Конфетки-бараночки

 
  Музыка взвизгнула неожиданно. От её напора зазвенело в ушах и, казалось, задрожали оконные стёкла - в маленьком ресторанчике враз всё подчинилось её навязчивому ритму. Столы с горячими бефстрогонами, котлетами по-киевски и недопитыми фужерами вмиг опустели – все устремились танцевать.

  Не в меру кривляясь и подпрыгивая молодые парни, без опаски раскручивали своих раскрасневшихся подруг. С затейливыми прихлопами, подстраиваясь под молодёжь, прыгали убелённые сединами мужики, прихватив великовозрастных, ярко накрашенных и хмельных дам. В такт им, соразмеряя ритм и от души радуясь, выбивали блестящими хромовыми сапогами чёткую дробь молодые лейтенанты с ярко разодетыми спутницами. Всё двигалось, мелькало, подпрыгивало, поддаваясь массовому задору. Оркестр шпарил полюбившуюся завсегдатаям ресторана, притянутую из запретного далека песенку про «гимназисток румяных, от мороза чуть пьяных…». Музыканты не жалели сил, выжимая из инструментов дурманящие, раздирающие прокуренный воздух звуки.

  В центре зала, выделывая немыслимые выверты и подскоки, часто хватая за руку партнёршу, раскручивая и отпуская её, веселился молодой лейтенант Василий Зяблицкий. Танцевал он азартно и самозабвенно, забыв про лейтенантские погоны и наставления замполита. Лупоглазенькая подруга его с белыми крашеными волосами, которые морскими волнами перекатывались по обнажённым плечам, не отводила от него ярко-блестящих глаз. Это лейтенанту нравилось больше всего – в хаосе прыгающих и дергающихся людей он видел только её глаза, так слился с ними воедино, что боялся потерять хоть на мгновение. Подруга отвечала взаимностью, и, казалось, разорвать эти взгляды было невозможно.
Танцевал Василий беззаботно. Да и о чём было заботиться? Диплом инженера в кармане, призвали на два года послужить родине – не беда, погусарит, осмотрится в жизни. Семьи нет, родители здоровы и в помощи не нуждаются, и больше того, по привычке не перестают заботиться о сыне. Вот времечко-то!.. Потом, когда шёл он по жизни дальше, в трудные моменты часто вспоминал это беззаботное времечко.

  Лупоглазенькой подруге лейтенанта тоже нравился азартный танец, нравился полумрак уютного ресторанчика и, конечно, молодой стройный лейтенант. Познакомились они несколько недель назад. Ехали в одном автобусе, а тот возьми да сломайся, и всем пассажирам пришлось выходить и добираться до следующей остановки пешком. Весна была… Окрепшее солнце ломилось в запылившиеся за зиму окна,  почерневший снег по обочинам дорог быстро превращало в лужи, которые, впрочем, за холодные ещё ночи промерзали насквозь.
Возле одной из таких луж и остановился автобус. Пассажиры, толпой вывалившиеся из дверей, быстро раскатали и без того скользкий лед. Испытывая прилив молодости и учитывая наличие скрипучей портупеи, Василий счёл своим долгом помочь выйти оставшимся пассажирам. Подавая руку, он аккуратно провожал каждого пассажира до безопасного места. Лариса оказалась последней.

  - А вас я на руках перенесу, - пошутил Василий, заметив, что девчонка симпатичная.
Лариса или засмущалась, или чем-то лейтенант ей не понравился, независимо дёрнув плечиком, смело ступила на скользкий весенний лёд… И не успел Василий что-либо сообразить, как девушка свалилась к его ногам.
  - Слушаться старших надо, - назидательно сказал он, когда понял, что страшного ничего не произошло.
  Ловким движением, ухватив Ларису под мышки, он легко приподнял её и поставил на ноги. Девушка больше не кокетничала, конфузливо тянула полы пальто, пытаясь увидеть на них грязь. Василий достал чистый, хорошо отглаженный носовой платок и принялся им оттирать пальто девушки, которое не так уж сильно и запачкалось – лёд был свежий и чистый.
 
  - Как я теперь на работу пойду? – сокрушалась Лариса, и было понятно, что ничего, кроме внешнего вида, её сейчас не интересует.
  - В такой чудный день красивым барышням не на работу ходить нужно, а с кавалерами гулять.
  - Хочется вам, товарищ прапорщик, чепуху молоть?
  - Обижаешь, красавица. Я уже полтора года в лейтенантах хожу.
  - Ужасная история. Скажите, а до ефрейтора вам ещё далеко? - немного успокоившись, принялась язвить Лариса. Уж в их-то военном городке девчонки в погонах разбирались.
  - Да нет, теперь уж рукой подать, - улыбнулся Василий.

  Переговариваясь так, подначивая друг друга, они закончили чистить пальто и направились вслед за всеми пассажирами к ближайшей остановке: Василий, как и подобает военному, с круто выгнутой грудью и высоко поднятым подбородком, девушка, слегка отворачиваясь и прикрываясь коротким воротником осеннего пальто. Хоть и недолго они шли, но познакомиться и договориться о встрече успели, - дело-то молодое.

  …Музыка оборвалась так же неожиданно, как и началась. Утомлённые танцоры заторопились к оставленным винам и закускам. Изрядно уставшие оркестранты отложили инструменты и с интересом принялись всматриваться в зал. Василий отодвинул кресло Ларисы, а когда она приготовилась садиться, услужливо пододвинул его на место. И тут обнаружилось, что бутылка шампанского закончилась. По привычке он хотел подозвать официанта и заказать вторую, но вовремя вспомнил, что денег у него в обрез и на продолжение веселья вряд ли хватит. У него так повелось с самого начала службы – получив месячное денежное довольствие, он позволял себе ужинать в ресторане, иногда с друзьями, но больше с такими вот лупоглазенькими, которые от угощения отказывались редко. Когда деньги заканчивались, приходилось довольствоваться сухим офицерским пайком, который ему выдавали каждый месяц. Сегодня как раз был такой переходный день. До «зарплаты» почти полмесяца, а денег не осталось. И хоть, конечно, было стыдно перед Ларисой - за несколько дней она привыкла к шумному залу и угощениям, но делать было нечего.

  Оркестранты, отдохнув, подошли к инструментам, внимательно вглядываясь в зал, но сегодня отчего-то никто денег не нёс, не просил повторить «гимназисток румяных». Обиженно отвернувшись, парни принялись неторопливо укладывать инструменты. Без музыки стало скучно. И хоть душа просила простора и веселья, Василий, торопливо выложив на стол пятнадцать рублей и обратившись к подруге, проговорил:
  - Пойдём отсюда.
  Из ресторана они вышли молча. Лариса всё ещё не понимала, почему её лейтенант, любивший гулять до отказа, сегодня вдруг заторопился. Она вообще ещё мало что понимала в свои девятнадцать – школа, техникум, распределение на работу, да вот только внутренним каким-то чутьём догадывалась, что нравится Василию.         

  - Прости, до зарплаты ещё далеко, теперь придётся садиться на паёк, - неожиданно для себя признался молодой лейтенант и рассказал о своём образе жизни.
  - Вот и хорошо, - рассмеялась Лариса, узнав причину расстройства кавалера. – Отдохнём от ресторанного грохота.
 
  И молодые люди отправились гулять по весенним городским улицам. Хоть и недавно они познакомились на тонком льду, но и весна всё это время не дремала, давно растопила последние лужи, подсушила и зазеленила газоны, и теперь, в такие вот славные вечера, когда сквозь нераспустившиеся ветки деревьев ярко просвечивала полная луна,  тепло было и радостно. Набухшие почки на деревьях готовы были вот-вот распуститься – они словно ждали последней команды.   По утрам дворники усердно сметали с газонов остатки перезимовавших под снегом осенних листьев, и всё теперь, казалось, было в ожидании радостных перемен.
К середине ночи они присели на скамейку в уютном уголке тихого сквера. Василий накинул мундир с погонами на плечи Ларисы и, как бы невзначай, рука его осталась на плече девушки. Она её не оттолкнула и плотней прижалась к молодому лейтенанту. И тут Василий, как, вероятно, и любой на его месте, вторую руку положил на оголённое колено девушки и принялся легонько поглаживать его. Это было до бесконечности знакомо. Но от того что Василий Ларису из всех девушек выделил, ему давно уже хотелось серьёзных отношений. Она ему нравилась своей простотой и непосредственностью. Летом он собирался поехать домой в отпуск и не исключал, что предложит и ей поехать вместе с ним. А чего? Пора в жизни определяться, сколько можно по ресторанам-то бегать? Неимоверным усилием воли убрал он руку с колена девушки, будучи уверенным, что, распуская руки, может потерять Ларису.
Потом они долго сидели молча. Василий в полной растерянности и сомнениях боялся, что Лариса обиделась на него.

  - Уедешь скоро? – неожиданно спросила Лариса.
  - Отпуск будет только летом, ещё далеко, - ответил Василий, удивляясь, что подруга интересуется его отпуском, но свои тайные мысли пока раскрывать не решился. – Стариков навестить надо, отец стал прибаливать.
  - А у меня отца нет, - с каким-то раздражением проговорила Лариса.
  - Тебя в капусте нашли?
  - В магазине, на сдачу дали.
  - Надо же, а я думал сказки всё это, - надумано удивился Василий. Он чувствовал, что Лариса отчего-то недовольна его поведением, а от этого ему хотелось быть как можно больше развязным.

  - Выгнали мы с мамой отца - он пил! – не скрывая раздражения, громко выговорила Лариса.
  - Ну и что? Все пьют, - удивился Василий.
  - А то! Он даже в вытрезвитель попадал!..
  - Для мужика это не проблема, - пытался успокоить подругу Василий. Он никак не мог понять причину нахлынувшего на неё раздражения.
  - Терпеть не могу пьяниц, - не унималась Лариса.
  - Странно ты об отце рассуждаешь, а ведь он же у вас, наверное, фронтовик?
  - Конечно, как все. Воевал-то он честно, потом запил.
  - И вы его выгнали!..

  Молодой лейтенант подумал вначале, что Лариса шутит, но, похоже, шуткой здесь не пахло. И тут Василий вспомнил своего отца. Вот кто пил, так пил! Так пил, что мать не раз причитала над ним, успокоившимся в пьяном угаре где-нибудь во дворе или за столом: «Замёрз бы уж на лютом морозе или утонул – один раз бы поплакала, да и отмучилась бы». Потом они переносили пьяного отца на кровать. Василий в такие времена не находил себе места. Он с жалостью смотрел на плачущую мать, на отца, валявшегося в грязных сапогах и одежде на кровати, и не знал, что делать.

  Пьянка отца продолжалась несколько дней, за которые он так надоедал семье, что действительно рыдания матери можно было понять. Впрочем, Василий всерьёз их, конечно, не принимал, он любил отца и знал, что и мать его любит. Трезвый-то он – золотой человек. Но если начиналась пьянка…
  С утра, похмелившись, отец начинал приставать к Василию с рассказами о войне. Трезвый, он про войну не рассказывал и не вспоминал, злился даже, когда кто-нибудь из его друзей принимался заливать о своих «военных подвигах». Если водки в доме было в достатке, рассказы были долгими. И Василию весь удар приходилось принимать на себя. Он не старался отлынивать, понимая, что хоть немножко освободит мать от надоевших причитаний мужа. Начинал отец с любимой песни:
                По диким степям Забайкалья,
                Где золото роют в горах,
                Бродяга судьбу проклиная,
                Тащился с сумой на плечах…

  Пел отец хорошо. Язык, ещё не успевший окончательно окостенеть от водки, выводил тоскливую мелодию красиво и задушевно. Василию воочию виделся одичавший в тайге бродяга, огромный Байкал, и седая мамаша, вышедшая навстречу сыну.
Когда песня заканчивалась, отец, понурив голову, наливал себе в стакан водки и молча выпивал. А потом начиналось.
  - Эх, сынок, - говорил он теперь уже заплетающимся языком.
  – Присядь-ка рядом, что-то мне не спится, - начинал вновь петь отец. – Письмо в Москву я другу написал, - тут он останавливался, долго размазывал кулаком по лицу слёзы и, забыв о чём пел, горько выдавливал: - Эх, сынок!..

  Что у него было с тем, московским другом, он так ни разу толком и не рассказал ни трезвым, ни пьяным, но каждое его воспоминание о войне начиналось непременно «письмом к московскому другу».
  Ну, а дальше всё было как всегда. Отец пьянел до той стадии, что сидеть за столом ему было сложно, но и отправиться спать он был не в силах.
  - Васька, сынок, - говорил он, доходя до подобного состояния. - Садись, всё расскажу. Тебе надо, тебе знать надо, как мы там… - и со слезами добавлял. – Немецкий не учи, гады они… -  и, не переставая размазывать слёзы, просил:
  - Махорки заверни.

  Васька заворачивал непослушными пальцами рассыпавшийся табак в клочок газетки и слушал,  слушал совсем уже бессвязную речь отца. В рассказах проскакивало то, что будоражило неокрепшее мальчишеское сердце. Иногда отец почти внятно выговаривал:
  - Знаешь, Васька, как там было!.. Не приведи господь…
  Чаще всего отец рассказывал про первый бой. После непродолжительной учебки попал он сразу на передовую. К тому времени немцы, столкнувшись с устойчивым сопротивлением, приостановили свой разбег, а наши войска, воспользовавшись заминкой, перешли в наступление. Бои завязывались почти каждый день, потери были огромные, но с потерями в то время никто не считался.

  В одном месте их роте удалось вырваться вперёд, закрепиться в окопах, оставив немцам второй эшелон укреплений. Весь полк прорваться не сумел, и их теперь разделяло большое поле, которое хорошо простреливалось немцами. И всё бы ничего, да только солдат-то, он, как любая животина, есть хочет. Вот и отрядили отца под покровом ночи идти в полк за продуктами. Тут он и натерпелся страхов. «В бою не так страшно, - рассказывал со всхлипами он. – Там хоть все вместе и - вперёд». Пробирался один, небольшими перебежками. Спасали тела мёртвых солдат. Вскочит, пробежит десяток метров и тут же припадает к убитому, ждёт, пока закончится стрельба. Так вот перебежками, от трупа к трупу, с тяжёлым термосом за спиной удавалось ему пересечь большое снежное поле. А после короткой передышки такой же путь назад. Несколько дней сохранялась такая ситуация, и несколько дней отец под прицельным огнём пробирался за продуктами.

  Потом много ещё чего было за три года передовой: и боёв кровопролитных, и ранений серьёзных, и орденов с медалями. Их полк постоянно пополняли новобранцами, а погибшим и демобилизованным по ранениям терялся счёт. Василию всегда хотелось, чтобы отец рассказал о настоящем бое, но трезвый, он всё отнекивался, а пьяный всё больше сваливался в рассказах на тот первый бой…
  Эти воспоминания об отце пролетели в сознании Василия мгновенно, да он и не забывал их никогда – пытался всё осмыслить и если уж не оправдать отцовы пьянки, так хотя бы как-то понять.
  - А мы отца не выгнали, - твёрдо и с напором проговорил Василий, глядя на самодовольное лицо Ларисы. Как-то враз она стала безразлична ему. Он не любил категоричных людей. – Он сам пить бросил!
  - Терпеть не могу пьяниц, -  не сдавалась Лариса.
  - А если твой муж запьёт? – теперь уже разозлился Василий.
  - Выгоню!
  - Тупая ты, как сибирский валенок, - не выдержал Василий. – Алкоголизм – болезнь, она добротой лечится.
  - Ну что ты как самовар закипел, - попыталась успокоить Василия Лариса, понимая, что где-то хватила лишку.

  - Я уж лучше сейчас уйду, чем ждать, когда ты выгонишь? – вконец разозлился Василий. Резко поднялся, накинул на себя протянутый китель и пошёл прочь от своей, как ему ещё совсем недавно казалось, любимой подруги.

  Короткая весенняя ночь была на исходе. Поубавилось звёзд на небе, заблестели продрогшие за ночь лужицы, отчётливей высветились дома и деревья с клейкими ещё лепестками. На ветках зачирикали воробьишки, они отчего-то просыпались рано. Но всего этого Василий не замечал, он медленно шёл в сторону своего общежития и пытался осмыслить разговор с Ларисой. Неужели действительно можно выгнать отца? Да и говорит-то с таким злом, словно о чужом человеке. Одно пока он понял отчётливо – очередная, обещавшая быть счастливой «партия» не состоялась. Вот тебе и «конфетки-бараночки».

  «Может, и к лучшему, - стараясь успокоиться, подумал  Василий. - Бог пронёс».