Толик Мотин не мог поверить – такого не могло быть! По реке, по самому ее фарватеру, плыл бобер. Он лежал на спине, подставив живот ласковым лучам солнца, скрестив лапы на груди. Казалось - загорал. Потом ловко перевернулся и разрезал тихую гладь у берега, подплыл к Толику. Широкий хвост, словно акулий плавник, проволочился следом, подчеркивая: плевал я на ваши методы искоренения!
Толик стоял не шелохнувшись – действие происходило в нескольких метрах от него и впечатляло. «Да-а-а...» - только и смог он выдавить из себя. Ему даже показалось, что бобер заглянул прямо в глаза: а ну, достань!
...Под ногами осыпалась бровка берега, и Толик взмахнул рукой, словно открещиваясь. Бобер шлепнул хвостом по воде и скрылся. «Да-а-а», - снова протянул Толик, приходя в себя. Такого еще не было!
Это был вызов! Небывалый! Кто кого?
Нельзя сказать, что Толик Мотин не любил бобров. Он, можно сказать, вырос при их повседневном пребывании. Бобровая семья раньше постоянно проживала в речном бучке. А баба Мотя говорила, что сколько была жива помнила их! Самый старший – «хозяин» ввечеру встречал домочадцев, затаившись в молодом осиннике, что вплотную подходил к хате. Когда человек щелкал засовом калитки, он прыгал в воду и ударял на весь двор хвостом: мол, порядок, все дома! А в Береще, что раскрывалась необъятным простором за хатой Толика, крайней в деревне, бобров было так много, что люди свыклись и не обращали никакого внимания. Уживались, хотя бывали драматические случаи.
Толик на всю жизнь запомнил один эпизод, когда корова тети Мани провалилась в бобровую яму, и ее дружно, всем селом, вытаскивали, обмотав рога и копыта пеньковыми веревками. Корову вытащили, но к бобрам претензий никто не предъявлял. Отругали Петьку Самохина, который не доглядел, будучи на пасте, и позволил коровам углубиться в бобровые владения. Баба Мотя про тот случай так говорила: «Зачем их трогать? Они с давности там...»
Про саму Берещу Толик, пока был маленький, наслышался столько, что сюжеты всплывали, как речные водоросли во время паводка. Позже они, при мысли о доме, рисовались в воображении захватывающими картинами давней эпохи (когда в их местности действовал судоходный канал), и память выхватывала: вот шустрый буксир поднапрягся, чтобы уволочь в створ шлюза змеевидный плот, а вот тяжелогруженые баржи осторожно входят в крутой изгиб реки, а бобры затаились, не высовывая носа из нор, только огромные щуки рассекают впереди сплава широкий фарватер, и след их теряется в густых зарослях камыша. А по ночам сны приходили: как варяжские корабли - ладьи заворачивают в Кронштадт (так называлась заводь-бухточка на западном берегу озера), а там дядьки - силачи - "волаты", удерживают под уздцы лошадиные упряжи, чтобы тянуть суда дальше - волочь посуху до следующего водного потока, до Березины. А в ладьях разные заморские сладости!
...Толик уехал из деревни в Минск и поступил в электромеханический институт. Бывая дома на каникулах, он, как и раньше, отправлялся в Берещу, и не раз, но она изменилась - словно притихла, призадумалась, что ли? И бобры будто вымерли. Их ямы, как и прежде, чернели по берегам реки, но из жилищ животных веяло пугающей безжизненностью, пустотой. А может, бобры затаились, выжидая?
Вместо бобровых всплесков теперь окрестности Берещи оглашали рычания тракторных моторов и расстроенные крики уставших механизаторов. Широкую пойму реки осушили: вырубили деревья, что густо покрывали прибрежные склоны, поделили местность на «карты», прокладывая осушительные каналы и добывая горючую смесь из поймы - торф. Сколько вывезли этого природного «палива» - энергетического сырья, одному Богу было известно.
Выскобленная Береща выглядела теперь как сгорбленная старушка: исхудавшая и обессиленная. Далеко просматривались ее тоскливые берега.
Толик воспринял осушение как непогрешимость, как неизбежное правительственное решение: сделано ради благоустроенности людей, для их дальнейшего процветания! Это как в пассажирском вагоне: купил плацкартный билет - не общий; а ведь есть еще и купейный! Хорошо, когда есть удобства, не все места заняты.
Он уже заканчивал институт и не задумывался, каково в новых условиях бобрам. А чего было ожидать, если место их обитания существенно преобразилось. Добыча торфа привела к катастрофическим последствиям: пересохла протекавшая вдоль канала древняя река, и тот бобер, поселившийся рядом с их домом, все реже и реже встречал постояльцев у ворот. Однажды Толик расслышал, как баба Мотя жаловалась подруге-соседке: «что-то наши бобры нос свой не кажуть...»
Но бучок возле хаты воду держал – видимо, били подземные ключи, и Толик мог даже искупаться в нем летом, а зимой, как и раньше, в детстве, там собирались местные ребятишки, чтобы поиграть в хоккей. Но зимы тоже стали другие: ни тех морозов, с звонкими прострелами в углах хат и катанием по замерзшей речке на «трубянке» - согнутом в три погибели отрезке дюймовой трубы, ни снежных заносов вровень с крутыми берегами, куда можно было с разбега кувырнуться, как в надутый белый мешок. И любимый им в детстве коловорот было уже не запустить: ширина подсохшего русла не позволяла раскрутить салазки. А бобер-«хозяин» и вовсе исчез...
А кому он теперь нужен? Толик в Минске все больше думал о перспективе, о том, что скоро выучится и – прощай деревня! – уедет в какой-нибудь большой город. Береща, серой массой проступавшая за околицей, уже не влекла, как раньше, - историчностью, а, вырубленная, казалась простой, обыкновенной и обыденной.
Бобрам же было все равно, станет Толик самостоятельным или нет.
Но случилось что? Толик выучился и - прописался в городе. Жизнь потекла своим чередом, как у всех молодых специалистов: жена, квартира, машина. До поворота.
А потом пошло-поехало - не заладилось, семья не сложилась. Первую жену он прогнал, когда разглядел, что та - баба ленивая, да и детей от нее не было. Нашел новую женщину, которая родила дочку. Но тут умерла баба Мотя, в хате осталась одна мать (отца он не помнил), и Толик в деревню стал наведываться все реже и реже, разве что по праздничным дням. А жена и вовсе не выбиралась из города.
А чего интересного в деревне?
И Толик увлекся "городским" делом, которое сжигало весь его сельский запал. Он познакомился с Мишкой Биндером. А Мишка занимался чем? Он отыскивал под землей старинные вещи, сбывал их, и выстроил самый большой дом в округе, с зеркалами до потолка и оленьими рогами в прихожей. Под находки была отведена целая большая комната, куда наведывались ценители старины издалека.
И Толик решил заняться тем же. Но, что удивительно, Толика меньше всего интересовали сами вещи: украшения и старинные монеты, пролежавшие в земле сотни лет. Он их отыскивал, будто исследователь: почему жизнь строится так, а не иначе? И колесил по районам, выискивая волотовки и городища, долго пропадал. И однажды откопал настолько древние артефакты, что повез их в Минск, в археологический институт. Там удивились находке и снарядили ученую экспедицию. А возвратились с целым набором древних ценностей, похвалив первооткрывателя.
С тех пор Толик не вылазил из скитаний. Он называл себя гордым словом «валацуга», что звучало как «человек природы», и перестал уделять внимание дому. Начались склоки, жена в нем видела «проходимца»: мол, тебе дороже не семья, а палаточная жизнь под открытым небом. Толику это не нравилось, но он уже ничего не мог изменить. Его засосала исследовательская жилка, и он нашел подругу, согласную разделить открытое небо - «валацужничество». Мать его ругала: «Толик, брось это дурное дело, такая жизнь не достойна настоящего мужчины».
А что он мог поделать? Влекло.
...Однажды Толик приехал в деревню навестить мать, поставил машину в гараж и решил вытопить баньку, чтобы попариться. Когда всё уладил, снова ткнулся в гараж - вырулить машину и надолго укатить в город, оттуда – снова в поход. Он включил свет, и обомлел: переднее колесо его «Форда» повисло в воздухе, и даже, казалось, безостановочно вертелось! Бампер провалился в глубокую яму и не сверкал современной глянцевой краской. Толик сразу не понял, что произошло – кольнула нечаянная мысль: хотели выкрасть машину, совершив глубокий подкоп!
Но это были бобры. Они под землей, по крутому берегу, прорыв ход со дна бучка, поднялись в гараж!
Толик пришел в ярость. Колесо его машины вдруг представилось нахальным круглым зрачком животного, а бампер - свисающим блестящим хвостом! Он выскочил из гаража: что делать? Метался по двору, а чудилось: бобры хлюпают и нагло усмехаются: «Спустись на землю, Толян!»
А ночью Толику сон приснился: на пригорке, у дома, стоит варяг в облике лоснящегося бобра, окидывает пристальным взором Берещу и негромко декламирует:
«Мы построили каналы,
Поменяли ночь на день,
Всех сильнее в мире стали,
А живем сейчас в воде...».
Потом варяг-бобер поманил Толика когтистой лохматой лапой и зашептал на ухо: «Давай совершим обмен! Ты нам свою усадьбу с земельным наделом, а мы тебе неслыханную золотую сокровищницу!» И исчез.
Толик долго ворочался, услышав нашептывание...
В другой раз он тоже торопился в город. Спешил побыстрее управиться и нарубил кольев из прибрежных осин, чтобы подставить под яблоневые ветки – деревья ломились от плодовой тяжести. «Жалко смотреть», - говорила мать.
Она позвонила уже на следующий день: приезжай, бобры подкосили все подпорки. Увидев, что они сотворили, Толик оцепенел: яблоки болтались над самой землей, а его подпорки, разрезанные острыми зубами, валялись где попало...
Тогда и явилось ему необычное явление - когда один из бобров нагло плыл, скрестив лапы на животе.
В третий раз бобры окончательно достали Толика. Они совершили подкоп уже к его бане – вывели ход прямо под угол, и здание могло осесть в ров, обвалиться.
Толик решил мстить, причем жестоко! «Я вам устрою баню!» - и взял в руки ржавый, но острый лом...
В отдалении, в низкой части его земельного участка, где речка делала крутой поворот в сторону Берещи, бобры соорудили жилища - хатки. Они, словно громадные насыпи кротов, возвышались над огородами.
Толик решительно пробил ломом одно из сооружений и вставил туда жестяную трубу. Подозвал дочку и приказал ей каждый час, по двадцать минут, кричать в трубу и врубать на всю мощь магнитофон: «они этого не любят, особенно - звонкие песни...»
А сам сел в машину и укатил в город, перед этим предупредив мать, чтобы та присмотрела за дочкой...
Когда Толик вернулся, к нему подбежала раскрасневшаяся девочка:
- Папа, я все сделала, как ты велел, но они зашли с другой стороны...
Толик сразу не понял – что значит «с другой стороны». А когда увидел, обомлел. Бобры подпилили толстую осину, что стояла за хатой, и та могла в любой момент рухнуть на крышу дома. Что с ней теперь делать? Завалить? А куда? Со всех сторон осину обступали ульи Витьки Киселева, который взял в аренду кусок Толиковой земли – место идеально подходило для пчел: в двухстах метрах начинались вересковые поляны.
Толик бестолково кружил вокруг беспокойно шелестящей осины и гадал, что предпринять. Валить дерево в речку – значит создавать естественную плотину, а бобрам только этого и надо. Времени не оставалось, сел в машину и по дороге заскочил к арендатору Витьке, попросил, чтобы тот организовал сруб осины.
- Только не тяни, - предупредил Толик, - а то налетит шквальный ветер, и дерево повалится на твои ульи!
Оставил деньги для бригады вальщиков. А Витька долго не думал – собрал местных дровосеков, которые сначала распили две бутылки водки, и только потом взялись за дело.
Завалили осину, но куда? Дерево рухнуло, накрыв угол шиферной крыши...
Толик был в ярости! Пришлось гнать помощников в три шеи и самому допиливать дерево.
Только теперь до Толяна дошло, что его борьба с бобрами напоминает настоящую войну. И что Толик, человек, победителем в этой войне себя не ощущает.
Он задумался. Всматривался в даль Берещи, и странные мысли посещали сознание. "Бобры, наверное, неспроста навалились", - думал он. И вспоминал того, «цивилизованного» бобра, что жил при бабе Моте: ведь войны при нем не было. Толик даже почувствовал себя ущербно как-то: будто что-то очень важное упрятал в русло пересохшей речки...
Толик позвонил другу детства Сергею Егорову, который работал корреспондентом в местной газете, делал репортажи с природы, фиксировал всё необычное и знал много полезного. Пригласил Сергея: «надо поговорить».
Сергей сказал, что «валацуги» - люди не домоседы, и беседовать лучше в Береще, на природе. Толику идея понравилась, тем более, что он давно планировал побывать на одной, затерявшейся в болоте, веретее, где, предположительно, могла быть стоянка древнего человека.
Толик взял лопату, сложил вещи в рюкзак, а Серега прихватил фотоаппарат: как журналист, он не расставался с «Олимпусом». Вдруг что-нибудь удивительное подвернется!
Толик шел впереди и предупреждал, где бобровые ямы, показывал свежеустроенные ходы, которые зияли под ногами обманчивой пустотой.
- Смотри, Толик, - сказал Сергей, - Береща восстанавливает свой первозданный вид. Зарастают ее раны, нанесенные осушением и торфоразработками. И бобры тут не последнюю роль играют, я бы даже сказал – это их р...(Сергей хотел сказать – «рук», но запнулся, у бобров были лапы) лап дело, понастроили плотин, создали водозабор. Ты не знаешь, чем они скрепляют свои жилища? На хвостах, что ли, глину таскают?
Толик вздрогнул. Он вдруг почувствовал уважение к животным и мысленно пожурил себя: зачем порушил их хатку? Но снова, как наваждение, всплыла нахальная морда разомлевшего от солнца бобра, беззаботно плывшего на виду у Толика и нисколько не чувствовавшего угрызений совести от разбойничьего поведения - подкопа под чужое имущество, и Толик снова начал крыть их "нечеловеческий род".
Сергей усмехнулся и коротко промолвил:
- Свято место пусто не бывает.
Толик сначала не понял, что хотел сказать Сергей, но тот пояснил:
- Они тебе показывают, что пора менять образ жизни. Бобры не любят необжитых мест, они восстанавливают природный баланс, и тебе пора в деревню возвращаться.
Толик призадумался, всю дорогу молчал. Проплывала вся его городская жизнь: непутевая, суматошная, далекая от глубинных начал...
На веретее – небольшом холмике, приподнявшемся над болотистой низменностью, Толик спустился к домику, где местные бобры построили себе жилище, и нарыли много ходов. «А ведь и я на них чем-то похож. Но они строят себе будущее, а я только плаваю по жизни...»
Толику стало не по себе.
- Давай, Серега, наливай по сто, - крикнул он корреспонденту, который держал в рюкзаке коньяк "на всякий случай".
- Так что ты решил? – спросил беззаботный Сергей, наливая рюмку. Но отставил в сторону, взявшись за фотоаппарат:
- А ну-ка, подойди поближе к бобрам, я тебя щелкну рядом с ними – как настоящего «валацугу», с лопатой в руке. Тисну репортаж: «Толян в окружении бобров».
Толик повиновался. Подошел к недостроенной бобровой хатке и взял в руки лопату. От нечего делать ковырнул землю, по привычке.
- Смотри, Серега! – вдруг заорал он благим матом. – Смотри, это же первый век нашей эры!
Толик держал в руке древний черепок, а из глаз катились слезы. Природа действительно считала его своим, земля дарила чудеса...
Фото из интернета.
05.01/13