Рука твоя утишает боль.
Отмель утишает волнение.
Рассудок утишает страсти.
Чем громче визжала менеджер лицензионного отдела МЛО, тем жальче Мини Миниморум было своих музыкальных ушей с гремящим в них не громом небесным, а вопежом Лица, вовлекающей в словесное торнадо посторонних людей, события и факты и упирающей, что у неё сложились все пазлы, как в рубике кубика. STOPэ, – дурике шарика.
– Мудрые утверждают, что логика женщины – отсутствие всякой логики. SORRY! Тогда, плиз-пуфтим, почему у одних практически законодательно бесконтрольная словесная диарея на постоянной основе, а я как будто переела Линекса? – мучительно напрягала мозг Мини, оглушённая фактонами. – Хорошо ей, – морщилась она от очередной тирады, выданной «на гора» Лицом, после глубокого вдоха, – при её снижении слуха, она назидает на повышенных тонах. Беруши в домашней аптечке столько лет невостребованными лежат, как бы сейчас пригодились…
– Ты обязана быть мне благодарна!
– З якого переляку?
– Ты тупая! Ту-па-я! – вбивала МЛО гвозди правды в атрофированные мозги Мини.
– А ты – острая, – парировала твердолобая ММ.
– Я в своей жизни таких тупых и бездарных не встречала!
– Редкая удача выпала на твою долю, здарная сотрудница!
Начальству обеих оставалась только одна команда «Break!».
Их рассадили, как в школе двух подравшихся учениц. Точнее, отсадили Мини. Море страстей человеческих вытолкнуло инородное тело ММ, как безжаберную, прибабахнутую динамитом, рыбу, выброшенную на берег взрывной волной.
В ладони, прижатой к сердцу, сидел котёнок-пуховичок, другой рукой Мини держала блюдце с молоком. Сердце ММ мурлыкало громче котёнка, чувствуя его тепло, и глядя, как малыш, фыркая и мурзаясь, лакал из блюдца. И посреди всепоглощающей любви и неги – вопёж.
Даже тут, во сне, в её сне, МЛО орала, что Мини ни на что не способна, и ей нельзя доверить даже кормление животных. Она стала выдирать из рук Мини комок шерсти, продолжая визжать, а Мини уворачивалась от цепких рук, саблезубых налаченных ногтей, стараясь оградить беззащитную, ни в чём не повинную тварь Божью. Она исхитрилась, опустила на пол и котёнка, и блюдце с молоком, отодвинула их, как смогла, дальше от ног и, развернувшись всем корпусом к Лицу, вцепилась в выкрашенные кудряшки!
– Ты! – рыдала Мини, мотая из стороны в сторону голову МЛО, – готова разодрать и угробить всё живое! Ты ни человека, ни котёнка не пощадишь!
Пробуждение ото сна для ММ было подобно возвращению с того света.
Когда тяжёлое сердце, громыхая и цепляясь за все мыслимые и немыслимые выступы, тащило Мини домой, чувство долга волокло тело на работу.
Убирая в кабинете МЛО, в недалёком прошлом бывший общим, глазами искала клоки волос. Не найдя, удивилась. Сидела на новом рабочем месте тише воды, ниже травы. Чувство вины навалилось на неё, как злой и беспощадный медведь-шатун, выдернутый из берлоги. А Мини, ужасаясь увиденному во сне, дивилась, что в сердце своём сокрыла смертельный концентрат агрессии, которую искусно ныкала в глубинах души, и щедро выплеснула на МЛО.
– Неужели, моё миролюбие – одна дутая декларация?
В раздумьях и муках совести проползла неделя.
ММ сидела на стуле. Одна. Как единственное цветное пятно посреди пустого зала с немыслимо высокими стенами, воздвигнутыми неизвестным архитектором в технике переставной опалубки из армированного железобетона. Опустив голову. Она покаянно вопрошала о том, что не давало ей спокойно жить семь утр, дней, вечеров и ночей:
– Виновата? Нет? Да? Настолько агрессивна? Ой-ёй-ёй... Что делать?.. Как избавиться от чувства вины?
Тот, Кого она забрасывала вопросами, лика Своего казать не спешил, но слышал её. Она это чувствовала по движению, перемещению и смешиванию невидимых масс и энергий, впитывающих и отзывающихся на каждое её движение. Кто-то необъятно-великий размешивал в большом стакане большой чайной ложкой откусок сахара. И этим сладким огрызком была она, Мини. И она таяла.
Над головой разверзся потолок, свет заполонил помещение, прошёл насквозь ММ, и раздались слова:
– Радуйся. Тебе во сне разрешили сделать то, что ты никогда не позволила бы себе наяву.