Рассказ
На экране улицы старой Москвы. Позванивают трамваи. Гудят легковые авто.
Спешит белый речной трамвайчик. На палубе нарядные люди. Добрые счастливые лица.
Машут нам руками оттуда, из глубины тех далёких лет. Звучит марш Дунаевского из
кинофильма «Весна». Под такую музыку хотелось и петь и жить.
Сменяются кадры.Московский Кремль. Развевается флаг на куполе Большого Кремлевского
Дворца. И как символ неповторимости, быстротечности времени - часы на Спасской
башне Кремля.
Тихий московский дворик. На столе патефон. Кружится пластинка, плавно колышется
мембрана. Звучит мелодия забытого танго. Поет мужской «бархатный» голос:
Листья падают с клёна -
Значит, кончилось лето,
И придёт вместе с снегом
Опять зима...
Шипит, потрескивает старая заигранная пластинка, и непонятная щемящая грусть
подступает к горлу. А память уводит меня в далёкий сорок пятый год...
Начало апреля. Мирной жизнью живёт захолустная деревенька в Тульской области. По
вечерам к папе, а он был председателем местного колхоза, на огонёк яркой керосиновой
лампы приходили правленцы, то есть колхозный актив. В июле мне будет шесть. Играя сам
с собой, я слушал, о чем говорили взрослые. Вздыхали женщины, желая скорого конца
войны, возвращения мужей, сыновей. Старики курили перед печкой, загадывая дела
наперёд. Перед пахотой и севом надо бы лошадей подкормить - исхудали за зиму. Кто-то
предлагал организовать столовую, у кого-нибудь на дому, для пахарей и сеяльщиков...
Но была и другая причина посещать наше жильё. Приходили к нам послушать
звонкоголосый голубой патефон, который привезли с собой мои родители из Туркмении.
Однажды пришли девушки в военной форме, человек пять или шесть. Ладно подогнанные
шинели с погонами, сапоги, серые шапки, из под которых выбивались коротко
подстриженные волосы, делали их похожими на солдатиков из книжки.
Раздевшись в передней, они прошли в горницу. Сразу стало тесно. Нас, детей, было
трое. После рождения братика мы переехали в этот пустовавший дом. С печки я с
любопытством рассматривал гостей. Особый мой интерес был к медалям на их гимнастёрках
Папа вывернул фитиль, и лампа озарила наше небогатое жильё. Затем достал со шкафа
патефон и пустил пластинку.
...Он пожарник толковый и ярый.
Он пожарник такой деловой.
Он готов погасить все пожары,
Но не хочет гасить только мой...
С пластинки пела женщина, а девушки под эту музыку танцевали. Я, как завороженный,
наблюдал за ними сквозь слёзы. От хорошей музыки, от переполняемых чувств я не мог
удержать их. Девушки были молоды и красивы, легко танцевали, мечтательно запрокинув
голову и закрыв глаза. Всё, что мешало в горнице, папа расставил по углам или вынес в
переднюю. Затем они пригласили танцевать маму. И она танцевала с лёгкой улыбкой на
губах. Моя мама сельская учительница. У неё был замечательный голос, она хорошо пела и
играла на гитаре. Когда, у неё в руках оказывалась гитара, мастерски владела ей и
пела песню на стихи Михаила Лермонтова:
В глубокой теснине Дарьяла,
Где роется Терек во мгле,
Старинная башня стояла,
Чернея на белой скале.
В той башне, высокой и тесной,
Царица Тамара жила.
Прекрасна, как ангел небесный,
Как демон, коварна и зла.
В сорок пятом им с папой было по тридцать лет. Завершением этого вечера было скромное
чаепитие.
Из разговора взрослых я понял, что наши гости живут в землянке недалеко от
деревни. Когда они стали одеваться, я попросил, чтобы они взяли меня посмотреть
военную землянку. Девушки согласились. Мы шли по тёмной улице деревни. Под ногами
хрустел ледок едва замерзших лужиц и ручейков. Кто-то из них подсвечивал дорогу
фонариком.
И вот я в землянке. Нас встретила улыбчивая девушка и доложила, что за время
дежурства ничего не произошло, и что ужин готов. Старшая, её звали Валентиной,
попросила положить каши для меня. Так впервые я попробовал «шрапнели» - солдатской
каши с тушенкой. Землянку слабо освещала коптилка, сделанная из снарядной гильзы
малого калибра. Стены землянки скрывались в полумраке.
Спал я с Валей - кровать была только у неё. Остальные отдыхали на нарах, по их
голосам я понимал, что они где-то высоко. Переполненный впечатлениями, я долго не мог
уснуть. В дальнем углу шептались девушки, срывались на приглушенный смешок.
Когда я проснулся утром, в землянке никого не было, только доносились голоса с улицы.
Землянку по-прежнему освещала коптилка, да под потолком, сквозь маленькое оконце
пробивался солнечный свет, оставляя на земляном полу яркий квадратик. Одеваясь, я
рассматривал землянку. Её стены из березовых поленьев, на которые по краям опирался
такой же берёзовый потолок в накат. У одной из боковых стен высокие нары с лесенкой.
Там, вверху, наверное, всегда теплее. В низкой железной печке горел огонь. На стене
телефон, знакомая мне вещь по прошлой городской жизни. В углу, на гвоздиках, много
шинелей.
По земляным ступенькам я поднялся наверх. Солнечный свет резал глаза. После тишины
землянки множество звуков окружило меня. В небе жизнерадостно заливались жаворонки,
совсем рядом, в деревне, наперебой кричали петухи, шумные грачи вели перебранку. А с
дороги доносился ни с чем не сравнимый голос весеннего ручья.
Мои знакомые девушки, в ватниках, копали канавы, отбрасывали остатки снега, отводили
ручьи от землянки. Она была почти неприметной, только небольшой холмик возвышался над
ней среди поля. Да сверкало на солнышке её маленькое оконце.
Меня заметили. - «Доброе утро, Женечка, - кричали девушки, - как спалось?» А Валя
сказала: «Подожди немножко, сейчас пойдем кушать». Послышался гул летящего высоко
самолета. Все, как по команде, подняли головы, выискивая в голубом небе серебристый
крестик. Кто-то быстро принёс из землянки большой черный бинокль и тетрадь с
карандашом. Потом все спустились в землянку. Девушка с биноклем говорила по телефону
какие-то непонятные слова про градусы, - наверное, про самолет. После этого мне уже
было не до завтрака.
Сестру моей мамы тоже звали Валей. Живя в Туркмении, мама часто говорила с ней по
телефону с почтамта, внутри нашего городка Байрам-Али. Сейчас мне представлялось, что
при наличии телефона, я могу поговорить с моей родной тетей. Глядя на телефон, я
изложил свою просьбу.
«Ну что же, ничего сложного нет, сейчас соединим». Валя, опекавшая меня, поговорила
с кем-то по телефону и с улыбкой подала трубку мне. - «Можешь говорить, это Валя».
Я прильнул к трубке и радостно закричал: - «Тётя Валя!» В ответ услышал: «Здравствуй,
Женя, как ты живёшь? Как мама и папа?». Я что-то отвечал и всё время думал, что этот
голос похож не очень, на привычный голос тёти Вали. А потом я стал спрашивать сам,
чем, наверное, ввёл в замешательство мою собеседницу: «Валя, а где бабушка?».
Или - «А где дядя Костя, на войне?». Только после я понял, что это была шутка в угоду
моему детскому желанию.
Девушки приходили к нам ещё и ещё. Так же крутились пластинки, кружились танцующие
пары, и звучало старинное танго
Листья падают с клёна, -
Значит, кончилось лето...
И наш патефон побывал в девичьей землянке - кому-то из них отмечали день рождения.
А потом папа сказал мне, что они уехали насовсем.
Помню прохладное утро. Я в одиночестве гулял на улице. Солнце то появлялось, то
скрывалось в облаках. В конце деревенской улицы скакал всадник. У некоторых домов он
останавливал коня, стучал плеткой в окна и что-то кричал. Доскакав до нашего дома,
осадил коня и, запыхавшись, сказал: «Все, пацан, война кончилась. Дома есть кто-нибудь
взрослые?».
На порог вышла мама. «Гражданка, где найти председателя колхоза? Нужно митинг
провести, война кончилась», - говорил посыльный, вытирая кепкой вспотевшее лицо. Мама
приложила руки к груди и заплакала от радости. Потом, овладев собой, сказала: «Сейчас
он может быть в поле, а может и в правлении, я жена его», - и она показала дом на
параллельной улице через ложбинку. Верховой поскакал туда, а мама поспешила к соседним
домам.
Вскоре у нашего дома стал собираться народ. На радостную новость выбралось из
облаков солнышко и больше не пряталось. Женщины плакали, целовались, утешали друг
друга. Многие уже принарядились, достав из сундуков припрятанные до времени наряды.
Подходили девчата, старики, молодые парни. А вот уже гармонь чья-то выводила веселый
плясовой наигрыш. Потом стало тихо, и дядя из района сказал всем, что в Берлине
закончилась война, и скоро воины вернутся домой. Говорили и другие, деревенские тёти и
старики, поздравляли всех с Победой.
После окончания митинга люди, всем сборищем, решили идти в соседнюю деревню
Рахмановку, чтобы и там сообщить радостную весть. До деревни было около двух
километров. Так с песнями, с частушками двигалась веселая процессия. На краю деревни
кузница. Мы, мальчишки, первыми принесли сюда победную весть. Кузнец, высокий худой
старик, сидя на большом мельничном жернове, трясущимися руками крутил самокрутку. Под
сивыми усами затаилась улыбка. Он глядел повлажневшими вдруг глазами на приближавшийся
весёлый народ.
Так в моей памяти запечатлелась победная весна. Весной сорок шестого отцу
предложили место председателя большого колхоза в соседнем селе. Квартиру нам
подыскали, то есть сняли у осиротевших за годы войны двух сестёр. Мама стала работать
учителем начальных классов в семилетней школе. К нам также на огонёк, на голос
патефона приходили соседи, мужчины и женщины. Бывшие фронтовики, которых в селе
становилось всё больше и больше. Село было в оккупации один месяц. Отступая, немцы
пограбили село. Отнимали скот и птицу на пропитание. Трудно жилось сельчанам, пока
обросли достатком.
Что такое голод, я испытал сам и мои сестрёнки. Помню, как от лебеды у них
аллергически лупились носы, слезала кожа. А однажды я узнал, что моего любимого
голубого патефона не стало. Обменял его отец, скрепя сердце, на картошку. Уставясь в
окно, я долго плакал, не вытирая слёз... Прошли годы, но я часто вспоминал ту весну,
патефон, землянку, и тех военных девушек, что вошли в мою жизнь, в мою память.
Где вы теперь, как сложились ваши судьбы?..