начало здесь -
http://www.proza.ru/2012/11/28/1178
Простуженный голос диспетчера уже две недели подряд отменял все рейсы. Нелетная погода. Якутский аэропорт напоминал вавилонское столпотворение! Всюду спало, ело, смеялось, играло в карты, ругалось множество людей. В буфете шатались унылые бродяги и карманники. По лестничным проёмам носились вспотевшие дети. В залах ожидания утрами проносились уборщицы и шныряли собиратели пустых бутылок. А ночами мелькали фуражки узкоглазых якутских милиционеров.
Тем, кто видел это впервые, было страшно. Страшно было заходить в вонючие, грязные туалеты, обедать в темной, прокуренной столовой, смотреть фильм «Волчья яма» в ближайшем кинотеатре или танцевать в закопченном привокзальном ресторане, спасаясь от дождливых осенних дней и вокзальной скуки.
Переполненные камеры хранения не принимали больше вещей. А вещей у пассажиров было много. И они просили присмотреть за ними случайных попутчиков. Некоторые предприимчивые мамаши объединялись в коммуны, перегородив закутки коридоров чемоданами и веревками. Там сушились пеленки, пахло молоком и кашей. Надежда, что все это рассосётся, разъедется, казалась фантастической. И, тем не менее, каждый год - повторяясь, всё это каждый год благополучно заканчивалось. Само собой и абсолютно не понятно как! - утверждали бывалые пассажиры.
Всю жизнь я буду помнить то первое впечатление от вокзальной суеты, от бессонных ночей, от головокружения, а главное буду вспоминать как мы с мужем, оглушенные этой новой реальностью отмывали черную пыль со стены вокзала, где была нарисована карта Советского Союза, что бы получить посадочный талон на рейс Якутск - Депутатский.
Уже не помню, что помогло нам оказаться в числе счастливых добровольцев, помню только страшную усталость и боль в и плече, на котором была прикреплена ёмкость с мыльной водой. Ёмкость часто опускали вниз, чтоб сменить воду, а потом поднимали верёвками почти к самому потолку. Нас спускали вниз гораздо реже, чем ведра с водой. Сверху вокзал казался кипящей кастрюлей, из которой к потолку выбрасывались визги детей, хлопанье дверей, мелькание чемоданов, суета, суета. Суета.
За качественную работу мы получили посадочные талоны в служебной кассе и на наших попутчиков, видимо нашу вокзальную дружбу диспетчер принял за ближайшее родство. Алешенька и баба Аня полетели с нами до Депутатска, а вот Юрий Иванович – который на поверку оказался Михаилом, возвращающим из весьма отдаленных мест за убийство жены - улетел в Куйгу.
Прощаясь, он подарил дорогую, новую электробритву моему мужу, перекрестил бабушку с внуком и, видя моё побелевшее от страха лицо, даже не подошёл ко мне. Ужас от мысли, что я две недели жила бок о бок с убийцей и два раза возвращалась с ним по ночным улицам Якутска с вечернего сеанса – вдвоём! – буквально парализовал меня. Север перекрашивал моё розовое представление о людях с первой минуты. И делал это очень жестко.
От Якутска летели часа три. Самолет был старый, и всё в нём было лишено молодости – и назойливые стюардессы, и салфетки для обеда, и даже то, как была надета фуражка у второго пилота – все несло привкус безнадёжной старины.
Пассажиры скучали. Но когда за окном пошли горные массивы – скука испарилась! Сквозь разрывы проплывающих рядом облаков явилась игра облачных теней, бегущая по склонам гор. Тени наползали и беззвучно скатывались с них и снова наползали. Иногда тени были маленькие, круглые и веселые. А иногда – зловещие и огромные, словно синие пауки.
Горы возникали из облаков как акварельные желто - расплывчатые пятна. Мне подумалось - это от сброшенной листвы. Порой они проплывали в ярких заплатах почему-то молодцевато зеленеющей травы. Но слушая очкастого парня, который обстоятельно объяснял двум молоденьким соседкам, что желтизна и зелень – это лишайники и мхи - я поняла, откуда этот удивительный узор среди бесконечной неровности сопок. Скользящая, живая сеть теней переливалась по всему горному массиву множеством серо-желтых, зеленых, бежевых оттенков и нюансов изумрудного цвета. Изредка она гасила блеск извилистой ленты реки и снова бежала до самого горизонта, который смущённо растворялся в пурпуре приближающегося вечера.
Если скользнуть быстрым взглядом по иллюминаторам в салоне самолёта, то покажется, что за бортом горит хвост огромной Жар-птицы – так необычен, ярок и красив проплывающий ландшафт! Пассажиры вдоволь налюбовались красотой осенней тундры и уже более благосклонно смотрели на невыразительные лица стюардесс, как бы приходя в себя от неземной красоты Севера.
Пожалуй, красота девушек была бы сейчас лишней. Восторг не может длиться вечно. Он должен проходит, что бы люди могли жить обычной жизнью. Видимо по этой причине на якутских авиарейсах красавиц стюардесс, как правило, не бывало.
Снова заплакали, закапризничали дети, зашелестели обертками конфет. Мужчины завешались свежими газетами. И опять захихикали раскрасневшиеся девчата, перехватывая взгляды очкастого гида. В проходе между креслами важно зашагал безбилетник – толстый, черный котяра с коротким, отмороженным хвостом. То там, то тут из салона к нему тянулись детские ручонки с кусочками колбасы или курятины. Он лениво поглощал эти дары и так же лениво облизывался.
Попросили пристегнуть ремни. Качая крыльями, Ан- 24 шумно приземлился в депутатском аэропорту. Здравствуй, Север! Здравствуй, Депутатский! Сколько раз я буду говорить эти слова мерзлой земле, касаясь её подошвами ног? Тогда я не знала ответа.
Впервые мы прилетели сюда осенью 1978 года. После окончания института муж по распределению получил работу горного мастера на Депутатском ГОКе. И не имея понятия, что такое Север мы прилетели хмурым октябрьским вечером на край света.
Еще в Якутске на трапе самолета, вдохнув воздух Севера, я опешила – мне не чем было дышать! Позднее, узнала, что так организм отреагировал на нехватку кислорода. Но молодость бесстрашна, она быстро привыкает ко всему. Привыкла и я. Единственное, что мой организм не сумел преодолеть – это быстрая ходьба или бег на морозе. Удушье не позволяло стремительных действий. Поэтому, когда я в дальнейшем закатывала мужу истерики с убеганием – то задыхалась и быстро умнела. Но, видимо, ненадолго.
В порту дул пронизывающий ветер. Он рвал полы одежд, вырывал сумки, чемоданы, хлопал дверью маленького домика – вокзала. В его полутьме я успела разглядеть странные, трехслойные рамы окон и толстые слои сухих комаров, засыпанные между ними. Хотела спросить - зачем это сделали, но резко загудел подошедший автобус. И прилетевшие пассажиры бросились занимать места.
Оказалось, что бабу Аню знали абсолютно все. Мы ехали минут сорок по гравийной дороге. И через сорок минут в автобусе про нас знали всё – и, что мы работящие, и ответственные, и что у нас на материке /так северяне называют всё, что находится к западу от Якутска/ остался сыночек, вылитый Алешка, и что Валера – молодой специалист, а я – модельер.
Остановка, где мы вышли называлась «Мечта». Лил дождь. Мечта была грязной, скользкой. Подбежали Алешкины родители в мокрых, шуршащих плащах, закружили его, похватали чемоданы, сумки. Нас тоже тормошили, целовали, заворачивали в плащи. Наконец мы пошли. Алешка унёсся по лужам с грязной, прыгающей на всех лайкой. Баба Аня, на ходу то и дело поправляя падающий с головы платок, восторженно рассказывала, как мы прорвались на Депутатский. Просто чудом!
Все восхищались нами, бабой Аней, ругали погоду, ловили Алешку, стучали в чьи-то окна, приглашали вечером в гости, интересуясь - готова ли банька и осведомляясь - как там со строганинкой? Мы шли по странному деревянному тротуару (позднее оказалось, что это была теплотрасса) под проливным дождём. Взбирались по скользким, разломанным лестницам на новую теплотрассу и шли, шли по другим высоким тротуарам и опять переходили. И опять шли.
У меня после бессонных, вокзальных ночей перед глазами проносились ночные улицы Якутска, усмехающиеся глаза Михаила-Юрия, разноцветные облака, танцующие горы, Алешкины сапожки полные воды. Всё плыло, таяло и всё - было нереально. И только одно родное лицо было реальностью – счастливое лицо моего мокрого мужа.
Наконец мы подошли к деревянному дому на высоких сваях, которые были обшиты досками, кое-где в досках виднелись дверцы от сарайчиков. Два широких крыльца поднимались с боков к первому этажу дома. Рядом стояли такие же неуклюжие дома. Все они были типовые, одинаково унылые. За домами, вдоль бурлящей речонки, тянулись старые бараки с огромными бочками у каждого подъезда. Над речкой уютно притулились разноцветные, неизвестно из чего сколоченные баньки.
Другой берег чернел болотными кочками, которые однообразно тянулись к далёкому горизонту. Словно очерчивая ограниченную территорию для жизни тесным кольцом, над удивительным поселком нависали прозрачные сопки и низкие, шевелящиеся тучи. Не те, что виделись с самолета, а неприветливые, каменные. Мне почему то захотелось завыть от ужаса – куда нас занесло? Действительно - край света. Но я ошибалась. Край света мы увидели через неделю в Омчиканде.
А пока я не знала, что дом у самой дороги – еще недостроенный – станет нашим домом на многие годы. Что именно в него я привезу подросшего Данилку. И он будет плавать с мальчишками по огромным лужам на пенопластовых плотах. И его синий комбинезон нельзя будет отстирать никакими моющими средствами.
Что дальше в тундре мы будем разводить костры и жарить шашлыки из оленины по рецепту якутки Насти. А у этого ручья я буду собирать весной черную, северную ягоду с замечательным маркшейдером из Бурятии - гуруном Володей Акуловым и его женой зубным врачом. И что на месте школы, где будет учиться наш сынок, растут пока карликовые березки, льет дождь и сурово гудит ветер. И нет еще в посёлке многих моих друзей – москвичей, ленинградцев, латышей.
Через неделю оформив документы, позвонив родным в Новокузнецк и услышав милый голосок Данилушки, мы, обвешанные чудными подарками бабы Ани, цена которых выяснится долгой полярной ночью, спешили в уже знакомый аэропорт, чтоб лететь дальше к Полярному кругу, где нас ждал карьер Омчикандя. И как нам казалось, самое светлое будущее.
продолжение здесь -
http://www.proza.ru/2013/02/19/1263