Аллу Пугачёву «в натуральную величину и в натуральном виде». Он то и сосватал Лёхе все эти шлакоблоки, стены и переборки своей будущей столярной мастерской. И Лёха тоже не жалел – стоял июль и перманентное безденежье, продолжалась перестройка великой России во второразрядный бордель, безаварийная шабашка была ему оченно кстати. Были у этой шабашки несомненные достоинства, для тех, кто понимает, - весь материал на месте, высота стены - три метра, качество – не коттедж, а гроши – коттедж. И работа под крышей! Только потом Лёха понял, что в стране, изнасилованной грёбаными демократами, наблюдался временный строительный бум, последствия сучьего дефолта, что в конторе с гордым именем «Фаворит» были относительно честные люди, что ему и просто чуть-чуть повезло…
Отцом-основателем конторы был альпинист - Иван Носков, мужик плотный, коренастый и основательный. То уже хорошо, что не Швондер, а Носков. И с усами. Выступает на "десятке"… Посмотрел Лёха на него и как-то сразу понял - этому мозги не попудришь, и решил вести себя по-русски - "иду на вы!" И нужного уровня взаимопонимания достиг.
Обнаружился к тому же и знакомый - гориллоподобный, но человекообразный замзав на большой и чёрной « Волге», и сам тоже – большой и чёрный. Сибиряк и охотник, бывший баллистик, а нынче – менеджер, бывший ботаник, а по факту - не меньше зоолога. Фирма промышляла строительными подрядами – от евроремонта разных коттеджей и пансионатов до евросортиров для нефтяников.
А в хорошие для себя времена фирма лепила собственную базу – склад и мастерскую в опустевшем свинарнике на берегу реки. Это и был Лёхин «объект». От бывших обитателей не было уже ни слуху, ни духу – только белые поросячьи косточки попадались иногда в щебёнке. Последний безвременно усопший поросёнок был оприходован оголодавшей сторожевой собакой лет пять назад, это событие лично видел Лёхин приятель.
Напарник у Лёхи был в этом году из настоящих крестьян, опять же - свояк, немногословный и спокойный, привыкший не мировые проблемы решать и эскизные проекты рисовать, а работать. Но вот уже несколько дней Лёха работал один, устроив свояка на постоянную работу – зимовать. Были свои прелести и в этой, неспешной с виду, но суровой и объёмной работе, каменной кладке в одиночку. Опять же – «чем меньше братьев, тем больше на брата!» Капитальную стену и перегородки, и бетонные полы лепили вдвоём, провозились почти месяц, и баклуши вроде не били, не стояли. Водки самой дешевой незаметно исхарчили 16 пузырьков, не считая прочих лёгких напитков… Лёхе-то не надо объяснять, почему строители «квасят». Поначалу это не пьянство, - это допинг перед подходом к снаряду, то есть к растворному корыту, сто наркомовских грамм перед атакой. А уже потом – болезнь…
Как Лёха бурчал, сто грамм тёплой водки, с утра , без закуси, за чужой счёт – никому не повредит!
На все заработанные деньги он купил по настойчивой просьбе жены роскошный, по его меркам, музыкальный ящик для идиотов марки "Шарп", и стал ещё более нищим, чем был в начале работы. А теперь он работал один в пустом свинарнике, заделывал лишние оконные проёмы. Чистеньким и красивым шлакоблоком, который лихая бригада штатных работников лепила здесь же, за свежепостроенной капитальной стеной на специальном станке, и потом заботливо сушила и складывала. Шлакоблоки – они, конечно, чистенькие и красивые, но дураки страшные, считай восемь кирпичей, полтора пуда. А за день их, бывает, сотни две перенянькаешь, вверх да вниз, да по два, по три раза. А силёнки-то уже не те, что в тридцать лет, когда прыгал козлом хоть со шлакоблоком, хоть без. Но, слава Богу, кроме этих дураков были ещё и малышки – шлакоблок перегородочный - узкие, с изящной фигуркой, и весом всего по пуду.
Раствор. Инструмент. Работа.
Многочисленные шабашки и работа в одиночку приучили Лёху экономить силы, и тут уж Лёха за тридцать лет стал спортсменом-разрядником, и равных ему не было! Шлакоблоки раскладывались согласно «Основаниям…» Евклида и с учётом теории чисел, раствор у него замешивался «сам», точнее – киснул, как глина у пьяных печников, тем временем Лёха готовил шлакоблок, кирочку, стену, леса, штукатурную кельму, которой сподручнее было цеплять полновесную пайку раствора… И шлакоблоки при удачном раскладе сами прыгали в стену, как те галушки… Но не все, попадались и капризные.
Работа пошла. Работа нехитрая – закладывать развалившиеся и лишние для склада оконные проёмы. А то алканавты и бомжи, этот новый класс общества, шастают везде и волокут что ни попадя. Леса, шлакоблок, цемент – всё было приготовлено вместе со старшим сыном – заранее и по уму, но и в этой нехитрой работе были свои, уже освоенные Лёхой секреты и тонкости. А ну-ка встань на кривую досточку, да заложи последнюю пару дураков в щель размером опять-таки с два шлакоблока. Да швы заполни как хочешь и как умеешь. Лёха вынужден был сделать изобретение – шлакоблоки катались у него, как на саночках!.. В раствор под шлакоблок кладёшь пару обрезков арматуры подходящего калибра, а потом вынимаешь их - монтировкой.
Перекуры. Отступление 1.
Количество «больших» перекуров определялось размером растворного корыта – ведёрка четыре песку, ведёрко цемента, который не велено было экономить, и воды – сколько надо… Ведёрко, понятное дело, шабашное, пятнадцать литров. Для перекуров и перекусов было утоптано и обсижено уже привычное тихое местечко под колонной, грамотно расставлена «мебель» из шлакоблоков и обрезков досок. Торжественная тишина на стройке– бригада профессионалов ушла куда-то на «отхожий промысел». Никуда Лёха не торопился, да и настроение до обеда было дохлое какое-то. И никто не мешал ему курить и не отвлекал от воспоминаний, от нехитрых и простых, как у Буратино, мыслей про такую короткую и долгую, неправильную и непонятную жизнь. Про ракетный центр, так и не ставший для него своим за двадцать пять лет, как иногда он мрачно думал обо всём этом – «и тут я продал душу дьяволу в первый раз»... А был ещё и второй, и третий. Будучи сыном юриста и читателем-почитателем Антуана Экзюпери, мудрый Лёха судил себя по всей строгости.
Среди старшего поколения «ракетчиков» его изумляли и вдохновляли иногда люди, прошедшие войну и голод, Сталина и Гитлера, но сохранившие интеллект, мораль, характер – не люди, но закалённые и отточенные орудия, ворошиловские стрелки. А начальство, начальство приходилось «метить и мелом, и углем», кроме отборных мужиков попадались и экземпляры, вовремя успевшие пересесть из кресла начальника лагеря в кресло начальника отдела, или службы какой. Стреляные волкИ, те ещё кадры. Но началась перестройка, и всё это поколение ушло, а может - как раз наоборот – ушло поколение и началась перестройка.
И заборчик вокруг ракетного центра был что надо – с предзонником и нейтральной полосой, с колючей проволочкой «нового поколения» и с высоким напряжением, весь обвешанный датчиками и видеокамерами, да и не только забором напоминало всё это хозяйство марфинскую шарашку. Ну, впрочем, и отличия тоже были – ночевать отпускали домой, без конвоя, кумовья не донимали, платили деньги, особо изобретательным и умным исполнителям, преданным «великому делу подготовки собственного уничтожения», как говаривал Бертран Рассел, давали «жигули» и вручали ордена.
Вспомнил Лёха свой первый день на Урале - в деталях. Провожала – только сестра, юная тогда десятиклассница. Этот фактик Лёха запомнил на всю жизнь, он помогал дефективному математику понимать, что такое родная кровь и чем женщина отличается от мужчины. Математиком Лёха перестал быть уже давно. Но он помнил слова, записанные золотыми буквами в истории его серой жизни - «никакое поражение не отнимет у нас той победы, что некоторое время мы существовали в этом мире…». Так подводил свои итоги Норберт Винер, крёстный отец продажной буржуазной девки - кибернетики.
Позади оставались - Университет и Казань, позади диплом, друзья, девушки и лихие шабашки. Теория меры в пространстве без топологии и Марина Цветаева с её безмерностью в мире мер. Утомили его умные женщины, и он попробовал сосредоточится на «хохотушках с большой грудью». Нелегко уставшему путнику пройти между Сциллой и Харбиной, особенно если обе они в нижнем белье! Впереди выпускника КГУ, несколько измочаленного учёбой и нелёгкой половой жизнью, ждал Урал, какое-то конструкторское бюро, старые и новые друзья. Фотоаппарат, рюкзак книжек и десять банок шпротного паштета, закупленных на родине Ильича, вот и всё его богатство. Лёха ехал в купе московского поезда, имея на руках халявный билет за полцены (хитромудрый Лёха зажулькал студенческий билет и бёрёг его всю жизнь), и очумело разглядывал уральские пейзажи вдоль железки. Станция Миасс, маленький такой и чумазый вокзал из дикого камня, серые осенние сумерки.
Он сдал рюкзак в камеру хранения и взгромоздился в незабвенной памяти «Икарус». А вот и Машгородок нарисовался, а вот и кафе «Русский чай», и вступление на уральскую землю. Застолье – с корабля на бал, очумевший сокурсник Серёга Никифоров докладывает о благополучном рождении Надьки, по возрасту которой Лёха меряет с тех пор свою уральскую жизнь. Свадьбы, крестины, дни рождения наезжали друг на друга. А теперь всё больше юбилеи и поминки…
Баня в Тургояке, временное обиталище семьи счастливых молодожёнов, бутылка водки и неторопливый ночной разговор… Потом пошла компетентная «проверка на вшивость», две недели нежданного отдыха, пиво и бифштексы в драном фанерном пивбаре на берегу невыразимо красивого священного озера, невиданного цвета сине-зелёная вода, слёзы ангела. И «резкий», от бедра, поход «выходного дня» в пещеру Сухая Атя, топтать мокрую девственную глину. По первому снегу, по первому морозу…
И наконец, огромное предприятие – легендарный почтовый ящик, очередь трудовых пчёлок на автобус-вертушку, суровые морозы начала зимы без единой снежинки, первый рабочий день, злостное нарушение полувоенного распорядка - с горящей беломориной попёр прямо в проходную. Засушливый семьдесят пятый, по мнению ряда понимающих товарищей именно с этого года государство то ли вошло в штопор, то ли полезло в бутылку…
Голодный мир, холодная война!..
Священный час обеда. Отступление 2.
Кончилось третье корытечко раствора, и заделан проём оконный - уже второй, и вот он наступил - священный час обеда. И не простого, а праздничного. Обед был спартанским, но полноценным и ненадоедающим – чёрный хлеб, ничем не заменимая черняшка, выбираемая Лёхой среди рыночного псевдоизобилия эрзацпродуктов, самодельное, своевременно заготовленное сало, «самодельный» же, лично выращенный чеснок, две помидорки и четыре сантиметра ядовитой колбасы с гордым именем сервелат. Всё ж таки банкет!
И четвертинка истинно народного напитка под древнегреческим названием «Троя», к которому экономный Лёха питал некоторую слабость. Спасибо питерцы, спасибо тебе, колыбель революции! Одно из достижений свободного рынка – каждому своё, кому «Гжелку», а кому – «Трою». Но все - при деле.
М-да, на нашу зарплату правильного пива не выпьешь...
О том, какой сегодня день, Лёха не забывал. И день этот складывался в целом удачно – погода, работа, здоровье. И тишина на объекте, и вечнозелёные сосны на фоне желтых берёз вокруг объекта. И полноценное меню праздничного обеда… А одиночество в данный момент Лёху отнюдь не тяготило, скорее напротив, усугубляло торжественность момента.
После второй сотки он вспомнил Казань, которая последнее время вспоминалась всё чаще со светлой грустью, со слезой.
Брата, сестру, три комплекта одноклассников и прочие дорогие лица. Сестрица, коза нечёсанная, письмо недавно прислала. Кастрюльками "Цептер" подрядилась торговать, такой вот народный промысел времён поздней перестройки. Сестру Лёха любил, такой, какая она есть, её успехи и неуспехи обдумывал и переживал. Друзей детства не выбирают, а родственников тем более … Дура дурой, даром что элитную школу кончила с золотой медалью, что лучшую половину жизни объясняла народу, что такое «Hardware» ЕС ЭВМ. Дообъяснялась! И её, также как и обоих братанов, всосал Военно-промышленный пылесос, и Университет она кончала тот же самый, Казанский Императорский, имени Ульянова-Ленина. Во, юморок-то, перестроечный. Вспомнил Лёха и братана своего, старшего, кандидата наук и главу казанской ветви Кипотей. Лёха дразнил его радиолюбителем за упрямство и некоторую дубинноголовость, то есть недиалектичность мышления. Но и любил, и уважал – по всем кавказским законам.
Тщательно и не торопясь он вспомнил особо любимых одноклассниц, среди которых были нежные и неприкаянные филологини, мудрые и строгие программистки, и татарская княжна, «хан кызы» с берегов Булака, и заслуженная артистка, заменяющая Лёхе в одном лице и цирк, и ТЮЗ, и даже майор МВД. Школьная его любовь, обладательница «огромных и ласковых глаз», вместо детского врача нечаянно превратилась в "психиатра в штатском", и всю жизнь калибровала диссидентов и графоманов, маргиналов и маньяков.
Маньяк и графоман Лёха посвятил ей лучшее своё стихотворение – вернул должок через тридцать лет:
Фотографии школьные, так давно это было,
Ах, какие истории там судьба нам дарила!..
Рукавом прикасались - мир поплыл под ногами,
И навеки остались на шершавой бумаге...
До сих пор я болею от далёкой мечты,
А на сердце - царапины, шрамы, бинты!
Он вспомнил и представил «друзей своих медлительный уход», и подумал, что душа человека наверно состоит из друзей детства, как мозаика из цветных камешков. А когда кто-нибудь умирает, то из мозаики выпадает камешек. И с каждым годом он всё лучше понимал фразу из классики – самое дорогое у человека это жизнь, и она становится всё дороже и дороже, и дороже…
Опять работа.
Работать после обеда да ещё в подпитом виде вовсе не хотелось. Вспомнился Лёхе его любимый Лихтенберг – «Было бы неплохо превратить людей "третьего сословия" в нечто, напоминающее бобра. На всем белом свете я не знаю лучшего животного: он кусается только тогда, когда его поймают, но трудолюбив, полон семейных добродетелей, искусен в постройках и, кроме всего прочего, дает превосходную шкуру»…
Пришлось начать с разминки – переставил леса, разложил «дураков» и «малышек», принёс воду в «евровёдрах» по двадцать литров – в банках от какой-то мудрёной замазки.
А всё ж таки хорошо идёт работёнка! Ни шнура тебе, ни отвеса, ни расшивки, халява, сэр! Это тебе не девятиметровые брёвна в коровнике по имени «Бухенвальд». И не сорок тонн картошки на рыло за день! И не та шабашка - долбёжка ямок в феврале при минус двадцати восьми, вот уж один к одному каторжный лагерёк! Почему козлам с элеватора понадобилось отгораживать таможенную зону именно в феврале Лёха понимал, но не понимал, на хрена ямки долбить, почему столбики нельзя было до весны подварить или даже приморозить. Одно хорошо, что напарником тогда был сын приятеля, по молодости весь из себя неутомимый и весёлый. И умён, и воспитан, как и положено поколению «сынков», характерному для Машгородка.
Таких вот ярких и издали даже весёлых шабашных картинок в лёхиной памяти было и ещё не один десяток, накопилось за тридцать лет. Ну, да ладно, пора и к корытечку, раствор изладить.
Старательно и аккуратно, самому и заделывать всё, что развалишь, Лёха извлёк старую, но ещё прочную раму, вскарабкался на насест, уставил ноги поудобнее и попрочнее, и снова вперёд – раствор, кирпич, кирпич, раствор, шлакоблок! Алга, как говорят в Казани! Удачно как-то расположены наши светила, на полтора кубика можем к вечеру выйти. Не подвела бы только надломленная спина. Спину Лёха начал ломать лет десять назад, и с тех пор в этом деле преуспел. Брёвнышки, баланы - кто их вешал! И танцы ему помогли - в луже с сытеньким мешком цемента на спине, писк и скрип позвонков. Частник-то как мешок насыпает – под завязку! И поганый рулон рубероида, который Лёха крайне неудачно схватил. И девяносто красных кирпичей на носилках, это ещё по молодости, личный рекорд.
Хватает у Лёхи рекордов!
Финиш. Отступление 3.
Однако, сумерки уже, под крышей они ранние. И раствор только на стенках корыта, похоже – на сегодня шабаш. Вот оно, счастье нехитрое! Последний шлакоблок, спрятать инструмент, мастерок прикопать отдельно, переодеть штаны. И закурить, и сесть на штатное бригадирское место. И никуда не торопясь, налить последнюю соточку и выпить - тоже не торопясь. И день выдался несомненно удачный, и праздник, которого Лёха так долго ждал…
По сценарию предполагались пельмени и водка на берегу Тургояка с привлечением лучшего друга и иных собутыльников, да видно, не судьба. Успеем, никуда не денутся, ни друзья, ни пельмени.
А лучшему другу оставалось жизни – одиннадцать месяцев…
Снова наехали на Лёху воспоминания, а на память он пока не жаловался. «Случайно, на ноже карманном, найди пылинку дальних стран, и жизнь опять предстанет странной, закутанной в цветной туман!» – всё лёхино естество состояло из таких вот любимых строчек и мудрых изречений. Правильно сказал поэт, не нож, а пылинка на ноже ранят нашу душу!
И ещё состояла лёхина душа из витражей-воспоминаний юности и детства…
Из Вязников – зачарованного города, навсегда в знак протеста против всех этих войн и революций оставшегося в девятнадцатом веке, из Клязьмы – священной реки детства. Из 131-й школы и белых колонн Университета, и всех любимых людей и мест в Казани. Четверть века прошла, а ниточки не рвутся. И из заветных уральских троп, по которым люди и лоси ходят, не мешая друг другу, из форелевых речек и клюквенных болот, но это - уже другой разговор...
Только сиди не сиди, а надо двигать к дому. Всё сделано, всё выпито и закушено. Да и время уже – полчаса до полной темноты, и у наркоманов на том берегу опять горит костёр. Попрощавшись с собаками и знакомым «вохром», Лёха двинул к автобусу по мокрой глине – по длинной улице строящегося коттеджного посёлка. Прочно и навсегда вошли в наш язык и вохр, и бомж, и мент…
Ему повезло –«гармошка», », автобус такой, с полуприцепом, пришла по расписанию. С комфортом расположившись на пыльном персональном сиденье, Лёха думал «о работе», что окна через два дня кончатся, что в упор светит ему ещё объект, парадный - цоколь на здании управы, в компании с двумя малолетками. Плиточник-облицовщик и мастер-наставник, Макаренко какой-то получается. Из грязи да в князи.
Вот поворот, вот рынок, вот мы и дома.
Дом. Семья. Вечер.
Приуставший Лёха вёл себя дома смирно и сосредоточенно размышлял о миске с «честно заработанным ужином». Сытый и помытый, он быстро принял горизонтальное положение и уставился в цветной экран, на котором гнусная рыбья голова шевелила усами и подводила итоги ещё одного дня разрушения некогда великой России. Скрипнула двухэтажная железная койка-вагонка в соседней комнате – детям снились беспокойные детские сны. А самому Лёхе сны никогда почти и не снились. А уж если снились, то – просто хрень какая-то: атомный удар по Машгородку, то нелегалы в «Ассошиэйтед Нэвэл Скул» на Инглиш, а то - антиправительственный заговор в казанском оперном театре… Это в эпоху застоя-то!
Финита.
Лёха разглядывал мелькание цветных пятен на экране и злобно вспоминал собственные, не совсем печатные стишки:
И прёт с экрана голубого
Враньё, дерьмо и чудеса,
Один халдей сменить
другого
Спешит, дав русским полчаса!
Миролюбивого в общем Лёху почему-то раздражало обилие чудных фамилий типа Страус, Паровознер, Шпиндель, Сукинидзе, точно знающих, что из всех искусств для них важнейшим является кино. А их там, этих Швондеров, на телестудии - несколько сотен процентов.
Но думал он о своём – о том, что день прошел в целом удачно, что заработал он очередные три сотни, а то и поболе, о том, что начался отсчёт следующего, двадцать шестого уральского года, что заработает он две «сверхплановые» штуки и купит модем! Очередная шиза – электронная почта на дому– овладела всем Лёхиным существом.
- «Продам валенки, но к Интернету подключусь!» – подумал он напоследок и заснул почти счастливым.
Добавь ему срок, Господи!
*_*_*_*_*
18.10.2000